Миры Роджера Желязны. Том 6 — страница 1 из 2

Миры Роджера ЖелязныТом шестой

ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ФИРМА «ПОЛЯРИС»

Издание подготовлено при участии АО «Титул»

Сегодня мы выбираем лица

Филипу К. Дику электрическому пастырю

ЧАСТЬ I

Течение ровное, но непреодолимое плавное но неуклонное…

Вдруг вспышка молнии, а вслед за нею — долгий глубокий вздох…

Стремительный порыв и… медленное падение осколков мозаичной головоломки… некоторые из них начинают группироваться вокруг меня…

И я начинаю понимать.

Только тогда картина была целостной и я, пребывая вне времени, созерцал ее во всей полноте. Последовательность эпизодов несомненно существовала, они соединялись друг с другом, как доминошные костяшки или позвонки в позвоночнике, и нетрудно было выделить какой-то один из множества.

Вот, например.

Холодный ноябрьский вечер. Суббота. Приблизительно половина одиннадцатого. Мы с Эдди стоим, застегивая плащи, в вестибюле клуба и через стеклянные двери смотрим, как ветер гоняет бумажный мусор по мокрой Манхэттен-стрит.

Ждали Денни с машиной и почти не разговаривали. Эдди знал, что настроение у меня поганое. Я достал сигарету, он с готовностью щелкнул зажигалкой.

Наконец черный лоснящийся «седан» подкатил к дверям. Я как раз натягивал на левую руку перчатку, другая была зажата в кулаке, когда Эдди выскочил на улицу и придержал для меня дверь. Струя ледяного воздуха высекла слезы из моих глаз. Я замешкался, вытаскивая носовой платок и вытирая слезы, поэтому и рокот работающего вхолостую двигателя, и гудки проносящихся мимо автомобилей фиксировал абсолютно машинально.

Только запихнув платок обратно в карман, я приметил фигуру на заднем сиденье за опущенным стеклом и осознал с беспокойством, что Эдди находится в шести или семи шагах от меня.

В тот же миг прогремели выстрелы и я почувствовал несколько тупых ударов в грудь. Это уже после я узнал, что продырявлен в четырех местах.

Я падал, извиваясь от боли, и единственным моим предсмертным утешением было видеть, как с лица Эдди исчезает улыбка, как рука его тянется за револьвером и не успевает его выхватить, как неуклюже он вдруг опрокидывается на спину…

Таким он и остался у меня в памяти за секунду до того, как рухнул на тротуар.

Или вот еще.

Слушая Поля, я думал, как прелестно мог бы выглядеть этот пейзаж в действительности: речушка, впадающая в кристально чистое озеро, исполинская ива, вся трепещущая, словно в ознобе от близости воды, которой она время от времени касалась кончиками зеленых глянцевитых ветвей… Но все ненастоящее. Вернее, и речушка, и озеро, и ива, существовали на самом деле, только не здесь, — изображение транслировалось откуда-то издалека, может быть, с другого конца света. Впрочем, горный пейзаж меня устраивал больше, чем панорама городской застройки, завораживающая в своем однообразии и простирающаяся от Нью-Йорка до Вашингтона, каковую можно было увидеть из окна его квартиры, расположенной чуть ли не под самой крышей небоскреба.

А в остальном грех мне было жаловаться: кондиционированный воздух, абсолютная звуконепроницаемость, интерьер выдержан в соответствии с эстетическими требованиями времени, о котором, правда, судить я еще не мог. Вот коньяк безоговорочно был превосходным.

— …чертовски забавно, — говорил Поль. — Я просто диву даюсь, как быстро ты адаптировался.

Я отвернулся от окна и посмотрел на него. Стройный, моложавый брюнет. С обаятельной улыбкой и глазами, по выражению которых нипочем не догадаешься, что у него на уме. Я не переставал им восхищаться. Ведь это мой внук (причем перед последним словом поставьте семь или восемь «пра»)! Я пытался обнаружить в нем сходство с собой и находил его там, где ожидал меньше всего. Крутой лоб, вздернутая верхняя губа и мясистая нижняя — все это досталось ему от меня, а вот нос был во всех отношениях его собственный. Зато у нас одинаковая манера опускать левый угол рта, выражая досаду или недоумение. Я ответил, тоже улыбаясь:

— Что же в этом удивительного? Разве распоряжения, оставленные мной на случай моей смерти, не свидетельствуют о том, что я не преминул побеспокоиться о будущем?

— Пожалуй, — согласился Поль. — Но я, честно говоря, полагал, что тебя заботило только одно — избежать смерти.

— Несомненно. Я понял, что это возможно, еще в семидесятые. Тогда замораживание тел казалось просто сказкой.

— В семидесятые двадцатого столетия, — уточнил он, продолжая улыбаться.

— В самом деле, я так легко говорю об этом, будто с тех пор прошло два-три года, не более. На моем месте ты чувствовал бы себя так же. Однажды я подумал: была не была, какого дьявола! Допустим, меня подстрелят и попортят что-нибудь внутри, так ведь в будущем научатся делать к человеку запчасти. Но тогда почему бы не заморозить себя до лучших времен, уповая на счастливый исход? Я прочитал пару статеек по этому вопросу, и звучали они довольно-таки убедительно. Ну и решил попробовать. В конце концов, каждый развлекается как умеет. А потом я на этом малость повернулся, ни о чем другом не мог думать, совсем как какой-нибудь святоша, мечтающий о вознесении на небеса… «Вот умру и попаду в будущее!» Я пытался представить, как конкретно это произойдет, перелопатил кучу макулатуры, все прикидывал, какой способ лучше. Нормальное себе выбрал хобби, — я сделал очередной глоток, — и получал от этого массу удовольствия, а теперь вдобавок выясняется, что овчинка стоит выделки.

— Да, — подтвердил Поль, — стоила. Но тебя, кажется, не слишком впечатляют наши сверхсветовые скорости и освоение миров за пределами Солнечной системы?

— Почему же, я восхищен, хотя и предполагал, что это когда-нибудь станет возможным.

— А тебе известно о недавних достижениях в области телепортации? В космических, заметь, масштабах!

— Вот это меня поразило. Впрочем, поразило приятно. Поддерживать таким образом связь между форпостами… Потрясающе!

— Но что тебе было действительно в диковинку?

— Ну, — сказал я, уселся в кресло и отхлебнул еще коньяку, — за исключением того факта, что люди, хотя и продвинулись так далеко, а все же до сих пор не умеют разрешать конфликты мирным путем, — я поднял руку, предупреждая его аргументы в пользу экономических санкций и контроля над вооружением, он промолчал, и я с удовлетворением отметил, что парня научили уважать старших, — так вот, помимо этого факта самым неожиданным для меня стало открытие, что мы более или менее легальны.

Поль усмехнулся:

— Что ты подразумеваешь, говоря «более или менее»?

Я пожал плечами:

— Разве неясно?

— Мы легальны, как любая другая организация, — возразил он, — в противном случае нас бы не зарегистрировали на мировой фондовой бирже.

Я ничего не ответил, и он опять усмехнулся:

— У нашего руководства светлые головы.

— Я был бы разочарован, если бы дело обстояло иначе.

— Вот именно, вот именно! На том стоим! Принцип «Коза Ностра Инкорпорэйтед» — все легально, пристойно и респектабельно. И между прочим, уже на протяжении многих поколений. Эта тенденция начала проявляться еще в твое время. Я имею в виду реинвестирование денег в предприятия с безупречной репутацией. Газетные писаки тогда даже придумали специальный термин «отмывание денег». В самом деле, нет смысла подрывать систему, если ты достаточно умен, чтобы, действуя в ее рамках, без драки добиться своего. Пачка долларов туда, пачка долларов сюда, а взамен — все! И личная безопасность в придачу! И никакого риска. Просто соблюдай правила игры.

