Что касается правки, характер ее на различных этапах легко прослеживается.
Роман, завершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен, изобиловал общепонятными тогда политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресованными узкому кругу друзей и коллег. Все это складывалось в единую систему, каждый элемент ее композиционно обусловлен.
Политические аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке журнальной редакции, изъяты были и некоторые пародии. Борьба с пародиями продолжалась и во второй зифовской редакции — уцелели немногие. В последующих изданиях убраны имена опальных партийных лидеров и т. п.
Соответственно, редакция 1938 года даже не «последнюю волю автора» отражает, а совокупность волеизъявлений цензоров — от первого до последнего. Как, впрочем, остальные произведения, вошедшие в упомянутые четырехтомник и пятитомник. И многолетняя популярность романа свидетельствует не о благотворном влиянии цензуры, но о качестве исходного материала, который не удалось окончательно испортить.
В данной монографии анализируется текст романа «Двенадцать стульев», реконструированный нами по рукописям. Эта редакция — вместе с текстологическим и реальным комментарием — была впервые опубликована в 1997 году издательством «Вагриус»[27].
За основу при реконструкции взят автограф Петрова. Этот текст не подвергался правке редактора. Поглавное деление воспроизведено по машинописному экземпляру. Роман содержит сорок три главы.
В ряде случаев мы приняли правку машинописного экземпляра как необходимую. Что уместно иллюстрировать несколькими примерами.
Так, родной город Воробьянинова в автографе изначально — «Баранов» или «Барановск». А превратился в «Старгород». Причина ясна. В комических старгородских реалиях многие читатели позже опознавали одесские, так что соавторы не стали обижать земляков.
Фамилия одного из героев — «Мочеизнуренков» — тоже изменена. Он стал просто Изнуренковым. Прежняя шутка ассоциировалась с обиходным названием диабета. Его тогда и позже именовали еще мочеизнурением. Обеденную шутку убрали, потому фамилия обрела многозначность.
В главе «Слесарь, попугай и гадалка» относящееся к архитектуре определение «стиль Третьей империи» было позже исправлено на «стиль Второй империи». Имеется в виду эпоха императора Наполеона Третьего (1852–1870), который, однако, управлял «Второй империей». Наполеон III, как известно, акцентировал преемственную связь между установленным им режимом и Первой империей, которую создал его дядя, Наполеон I. Соответственно, архитекторы эпохи Наполеона III отчасти копировали приемы, характерные для эпохи Первой империи, причем и на уровне массовых застроек.
Аналогично в главе «Знойная женщина, мечта поэта» изначально упоминались «войска итальянского короля Виктора Эммануэля». Позже имя монарха убрано, что исторически корректно: Италией в описываемое соавторами время правил король Умберто I (1878–1900). Ошибка же была, вероятно, обусловлена тем, что изначально названное имя монарха было, как говорится, на слуху. Король Виктор-Эммануил II (1861–1878) приобрел мировую известность как объединитель Италии в XIX веке, а Виктор-Эммануил III (1900–1946) был современником авторов романа.
В главе «Курочка и тихоокеанский петушок» изначально упоминался «легко вооруженный гоплит». Позже соавторы исправили это на «легко вооруженный воин», что опять же корректно. В древнегреческом ополчении гоплит — воин тяжелой пехоты, носивший шлем, панцирь, поножи, массивный щит, вооруженный копьем и мечом.
Правку идеологическую, равным образом сокращения мы при реконструкции игнорировали. Однако при исследовании текста идеологическая редактура весьма интересна. Только подобрав ключи к тайнам текстологии, возможно восстановить рафинированную поэтику романа «Двенадцать стульев», ориентированного на современников и потомков, на знакомых литераторов и широкую читательскую аудиторию, на актуальное и вечное.
Поэтика персонажа: «великий комбинатор»
Сюжет обоих романов Ильфа и Петрова развертывается как странствие. По воспоминаниям В.П. Катаева, он тогда «носился» с «теорией движущегося героя, без которого не может обойтись ни один увлекательный роман: он дает возможность переноситься в пространстве и включать в себя множество происшествий, что так любят читатели[28]. Странствуют в обоих романах плуты: Остап Бендер, его помощники (Воробьянинов, экипаж «Антилопы») и антагонисты (отец Федор Востриков, Корейко). В.Б. Шкловский блистательно заметил (или раскрыл внутреннюю информацию), что «героем был задуман Воробьянинов и, вероятно, дьякон, который теперь почти исчез из романа. Бендер вырос на событиях, из спутника героя, из традиционного слуги, разрешающего традиционные затруднения основного героя, Бендер сделался стихией романа, мотивировкой приключений»[29]. Так что оба романа дилогии — «романы с героем». Может, в частности, потому их читательская судьба сложилась удачнее, чем судьба юмористической прозы соавторов, представляющей тип повествования «без героя» («Светлая личность», «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска», «1001 день, или Новая Шахразада»). Остап Бендер — центральный персонаж дилогии, и именно он обусловил необыкновенную популярность романов.