— Все без исключения правила?

— Да, правил многовато, но это нам как раз на руку. Я же говорю, у нас башковитые парни.

Поль допил свой коньяк, снова налил себе и мне.

— В нашей деятельности нет ничего противозаконного, — заключил он. — Представление, которое сложилось о нас в прошлые века, безнадежно устарело.

Потом наклонился ко мне и произнес заговорщически:

— Наверное, жить тогда было жутко интересно? — и посмотрел на меня выжидательно.

Я не знал, сердиться мне или чувствовать себя польщенным. Со времени моего пробуждения, то есть вот уже две недели кряду, окружающие обходились со мной так, что мне было ясно: по их понятиям, мое место в далеком прошлом, где-то между медной постельной грелкой и бронтозавром. А с другой стороны, я замечал, что Поль мною заметно гордится, я был для него как бы семейной реликвией, с которой он пылинки готов сдувать. Я уже смекнул, что мой внук — влиятельная фигура в силовых структурах «Коза Ностра Инк.» и занимает там прочное положение.

И вот он настоял, чтобы я поселился не где-нибудь, а именно у него. Поль, похоже, испытывал невероятное наслаждение, слушая мои рассказы о времени, в котором я некогда жил и о котором он знал лишь по романам, фильмам и домыслам своих современников. А так как мы были родственниками, и я спал под его крышей, и ел его хлеб, все это налагало на меня определенные обязательства. То есть я считал себя обязанным делиться с Полем воспоминаниями. Понятно, что не всеми подряд.

Ведь он же на глазах приуныл, услышав, что я несколько лет проучился в колледже, прежде чем продолжил дело моего внезапно и безвременно умершего отца; зато упоминание о том, что юность я провел на Сицилии, его просто-таки умилило. Да, в Нью-Йорке я появился позже. Тут я снова его огорчил, заявив, что, насколько мне известно, Сицилия никогда не была центром мировой мафии. Onorata societa виделась мне организацией вполне провинциальной и отнюдь не благотворительной, хотя и устроенной по семейному принципу. Она — что правда, то правда — породила в свое время таких благородных galantuomi, как дон Вито Кашио или дон Кало Виччини, но… В общем, я как мог пытался растолковать ему, в чем разница между societa degliamici с их узкими, замкнутыми исключительно на «семью» интересами и теми яркими личностями, которым никогда не сиделось на месте, которые могли быть amici, а могли ими и не быть и предпочитали иметь дело с такими же, как они, непоседами, а то и вовсе с чужаками, уважая тем не менее строгие законы «семьи».

Поль, однако, являясь жертвой мистической конспирологии, был уверен, что я скрываю от него какие-то «семейные» тайны. Постепенно до меня дошло, что он романтик. Романтикам всегда хочется, чтобы мир был не таким, какой он на самом деле. Вот и Поль жаждал причаститься к некой, пусть даже никогда не существовавшей тайне. Короче, я сообщал ему лишь те факты своей биографии, которые, по моему разумению, тешили его самолюбие.

Поведал, например, о том, как отомстил за смерть отца и после двух-трех разборок приучил окружающих уважать имя «Анджело ди Негри». Мое имя. Позднее семья переделала его в «Неро», но мне на это было наплевать. Я-то всегда оставался самим собой.

И Поль Неро с улыбкой кивал и просто-таки упивался подробностями. Истории в духе бульварных романов с криминальной подоплекой он был способен слушать до бесконечности.

Может возникнуть впечатление, что я относился к Полю свысока. Это не так. Напротив, я с каждым днем проникался к нему все большей симпатией. Наверное, потому, что он напоминал мне меня самого.

Только он был улыбчивее, уступчивее, учтивее. И жил в другом времени и месте.

Возможно, он был тем, кем и я мог бы стать, если бы решился когда-нибудь позволить себе подобную роскошь. Но когда человеку за сорок, его уже не изменишь. И хотя обстоятельства, сформировавшие мой характер, канули, что называется, в вечность, все же к радости от пребывания в этом почти бесконфликтном обществе примешивалось чувство некоторой досады, и это меня смутно тревожило, а вскоре стало уже не на шутку сердить.

В жизни редки катаклизмы, как бы ни старались писатели уверить нас в обратном. Да, бывает, что, оправившись после какого-нибудь серьезного потрясения, мы видим окружающую действительность в новом, радужном свете и радуемся чуду своего существования. Но это состояние преходяще, и вот уже в который раз выясняется, что и мы все те же, и мир каким был, таким и остался.

Впервые осознание этого факта возникло во мне, когда я пускал слезу, повествуя потомку о своем сомнительном прошлом. В течение следующей недели я уже с трудом сдерживал раздражение. Ведь окружающая действительность и впрямь изменилась, это я, я оставался прежним! Нельзя сказать, чтобы я чувствовал себя здесь лишним, хотя порой мне и казалось, что дело обстоит именно так. Никакой особенной ностальгии я тоже не испытывал, воспоминания мои были еще свежи, и мне не требовалось специально для Поля наводить на них глянец. Пожалуй, я просто ощущал, что люди вокруг значительно мягче и спокойнее, чем в мои времена, и у меня поэтому развивался комплекс неполноценности, как будто я, взбегая по лестнице эволюции, проскочил какую-то очень важную ступень.

Вообще-то я не склонен к самокопанию, но, когда на душе такое, оно само дает о себе знать. Только вот как рассказать об этом другому?

Ведь я и сам не мог в себе разобраться.

В самом деле, чувства мои были столь сложны и противоречивы, что словами выразить их я не умел.

Должно быть, Поль понял, что со мной творится, потому что однажды сделал мне два предложения, одним из которых я воспользовался немедленно, а над другим решил поразмыслить. Вот, для примера.

Я вернулся на Сицилию, и это понятно, если учесть мои обстоятельства и смятенное состояние духа. Помимо того, что здешние пейзажи навевали на меня определенные воспоминания, Сицилия оставалась одним из немногих мест на планете, не пострадавших от массированного воздействия цивилизации. Я, как будто на машине времени, перенесся в свою юность.

И не стал задерживаться в Палермо, а сразу устремился в глубь острова. Снял уединенный домик, при первом же взгляде на который у меня потеплело на сердце. Совершал ежедневные многочасовые прогулки на одной из двух доставшихся мне в придачу к домику лошадей. По утрам скакал к морю. Волны, пенясь, набегали на скалистый берег, отступали, обнажая блестящую гальку. Я слушал грохот прибоя и пронзительные крики мечущихся над водой и ныряющих за добычей птиц, вдыхал йодистый воздух и любовался игрой света и тени на серой, с белыми гребнями, поверхности моря.

После полудня или ближе к вечеру, в зависимости от настроения, поднимался в горы, где скудная трава и искривленные деревья корнями отчаянно цеплялись за тонкий слой почвы, и сюда же поднималось влажное дыхание Средиземного моря, и было оно то знойным, то прохладным — это зависело уже от его, моря, настроения.

Если бы я не замечал в ночных небесах огни геостационаров, если бы не вскидывал то и дело голову, провожая взглядом какую-нибудь немыслимую летающую тарелку, если бы слушал по приемнику исключительно музыку и не спускался раз в неделю за провизией в соседнюю деревушку, я мог бы решить, что время вообще перестало существовать. И не только это, нынешнее, в котором я обретался; и вся моя взрослая жизнь будто растаяла в пространстве над воистину вечным сицилийским ландшафтом.

В том, что со мной произошло дальше, нет ничего удивительного, — я же снова стал юным.

Ее звали Джулия, и впервые я увидел ее в глухом каменистом ущелье, которое, впрочем, выглядело райским уголком на фоне нагих желто-фиолетовых склонов.

Девушка сидела под деревом, напоминавшим застывший фонтан апельсинового джема с прилипшими к нему бледными звездочками конфетти. Ее черные волосы, стянутые на затылке, были закреплены коралловой заколкой. На коленях она держала альбом для рисования и запечатлевала в карандаше небольшую отару овец, щипавших травку неподалеку. Движения ее руки были точны и уверенны, взгляд сосредоточен.

Некоторое время я наблюдал за ней, замерев в седле, а потом солнце выглянуло из-за тучи и моя длинная тень легла прямо к ее ногам.

Она обернулась, приставила ладонь козырьком к переносице. Я спешился, обмотал поводьями первый попавшийся под руку куст и подошел к ней.

— Здравствуй, — сказал я.

Все это заняло у меня секунд десять — пятнадцать, а девушка пока решала, ответить мне улыбкой или нахмуриться.

— Здравствуй. — Она все-таки улыбнулась.

— Меня зовут Анджело, я ехал мимо и увидел тебя… и вот подумал, почему бы не остановиться и не выкурить с тобой по сигарете и не поглазеть заодно, как ты рисуешь? Не помешаю?

Она отрицательно покачала головой, закусила нижнюю губу, отчего лицо у нее снова стало серьезным, но предложенную сигарету приняла.

— А меня зовут Джулия. Я здесь работаю.

— Выходит, кормишься рисованием? И на хлеб хватает?

— Нет, по профессии я биоконструктор. А это, — она постучала пальцами по рисунку и задержала на нем руку, не давая его рассмотреть, — это мое хобби.

— О? Биоконструктор? И что же ты конструируешь?

— Ее, — она мотнула головой в сторону овец.

— Не понимаю…

— Да всю эту толпу.

— Боюсь, что я опять не…

— Это клоны, — сказала она. — Все они выращены из ткани одного донора.

— Надо же! — воскликнул я, усаживаясь на траву возле Джулии. — Ну-ка объясни мне, что такое клоны.

Джулия с видимым облегчением захлопнула альбом. Она, похоже, стеснялась демонстрировать кому бы то ни было свои рисунки, зато про овечек принялась рассказывать просто-таки взахлеб. Я слушал, задавая якобы невзначай не относящиеся к предмету нашего разговора вопросы, и вскоре разузнал кое-что и о ней самой.

Она родилась в Катании, но образование получила во Франции. В настоящее время работала по контракту в одном швейцарском институте — они там занимались исследованиями в области животноводства с использованием методов клонирования наиболее перспективных особей в разнообразных условиях окружающей среды.

Ей было двадцать шесть, совсем недавно и со скандалом развелась и теперь вся без остатка переключилась на своих овечек. На Сицилию прибыла два с лишним месяца назад и о клонах говорила с необыкновенным энтузиазмом, возбуждаясь, быть может, именно оттого, что я-то в этом деле не смыслил ни бельмеса. В мельчайших подробностях Джулия описывала мне процесс, в результате которого овцы, выращенные из клеточной ткани некоего швейцарского гибрида, являлись точными его, этого гибрида, копиями. Упомянула она, в частности, и о странном, пока не разгаданном эффекте резонанса: стоило какой-нибудь из подопытных овечек заболеть, как тотчас все прочие (в разных частях света, включая и швейцарский прототип!) выказывали признаки аналогичного заболевания.

Что же касается человеческих существ, то, насколько ей было известно, клонировать их еще никто не осмеливался — слишком сильны были юридические, морально-этические и религиозные запреты. Правда, ходили слухи об экспериментах, проводимых где-то у черта на рогах, за пределами Галактики…

Несмотря на то обстоятельство, что Джулия действительно была увлечена своими исследованиями, я чувствовал, что рассказывает она все это скорее из потребности в общении, нежели из желания посвятить меня в суть дела. Ну что же, вот мы и общались, к обоюдному нашему удовольствию.

Но о себе я в ту первую встречу не обмолвился ни словом. Я по большей части слушал Джулию, а потом мы сидели молча, наблюдая за щиплющими травку клонами, и тени наши все удлинялись и удлинялись, и снова мы начинали разговаривать, перескакивая теперь уже с пятого на десятое.

Чирикая этак беззаботно, мы, однако, сразу почувствовали, что нам многое еще предстоит сказать друг другу, и стало без слов понятно, что завтра я опять приеду в это ущелье и увижу ее здесь, и послезавтра тоже… Да, да, мы не ошиблись друг в друге.

Вскоре Джулия проявила интерес к верховой езде, и мы ежедневно, утром или вечером, совершали прогулки, во время которых я объяснил ей, каким образом оказался в этом столетии, помалкивая, разумеется, о своем прошлом и причинах, по которым меня застрелили.

Пока мы не стали близки, я не понимал, что люблю ее. Но в тот день я как раз решил принять второе предложение Поля и только тогда осознал, какое место в моей жизни занимает Джулия.

Помнится, я подошел к окну, отвел занавеску и долго глядел в ночь. Угли в камине, вишневые и оранжевые, ярко светились. Холод проникал сквозь тонкие стены, и от дурного предчувствия у меня сжалось сердце.

— Скоро мне придется отсюда уехать, — произнес я.

— Куда?

— Я не имею права тебе это сказать. Молчание. Потом:

— Ты вернешься?

Я не знал, удастся ли мне это сделать, но ничего не имел против.

— А ты бы хотела?

Снова молчание, а потом еле слышное:

— Да.

— Я постараюсь вернуться.

Почему я взялся убрать Стайлера? Да потому что у меня не было выбора с того самого момента, когда Поль поставил все точки над Они подыскали мне крутую синекуру в своей лавке и вручили пакет крайне выгодных акций, но все это оказалось просто крышей.

Нет, я и раньше не питал иллюзий относительно причин, по которым со мной так возятся: разморозили, лечат, и все задарма. Делалось это по инициативе моего потомка, но исключительно ради «Коза Инкорпорэйтед». Благо медицина давно уже была на соответствующем уровне. Разумеется, всегда приятно чувствовать себя в центре внимания, и неважно, что тому причиной. Удовольствию от их предупредительности никоим образом не мешала догадка, что меня собираются в каких-то целях использовать. Если начистоту, удовольствие от этого даже увеличивалось. Ведь возились они со мной отнюдь не из праздного любопытства, а потому что я обладал определенными вневременными качествами, которых моим потомкам недоставало. На эти качества я и ставил, а проявив их, рассчитывал заслужить одобрение своих новых покровителей.

Об этом-то я и раздумывал, прежде чем натянул поводья и остановил лошадь в том месте горного склона, где оливковые деревья сменялись кустарником, а еще выше начинались скалистые строги. Но я смотрел на огни деревушки внизу.

Через минуту ко мне подъехала Джулия.

— О чем ты задумался? — спросила она.

А я теперь размышлял о том, что со мной сталось бы, если бы я очнулся без каких-либо воспоминаний о прежнем своем существовании. Легче мне было бы или труднее найти себе занятие по душе? Неужели я мог бы уподобиться обитателям этой деревушки с их убогими представлениями о благополучии и сомнительными радостями от повторения одних и тех же действий в десятитысячный раз?