Поскольку романы Ильфа и Петрова очевидно продолжают жанровую традицию плутовского романа, постольку очевидно, что центральный персонаж — плут[30]. А точнее — согласно синтетической формуле Ю.К. Щеглова, учитывающей подход М. Каганской и 3. Бар-Селлы[31], — «сочетание плутовства с демонизмом»[32]. Что совершенно соответствует глубинной «памяти жанра» плутовского романа: «Плутовской статус, таким образом, помог провести через цензурно-идеологические рифы не только сатиру на советскую жизнь <…> но и второе лицо самого этого героя, лицо “холодного философа” и психиатра глупых душ, лицо опасное, которое без такой камуфлирующей завесы оказалось бы в советских условиях совершенно неприемлемым…»[33].
Вместе с тем логика плутовского романа требует обязательной конкретизации применительно ко времени действия романа, а это превращает универсального плута-демона в советского уголовника-рецидивиста из современной жизни.
Бендер является будто бы ниоткуда. «В половине двенадцатого, с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми». Почему он пришел пешком, а не добрался по железной дороге или иным видом транспорта, что ему вообще понадобилось именно в Старгороде — не сообщается.
О Воробьянинове или отце Федоре Вострикове, которых он встретит в городе, читатель давно знает самое главное: «возраст, место рождения, социальное происхождение, образование, чем занимались до 1917 года, социальное положение и род занятий в настоящее время» — вся тогдашняя анкета, можно сказать, заполнена. И «цель прибытия» понятна. Что касается Бендера, то здесь вроде бы сплошные загадки[34]. Однако и ключ ко всем головоломкам был дан сразу же.
Как известно, впервые в романе великий комбинатор появляется без носков и вообще белья. Позже выясняется, что привычки пренебрегать этими деталями туалета у Бендера не было. Но в Старгород он вошел без них и без пальто. А еще Бендер не имел «ни денег, ни квартиры, где они могли бы лежать». Правда, у него были «зеленый, узкий в талию костюм» и «лаковые штиблеты с замшевым верхом апельсинного цвета». Что при отсутствии носков довольно странно выглядело.
Странности эти, конечно, введены с умыслом. В описании акцентированы контрасты, подсказывающие читателю их объяснение. Надо полагать, очевидное для соавторов, особенно для бывшего сыщика Петрова. Оно связано со специфическим социальным статусом героя: в Старгород вошел бывший заключенный, неоднократно судимый и совсем недавно освободившийся, т. е. преступник-рецидивист.
В самом деле, бездомный бродяга, не имеющий холодной весной (лед на лужах) ни пальто, ни носков, не путешествует в модном костюме и щегольской обуви. Зато для рецидивиста тут нет ничего необычного. Квартиры у него нет и быть не должно: советским законодательством предусматривалось, что осужденные «к лишению свободы» теряли «право на занимаемую жилую площадь». Значит, бездомным он стал уже после первого срока, вернуться было некуда. Соответственно, гардероб хранить негде, вся одежда — на себе: зимой теплые вещи покупаются, летом продаются. И если «молодого человека двадцати восьми лет» арестовали до наступления холодов, то пальто он не носил. Туфли и костюм Бендер постольку сохранил, поскольку их отобрали после вынесения приговора и вернули при освобождении, носки же и белье, которые арестантам оставляли, изветшали.
Осведомленному современнику были очевидны и обстоятельства, побудившие великого комбинатора добираться до города пешком. Дело тут не только в послетюремном безденежье. Освободившемуся рецидивисту, учитывая странности его наряда, лучше б вообще не попадаться на глаза милиции, а на вокзалах, на железнодорожных станциях непременно дежурят и милиционеры, и сотрудники ОГПУ, наблюдающие за приезжими. Потому, даже если недавний арестант и купил билет, целесообразно выйти не на станции, а на ближайшем полустанке и оттуда пешком добираться. Понятно также, почему рецидивист выбирает город, где раньше не бывал: во-первых, там нет знакомых сотрудников угрозыска, во-вторых, губернский центр достаточно велик, чтобы на улицах приезжий был не слишком заметен.