А еще я помню бухту, отовсюду закрытую скалами, яркий солнечный день, и отсветы водной ряби играют на обнаженной груди Джулии — она, закончив купание, выходит на берег и вдруг перестает улыбаться и снова спрашивает:

— Что с тобой? О чем ты все время думаешь?

Когда я получил кличку «Ангел Анджело», за мной уже числилось семнадцать трупов. Что и говорить, приходилось мне в той жизни бороться за место под солнцем. Вряд ли Полю было известно об этом во всех подробностях, хотя однажды он порядком меня удивил, уверенно перечислив фамилии восьмерых покойничков.

И вот не мог я понять, как же это вышло, что щепетильнейшее соблюдение законов и всяких прочих формальностей сделалось для «Коза Инк.» больше чем прикрытием и в конце концов привело к тому, что организация практически не располагала надежными и профессиональными убийцами. Похоже, я и в самом деле был им нужен. Вот уж не ожидал, что в новой жизни буду заниматься все той же грязной работой. Подумать только: заказное убийство — в эпоху удовлетворенных амбиций, отлаженных социальных механизмов, неслыханной продолжительности жизни и космических путешествий! Мне казалось это по меньшей мере странным, как ни старался Поль представить дело в более выгодном свете.

А еще я помню, как мы ели апельсины, расположившись под стенами водоочистительной станции, под стенами, некогда блиставшими белизной, а ныне от воздействия климата и под натиском непомерно разросшихся кустов сирени и глицинии обветшавшими и имевшими по-монастырски мрачный вид, и я гладил Джулию по голове, а она сорвала бледно-зеленую метелку чемерицы, растения, которое в древности применялось как лекарственное средство от безумия, и воткнула ее в мои волосы. Но мысли мои были в этот момент не здесь, они, если можно так выразиться, покинули пределы черепной коробки и вознеслись выше утопавших в сирени стен, потому что механический и монотонный гул работающих водозаборных установок, всасывающих, очищающих и через систему подземного трубопровода пропускающих черт знает какое количество морской воды ежесуточно, навел меня на размышления о двойственной сущности Герберта Стайлера — парня, который согласился стать подопытным кроликом в экспериментах компании «Доксфорд индустри» на некой планете Альво, расположенной так далеко от нашего голубого шарика, что и представить себе это расстояние было жутковато (Джулия на сей раз не заметила моей задумчивости и не произнесла свое обычное: «Что с тобой?»). И вот я недоумевал: считать ли этого малого, подвергнутого операции по удалению нервных окончаний, каковая, кстати, на Земле была уголовно наказуемой, но каковая же и позволила напрямую подключить его к сети гигантского компьютерного комплекса, считать ли, значит, этого беднягу, пожертвовавшего собой во благо интересов своей компании и, понятное дело, ставшего препятствием на пути «Коза Инк.» к одной из ключевых позиций в сфере ее влияния в иных мирах, считать ли его машиной, наделенной человеческим разумением, или же человеком, у которого вместо мозга компьютер, и как вообще называть задание, которое мне предстояло выполнить: человеко- или кибероубийство?

Вот о чем я раздумывал, прислушиваясь к гулу водозаборных установок и вдыхая соленый морской воздух, пронизанный запахом цветущей сирени.

Поль обещал, что мне предоставят необходимые условия для подготовки, не говоря уже о самых современных средствах. Но сначала предложил попутешествовать.

— Отдохнешь, развеешься, — сказал он, — заодно обмозгуешь все как следует.

Глядя в ночь и поеживаясь от холода, я пытался представить, как прикончу Стайлера, вернусь и начну жить заново и по-иному, принадлежа целиком уже этому, нынешнему, времени, а прошлое пусть провалится в тартарары.

— Я постараюсь вернуться, — сказал я и задернул занавеску.

Вижу Джулию под тем фантастически красивым деревом, ее шелковистые волосы зачесаны назад и скреплены коралловой заколкой, и рука движется уверенно, запечатлевая на бумаге таких, оказывается, непростых овечек. И вдруг яркий солнечный свет, и моя длинная черная тень у ее ног, и вот она поворачивает голову, поднимает руку, прикрывая глаза от солнца, я спрыгиваю с лошади, обматываю поводьями куст и подхожу к ней, заговариваю, она кивает и улыбается…

Внизу ровной линией распускаются цветы разрывов, и здание, которое я бомбардирую, уже наполовину охвачено огнем. Мой корабль трясется, ныряет, потом тоже загорается, и тогда я катапультируюсь в капсуле, которая, повинуясь автоматическим системам управления, теперь самостоятельно уворачивается от ракет неприятеля, и отстреливается, и стремится вперед, вперед, вниз, вниз, а потом разваливается на части, и я мягко приземляюсь. Сочленения скафандра сухо щелкают, когда я касаюсь подошвами грунта, затем амортизаторы отключаются, и вот уже лазерным лучом я пронзаю приближающиеся ко мне муляжи, и гранаты летят из моих рук, и сверхзвуковые волны, разрушающие протоплазму, разбегаются от меня подобно звону некоего незримого колокола…

Не сосчитать, сколько андроидов и роботов я расколошматил, сколько макетов одного и того же здания стер с лица земли, сколько проломил заграждений и какое количество ракет выпустил в течение двух месяцев, проведенных на этой выжженной планете в глухом углу Галактики, куда был отправлен, чтобы поближе познакомиться с нынешними средствами истребления себе подобных. Моими инструкторами были обычные инженеры, никакие не убийцы; впоследствии им предстояло подвергнуться процедуре частичного стирания памяти, дабы не повредить делу, да и себе лично. Я был несколько взволнован, узнав, что это теперь возможно, ведь мне тоже о многом хотелось бы не помнить. Процедура эта, — чрезвычайно, как мне объяснили, сложная — применялась в психотерапии уже давно.

Что касается моих инструкторов, то головы их были забиты такой мешаниной из прописных истин и социальных запретов, а перепады в их настроениях бывали столь непредсказуемы, что общение с ними меня изрядно утомляло. Объясняя принцип действия того или иного смертоносного оружия, они упорно притворялись, будто знать не знают и ведать не ведают о том, что скоро я применю его по назначению. Затем, когда лицемеры дотумкали, что все их слова, мысли и чувства, связанные с целью моего обучения, подлежат уничтожению, они напропалую принялись зубоскалить на тему смерти, причем смерти именно насильственной, и их отношение ко мне изменилось. Если поначалу они меня почти откровенно презирали, то через две недели я сделался предметом их благоговейного обожания, как будто я был жрецом, а они — участниками некоего священного жертвоприношения.

Это меня раздражало, и в свободное время я старался общаться с ними пореже. Для меня убрать Стайлера означало просто выполнить очередной заказ, а в качестве вознаграждения я сулил себе жизнь в обществе, мнившемся мне устроенным лучше, чем то, которое я оставил в прошлом.

Именно тогда я впервые засомневался, поспевает ли человечество в духовном своем развитии за техническим прогрессом и не грозит ли ему самоистребление, если вот эти парни так легко и даже охотно готовы поменять гуманистические установки на прямо противоположные.

Относительно себя я не обманывался и был настроен дожить оставшийся век таким, каким был, но инструкторов считал людьми более высокоразвитыми, они же — представители того общества, в котором мне так хотелось стать своим. Только в самом конце наших занятий мне довелось узнать, что было истинной причиной их морального перерождения.

Ханмер, самый, пожалуй, добродушный из них, как-то под вечер явился ко мне в комнату с бутылкой.

Она-то и сделала его общительным. Он уже расправился с ее предшественницей, и в лице его, обычно бесстрастном, как у манекена (в мое время были такие, с долгоиграющей пластинкой внутри), на сей раз появилось что-то человеческое, а вместо бодрой скороговорки я услышал озадаченное бормотание.

Довольно быстро выяснилось, что его мучило. Контроль над вооружением и экономические санкции в этом обществе действовали не слишком успешно. Становилось все очевиднее, что намечается некий вооруженный конфликт (на возможность возникновения какового даже в столь просвещенные времена я и намекал в одной из бесед с Полем).

Политические причины меня не интересовали, ведь я все еще чувствовал себя здесь чужаком, но сама возможность конфликта с его опасным свойством перерастать в нечто глобальное и ужасающее меня странным образом как забавляла, так и тревожила. Попасть в будущее, и вдобавок таким, прямо скажем, неординарным способом, лишь для того чтобы сгореть в мировом пожаре? Нет, абсурд! Полный абсурд. (А я-то воображал, что это общение со мной, профессиональным убийцей, пробудило в инструкторах тягу к насилию!) Но Ханмер, в отличие or коллег, вполне безболезненно высвобождавших в себе темные инстинкты, был удручен. Он сидел передо мной как пришибленный и только твердил монотонно:

— Нет, нет, это не должно случиться.

— Может, и не случится, — утешал я беднягу, поскольку пил его виски.

Он взглянул на меня, в глазах блеснула надежда, но тотчас они снова стали тусклыми.

— Тебе-то все равно.

— Нет, мне не все равно. Ведь теперь это и мой мир.

Ханмер отвернулся.

— Не понимаю я тебя, — сказал он глухо. — Тебя… да и других тоже… относительно этого дела…

Я подумал, что мне относительно этого дела понятно все, но объяснять кому бы то ни было, в чем тут суть, бесполезно. Все мои чувства и воззрения, конечно, устарели.

Я ждал, что он еще скажет. Я не был знаком с ним достаточно близко, чтобы понять, почему Ханмер относится к моему заданию иначе, чем остальные инструкторы. Впрочем, я так никогда этого и не узнал. Но вот что он сказал напоследок:

— Думаю, всех нас следовало бы держать за решеткой, пока мы не научимся вести себя прилично…

Банально, смешно и, разумеется, абсолютно невыполнимо.

Я разлил по стаканам остатки виски и таким бесхитростным способом помог Ханмеру в его стремлении забыться, отчасти сожалея, что выпивка кончилась и мне не удастся последовать его примеру.

(Звезды)

                            (Из туннеля в небеса

                            и вниз)

(Вхожу в атмосферу)

                            (Мигающие

                            сигналы стробоскопов,

                            грохот)

(Облака

                            (Вой воздуха,

                            незримые щупальца

                            материи)

Облака

об ла ка)

                            (Lasciate ogni

(Взрыв № 1,

                            per- anza

№ 2

                            voi ch'

№ 3)

                            en- trate)[1]?

…молниеносные вспышки пламени, как ножницы, кромсали небо. Несмотря на бронированное покрытие и дальность разрывов, корабль подкидывало в воздухе, как волан при игре в бадминтон. Я сидел, сгорбленный, в боевом скафандре, предоставив компьютеру справляться с трудностями полета, но и готовый в любую секунду перейти на ручное управление, если бы в этом возникла надобность. Планета Альво мелькала внизу зелено-буро-серо-синими узорами ландшафтов, но рассматривать их я не успевал — для этого пришлось бы не отрывать взгляд от дисплея. Чтобы успешно и в срок выполнить задание, я не должен был отвлекаться. Я знай себе накручивал мили, пронизывая грохочущее пространство.

Системы безопасности комплекса «Доксфорд индустри» функционировали столь надежно, что нечего было и пытаться проникнуть внутрь без предварительной и многолетней практики внедрения своих людей в штат обслуживающего персонала. Поэтому и было решено, что внезапный удар — единственная возможность добиться успеха. Стайлер был защищен превосходно, но мы иного и не ждали.

Он засек меня почти сразу, лишь только я появился над планетой Альво. Совершенство его средств обнаружения меня не очень удивило. Приближаясь по нисходящей к главному зданию, то есть к штаб-квартире Стайлера, я многое бы отдал, чтобы узнать, давно ли он ждет нападения и насколько это его беспокоит.

Пока что я уворачивался от ракет или отражал их, свои собственные, однако, в ход не пуская. Но держал их в состоянии боевой готовности, потому что начинать штурм собирался уже с воздуха.

Потрескивание атмосферных помех в приемнике, свист, тяжелое дыхание… Мой приемник ожил. Ага, сейчас начнутся угрозы! А может, со мной попытаются договориться? Зряшное дело.

Однако обычного в таких случаях: «…судно без опознавательных знаков, вы нарушили воздушное пространство… приказываю вам…» и т. д. и т. п. — не последовало. Вместо этого: «Ангел Анджело, — услышал я, — добро пожаловать на планету Альво. Надеюсь, за время своего краткого визита скучать тебе не придется».

Ко мне обращался сам Стайлер! Выходит, ему уже было известно, кто я такой. Во время подготовки к заданию я прослушивал его голос на пленках и не единожды разглядывал его портреты. Это называлось знакомить меня с «объектом», и инструкторы сопровождали прослушивания и просмотры хором оскорблений в его адрес. Приходилось их утихомиривать, они мешали мне сосредоточиться. Им было трудно поверить, что я не испытываю необходимости ненавидеть низенького человечка с бесцветными глазами и одутловатым лицом, на голове у которого помещалось нечто вроде тюрбана из проводков, вживленных в мозг.

— Может, мы и пережимаем, — оправдывались инструкторы, — но со временем это тебе поможет.

Я отрицательно качал головой:

— Чтобы убить человека, мне не нужно испытывать какие-либо чувства. Наоборот, они способны только помешать.

Итак, Стайлер знал, кто я такой. В этом тоже не было ничего удивительного. Чудовищный объем информации поступал в его мозг — мозг, несомненно, наделенный ясным сознанием и чувствительностью вкупе с воображением. Конечно, сведения обо мне смутны и отрывочны, но исходили они явно из какого-то надежного источника, в этом тоже сомневаться не приходилось. Впрочем, я не собирался помогать ему устанавливать мою личность. И вообще разговаривать с ним о чем бы то ни было. Слова ничего не решают.

Он, однако, не унимался:

— Твой визит будет действительно очень коротким. Ты здесь не задержишься, постарайся это понять.

Зигзагообразный луч побежал сквозь черное облако — прямо на меня! Нет, мимо, и исчез позади корабля. Корабль тряхнуло, связь прервалась, снова в приемнике слышался треск, заглушая слова Стайлера:

— …Ты не первый… и, наверное, догадываешься, что никто из твоих предшественников не…

Предшественники? Он упомянул о них как бы вскользь, но с прозрачным намерением меня ошеломить. В самом деле, я и не подозревал, что у меня были предшественники. Поль никогда не говорил, что я не первый, кому поручают убрать Стайлера. Если поразмыслить, так оно, наверное, и было. Интересно, сколько же парней здесь полегло? Наверное, это были какие-нибудь современные щенки, которых пришлось долго раззадоривать, прежде чем в них возникла ненависть, без которой пойти на задание они бы не решились. Ладно, меня это не касается.

— Тебе еще не поздно отступиться, Ангел. Посади корабль и оставайся внутри. Я пришлю кого-нибудь, тебя подберут. Останешься жив… Ты что-то сказал?

Я хмыкнул, и он, кажется, это услышал, потому что откликнулся:

— Как бы то ни было, я знаю, что ты здесь. Твое нападение безрассудно во всех отношениях. Мало того, что у тебя нет никаких шансов и ты погибнешь, причем довольно скоро, но ведь и вообще вся эта затея уже потеряла смысл.

Стайлер замолчал, ожидая ответа. Не дождался, понятное дело.

— Тебе не интересно то, что я говорю? — спросил он после паузы. — В считанные секунды я могу изрешетить тебя заградительным огнем. Твои хозяева не имели возможности узнать, что я усовершенствовал средства защиты со времени последнего штурма. Ну что же, теперь такая возможность у вас имеется.

И тут же последовала серия ракетных ударов, от которых, впрочем, я ушел без повреждений.

— Ты жив? — заметил он. — Хорошо. Повторяю, ты еще можешь отказаться от своего намерения. Мне бы хотелось оставить тебя в живых. Понимаешь, любопытно поговорить с человеком из другого времени. Тем более, у тебя такое прошлое. Я уже упоминал, что помимо риска смерти есть еще и другие причины бросить это дело. Не знаю, насколько тебя информировали, пока ты проходил подготовку, но дело в том, что на Земле началась война и, как я предполагаю, не скоро закончится. Из тех сведений, которыми я располагаю, вытекает, что Земля сейчас в жалком состоянии. И нашим хозяевам не до нас. Собственно, в настоящий момент мы их уже потеряли. При таком раскладе имеет смысл спасать то, что еще остается ценного от обеих организаций, а не тратить силы на бессмысленные разборки. Что скажешь?

Разумеется, я и не думал отвечать. Как я мог проверить, правду он говорит или нет? Разве что если бы приземлился и своими глазами взглянул на документы, которые он мог бы предложить в качестве доказательства своих слов. Понятно, что делать я этого не собирался.

Сквозь атмосферные помехи я услышал, как он снова вздохнул:

— Ты все же решил увеличить количество смертей. Тебе кажется, что я просто хочу перетянуть тебя на свою сторону…

Я с трудом подавил желание его перебить. Не люблю, когда кто-нибудь берется объяснять мне мои же мысли, и неважно, прав он при этом или нет.

— Почему ты все время молчишь? — спросил Стайлер. — Мне хочется услышать твой голос. Ответь, почему ты взялся за это дело? Если из-за денег, то я могу заплатить гораздо больше, чем платят они… только откажись… Защиту я тоже обеспечу… — Он опять помолчал, затем продолжил: — Да, конечно, с тобой все не так просто. Верность традициям «семьи». Солидарность. Узы крови. Если так, то скажу тебе следующее: ты, вероятно, единственный человек в наше время, кто во все это верит. Они — не верят. Я знаю их много лет, а ты познакомился с ними недавно. Поверь, их представления о том, что ценно в этом мире, не совпадают с твоими. Они просто делают деньги на твоей приверженности семейным традициям. Тебя используют! Ты же согласился из чувства верности «семье», не так ли? Я угадал?

Ближе к концу этой тирады его голос зазвучал взволнованно. Помолчав, он заговорил спокойнее:

— Несколько странно вести с тобой беседу подобным образом, зная, что ты с каждой секундой все ближе и ближе… и ведь слышишь меня… Ну конечно, это твоя тактика. Значит, ты все-таки решил довести дело до конца. И ничто из сказанного мною не показалось тебе убедительным. Ладно, попробую убить тебя раньше, чем ты убьешь меня. Но ведь ты способен двигаться, а я — нет, и даже попытаться бежать мне уже поздно. Разумеется, у тебя все равно ничего не получится. Но я понимаю, твоя тактика. Ты идешь к цели молча. Вот это меня и раздражает. Ты не похож на других. Все, кто здесь был до тебя, разговаривали со мной. Они угрожали, они меня проклинали, они умирали с воплями. А ты, невежественный варвар, ты не способен понять, кто я такой, и даже если я тебе это объясню, ты не остановишься, да? Я старался хоть как-то помочь человечеству, а тебе на это ровным счетом наплевать, верно? Ты добиваешься своего без лишних слов. А скажи, ты когда-нибудь читал Паскаля? Нет, конечно. «Человек — всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной, достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо осознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она не осознает ничего»[2].

Ты хоть понял, о чем я? Разумеется, нет. Ты никогда не размышлял о подобных материях. Ты же и есть это дуновение ветра, эта капля воды… В жизни каждого человека наступает время, когда он с чувством выполненного долга (и поэтому безропотно) готов принять смерть. А я… я еще не готов…

Тут шквал огня настолько усилился, что, казалось, небеса запылали, и я уже ничего не слышал. Волны сотрясаемого воздушного пространства раскачивали корабль. Но в тот же миг я наконец различил на дисплее здание «Доксфорд индустри», оно высилось за холмами на самом краю равнины.

И тогда я ему ответил. На склонах холмов, там, где разорвались мои ракеты, взмыли в небо фонтаны огня. Правый угол здания обрушился, задымила крыша.

Но и он меня зацепил — я даже не успел как следует порадоваться своему успеху, как тут же начал падать. Правда, капсула не катапультировала, и это означало, что пульт управления цел. Проверил на ощупь, а потом посредством пульта аварийной сигнализации — да, все системы работали нормально. И тем не менее задел он меня основательно — обломки надстроек летели, кувыркаясь, вниз.

Еще удар! Скафандр, конечно, меня бы спас, если бы пришлось катапультироваться. Больше всего я боялся, что он попадет в кабину…

— Ты еще жив? — осведомился Стайлер. — Я видел, как у тебя отвали…

Снова разрыв, заглушивший окончание его фразы, и корабль так подбросило, что я едва не вылетел из кресла. Я перешел на ручное управление — не хотелось снижать скорость до последнего момента.

— Ангел, ты жив?

Я ухитрился уже у самой земли перевести в нужный режим все необходимые системы. Приземлился не очень удачно — завалился боком. Корабль однако тотчас обрел равновесие. Я врубил передачу и шустро покатил вперед.

Я находился на противоположной от здания стороне долины. Обзор местности затрудняла пелена дыма и пыли. Земля зияла воронками явно недавнего происхождения. Похоже, у меня действительно были предшественники. В то же время я с удовлетворением отметил, что характер местности не позволяет ее заминировать.

Но в голове не укладывалось его сообщение о начавшейся войне. Неужели это правда? Те непрочные узы, что все еще связывали меня с прошлым, и единственное светлое воспоминание из настоящего — все так переплелось в моем сознании… А вдруг кому-нибудь приспичило бомбить Сицилию? Что, если Джулия еще там? Прошло всего несколько месяцев со времени нашей разлуки. Впрочем, люди в такое время не сидят на месте. А как там Поль и остальные, с кем я успел познакомиться? Я знал, что у всех у них имеются бомбоубежища, и все же…

— Ага, ты жив! Я вижу тебя на моих дисплеях! Отлично. Теперь даже легче броситься друг другу в объятия. Насчет мин не волнуйся, их здесь нет. Послушай, уж если ты приземлился, от тебя требуется просто оставаться на месте и ждать. Я пришлю за тобой. Тебя подберут, и я представлю тебе доказательства. Ты убедишься, что я говорил тебе правду. Ну что, согласен?

Я выдвинул стволы моих пушек, подвигал ими влево, вправо, вверх, вниз, — механизмы наводки были в исправности.

— Так-то ты мне отвечаешь? Пойми же, твоя смерть никому не принесет пользы. Наши хозяева давно вышли из игры, а я держу тебя на мушке и того гляди уничтожу. Как все это глупо. Жизнь — самое драгоценное, что у нас есть, и сколько же людей погибло буквально на днях. Человечество почти полностью истреблено, и, если война затянется, оставшихся в живых ждет та же участь. Следовательно, перед теми, кто способен шевелить мозгами, стоит задача собрать уцелевших и обеспечить им возможность телепортации на другие планеты. Земля сейчас мало пригодна для обитания, а дальше будет еще хуже. Но и большинство планет пока не подготовлены для заселения, и в ближайшее время мы не в состоянии закончить эти работы. Нужно построить жилища, наладить коммуникацию между мирами. Хватит смертей, я даю тебе шанс остаться в живых. Принимаешь ли ты мое предложение? Или все еще не веришь мне?

Я выбрался на ровный участок местности и прибавил скорость. Сквозь облака дыма и пыли виднелись языки пламени, которые вырывались из дыр, пробитых мною в стенах здания «Доксфорд индустри». Как бы ни уверял меня Стайлер в своей мощи, он не смог бы отрицать, что и я малый не промах.

С того конца долины снова началась стрельба — ракеты ложились то ближе, то дальше. Это он пристреливался. Я увеличивал скорость, потом резко тормозил и проделывал этот прием неоднократно, а потом мне повезло и я взобрался на крутой склон, хотя и побаивался, что двигатель его не осилит. Подготовил к пуску ракеты. До цели было далековато, но ведь я продолжал двигаться вперед. Выждал время, и лишь только еще две его ракеты отделились от ракетоносителя и разорвались где-то позади меня, послал парочку своих. Правда, не так метко, как в первый раз.

Снова с его стороны начался ураганный огонь и земля затряслась, а корабль швыряло из стороны в сторону. Страшный грохот, ослепительные вспышки, удушливый дым. Обломки скалистого грунта барабанили по бронированным бортам.

— Алло! Алло! — слышался его голос, но все, что он говорил, заглушили разрывы ракет, упавших, надо отдать ему должное, совсем близко от меня.

Я резко свернул и помчался по диагонали, стремясь использовать в качестве прикрытия гигантские каменные валуны справа. Стрельба стала беспорядочной, ракеты разрывались далеко позади меня. Приемник замолчал, как только я оказался за валунами и теперь, защищенный справа, несся по извилистой тропе. Похоже, я его обманул, он потерял меня из виду и бил все куда-то влево, с большим перелетом.

Продвигаясь зигзагами, я едва не проморгал целый комплекс зданий, расположенных глубоко в овраге слева от тропы. Они выглядели недавно построенными и нежилыми и, главное, не значились на картах, которые я изучал вместе с инструкторами. На всякий случай держа их под прицелом, прокатился мимо, но причины открывать огонь так и не возникло.

Я вползал по склону, и вот снова зазвучал голос Стайлера, сначала слабо, но по мере моего продвижения все громче:

— …пойми, — говорил он, — я впервые в жизни могу применить свои возможности не ради наживы, а на пользу человечеству… я мог бы помочь людям пережить эти ужасные времена. Именно теперь им нужны мои способности, навыки… Даже технология клонирова…

Он меня все-таки обнаружил. Последовала серия мощных взрывов. Перелет! Опять перелет! Но я уже вырулил из-за своего прикрытия на открытое пространство.

Нужно было преодолеть расстояние в несколько сот ярдов и все в гору. Я рванул на предельной скорости, только скорость и могла меня спасти. Ну и, понятное дело, я надеялся улучить момент и произвести ответный залп, ведь с того места, где я укрывался, достать его было практически невозможно.

Следующая серия ракет разорвалась, не долетев, и я опять вильнул, минуя опасную зону. Через секунду — снова взрыв, уже гораздо ближе.

Мне пришлось попыхтеть и поволноваться, пока я втискивался в щель между валунами, в то время как каменный щебень сыпался градом, а потом я попытался проскочить под огнем к соседней гряде. Но видать, недостаточно сильно хотел я туда добраться — только выкатился из-за валунов, как он тут же меня и подбил. Корабль подбросило, он завертелся волчком, но снова устоял, а я получил совершенно нежелательный обзор местности через пробоину шириной в восемнадцать дюймов точнехонько над левым плечом.

Кренясь на левый борт и скрежеща шестернями, корабль, однако, понесся дальше, не снизив скорость. Взрывы следовали за мной с регулярностью узелков на хвосте бумажного змея.

Но я был доволен, что преодолел половину расстояния, отделявшего меня от его крепости. Это уже было здорово, если учесть сопутствующие обстоятельства.

Я забирал вправо, туда, где приметил еще одну гряду каменных глыб, каждая футов пятьдесят вышиной. Я мчался к этой гряде, а потом вдоль нее до тех пор, пока, по моим предположениям, не вышел из поля зрения Стайлера. Ракеты все еще долбили квадрат, в котором я находился только что.

Но мне было неясно, что собой представляет местность по ту сторону гряды, поэтому я решил вылезти из корабля и провести рекогносцировку, так сказать, на своих двоих.

Оставил всю аппаратуру включенной, даже приемник со стайлеровским слабеньким, но назойливым: «Ангел, ты здесь? Ты еще жив?» — и вскарабкался по камням, через скафандр ощущая, как содрогается земля от разрывов. Воздух был насыщен запахами горящих химикатов, солоноватой пылью. Я осторожно выглянул из-за глыбы, бросился на землю и последний отрезок расстояния до места, откуда открывался вид на равнину, прополз на животе.

— Мне жаль, что так получилось, Ангел. Если ты еще жив и слышишь меня, то я все-таки надеюсь, что ты мне поверил. Впрочем, верь не верь, а все, что я тебе сообщил, правда. Я тебя не обманывал…

Так я и думал! Если поверну вправо, поднимусь на соседний склон, то займу отличную огневую позицию. А когда отстреляюсь, нырну вон в ту ложбину, похожую на русло пересохшей реки.

— …я буду вести огонь до тех пор, пока тебя не уничтожу. Ты не оставил мне возможности выбирать…

Я вернулся к кораблю, проверил все системы. Порядок. Глыбы, среди которых я приютился, скоро должны были превратиться в порошок. В любую секунду он мог долбануть по мне чем-нибудь действительно тяжелым. Следовало спешить.

С ужасающим лязгом и сразу на предельной скорости я пошел вперед, причем так завалился на бок, что не на шутку опасался перевернуться.

Итак, я выкатился из укрытия — и мне хватило одного взгляда на здание, чтобы понять: дела Стайлера плохи. Огня на крыше, правда, уже не было, но из окон валили клубы черного дыма.

И тогда я резко затормозил и выпустил мои ракеты — одну за другой, одну за другой, с каждым выстрелом при отдаче откатываясь вниз.

Любоваться результатом было некогда. Я дал полный назад, как только выпустил последнюю ракету. Сполз на дно русла, взял вправо и помчался вперед.

Едва я покинул место, с которого нанес удар, как оно превратилось в пылающий кратер. Град каменных осколков обрушился на меня несколькими секундами позже. Я продолжал катиться в избранном направлении. Обстрел не стихал, но бил мой противник уже явно наобум и не с такой частотой, как вначале. А я теперь ну никак не мог найти пологий склон, чтобы выбраться наверх. Двигателю не хватало мощности, он завывал довольно зловеще, когда я пытался одолеть тот или иной подъем. Явственно чувствовался запах горящей обмотки.

Поднажав, я все-таки выскочил из ложбины и обнаружил, что нахожусь в четырехстах ярдах от цитадели Стайлера.

Передняя ее стена была полностью разрушена, пламя плясало над развалинами. Дыму, конечно, прибавилось. Его орудия — сколько же их осталось? — еще какое-то время палили как сумасшедшие и вдруг замолчали. Тишина длилась секунд десять. Потом одна-единственная пушечка снова начала постреливать, да только не в мою сторону, а все куда-то влево.

Зато длинная цепь квадратных роботов выстроилась перед зданием. Стояли они пока неподвижно, но несомненно с намерением защищать Стайлера.

— Тебе везет, — сказал он, и голос его после долгого перерыва прозвучал неестественно бодро. — Не стану отрицать, ущерб мне причинен немалый, однако вряд ли ты способен на большее. Поверь, взлететь тебе уже не удастся, и мои роботы тебя просто затопчут. Твоя смерть никому не нужна, пойми это, наконец, черт побери!

Роботы пошли в атаку, и каждый держал наперевес лазерное ружье. Не долго думая, я открыл по ним огонь. Шум дыхания Стайлера наполнял кабину, пока я, расстреливая роботов, катился к зданию. Они двигались мне навстречу и тоже стреляли.

Половину их я успел положить, прежде чем корабль взорвался. Одно орудие, впрочем, уцелело, и я продолжал отстреливаться, одновременно приводя в аварийный режим устройство скафандра.

В меня несколько раз попало, но скафандр выдержал.

— Есть здесь кто-нибудь живой? Я имею в виду, одушевленный? — спросил Стайлер. — Или я все это время разговаривал с машиной? Мне кажется, ты смеялся. О черт, ведь это могла быть всего лишь магнитная запись! Ты действительно здесь, Ангел? Или ты нечто бездушное, нечто, что способно уничтожить мыслящий тростник, даже не заметив этого? Ответь мне, скажи хоть что-нибудь! Подай какой-нибудь знак, что здесь есть еще одно мыслящее существо, кроме меня!

Роботы разделились на два отряда и норовили взять меня в клещи. Я палил в тех, что заходили справа, но орудие вскоре вышло из строя. Четырех уложил, а граната, которую метнул, выпрыгивая из кабины, прикончила еще троих.

Я тут же залег за остовом корабля и швырнул еще одну гранату в тех, что надвигались слева. Поспешно собрал лазерное ружье и повернул ствол вправо — один робот подступил уже чуть ли не вплотную.

Прожечь его внутренности до такой степени, чтобы он остановился, у меня не хватило времени. Пришлось отложить ружье и пожертвовать третьей гранатой. А потом я вскочил и побежал к зданию.

Бежать следовало быстро, а я уже малость притомился. Трое квадратных стояло на моем пути. Разминуться не удалось, и я схватился с одним из нападавших врукопашную. Робот попытался захлестнуть меня длинным гибким отростком, но я увернулся. Положившись на силу встроенных в сочленения скафандра пружин провел подсечку и двумя руками поднял его над головой. Второй робот был уже тут как тут, и я обрушил ему на кумпол «тело» его же боевого товарища. Оба они повалились на землю, а я, отшвырнув третьего, побежал к зданию «Доксфорд индустри».

Пробежал шагов сорок и упал, сбитый с ног выстрелами — лазерные лучи моих преследователей так раскалили скафандр со спины, что я задыхался.

— Наконец-то я вижу, что ты — человек, — донеслось из наушников в шлеме. — Было бы ужасно, если бы твой скафандр оказался пуст. В скандинавских легендах упоминается о неких злокозненных полых существах… О Боже, а вдруг ты такой и есть? Вдруг ты мой ночной кошмар, который не исчезает даже днем?

Пока он разглагольствовал, я швырял в роботов гранаты — четвертую, а вслед за ней и пятую, предпоследнюю. Вскочил на ноги и бросился к развалинам перед зданием. До них было ярдов тридцать, не больше, и лазерные лучи жгли меня нещадно, я падал, снова вставал и, спотыкаясь, бежал вперед, ощущая нестерпимую боль от ожогов в тех местах, где изнанка скафандра соприкасалась с недостаточно защищенными участками кожи. Понятное дело, я весь был в мыле.

Перекатился за кучу кирпичей и принялся лихорадочно рвать раскаленные застежки скафандра. Расстегивался я целую вечность. Мне было так больно, что я даже прикусил губу, сдерживая стон.

Наушники в брошенном наземь шлеме продолжали рассуждать:

— А может быть, ты считаешь, что человечество не стоит спасать? Не стоит даже и пытаться? Неужели ты откажешь ему в праве воспользоваться случаем? Ведь оно еще не исчерпало свой творческий потенциал…

Его слова потонули в шорохе ползущего щебня — это я снова выбирался на огневой рубеж. Некогда мне было заниматься своими ожогами, меня больше заботило вовремя нацелить ружье на приближающихся роботов. Их оставалось всего трое, и я выбрал того, что вышагивал первым. Жег его невыносимо долго, и вот он наконец встал как вкопанный, фыркнул и задымился. Тотчас перевел ружье на второго и лишь тогда сообразил, что ведь они, пожалуй, не предназначены для военных действий. Ну конечно, Стайлер на скорую руку собрал и пустил против меня роботов, может быть, и полуфункциональных, но… все же им следовало двигаться пошустрее, если он действительно хотел со мной справиться. И ружья не были в них встроены, роботы держали их щупальцами.

— Разумеется, род человеческий стоит того, чтобы его спасти, — пробормотал я, ощущая во рту соленый привкус крови. — Но как бы паршиво ни складывались обстоятельства, прежде всего собственное безрассудство толкает его к гибели. Люди обречены на безумие, вот в чем беда. Если бы я мог, я бы выбил из них дурь, искоренил бы ее в зародыше! — Второй робот взорвался, и я удовлетворенно хмыкнул. — Черт побери, а начал бы я с себя!

Спину вдруг начало сильно припекать — тут же с шипением включились системы охлаждения. Я обернулся и встретил лучом в упор последнего робота, трепеща от мысли, что делаю это слишком поздно. Его луч уже плавил защитный слой скафандра, и мне ничего не оставалось, как, зажмурившись и пригнувшись, нажимать и нажимать на спуск. Я сдувал с носа пыль, слышал запах собственных паленых волос, а он все пер на меня, как танк. Мне казалось, что левая моя рука превратилась в головешку, но отступать было некуда, кому-то из нас двоих суждено гореть синим пламенем.

Наверное, я прожигал его дольше, чем требовалось, потому что делал это в буквальном смысле слова вслепую. И опустил ружье лишь тогда, когда догадался, что, если бы я его не уложил, меня давно не было бы в живых. Распрямился, открыл глаза, увидел поверженного робота и тут же сам рухнул на землю, не в силах двинуться от боли и усталости.

Но примерно через минуту осознал, что должен подняться, иначе так и останусь лежать здесь, понапрасну теряя заряд адреналина и становясь все слабее, пока не впаду в забытье.

Я заставил себя встать, и меня качнуло назад. Я едва удержался на ногах, когда нагнулся, чтобы отстегнуть с бедра последнюю гранату. А потом посмотрел на здание.

Огромные стальные двери уцелели. Я подошел к ним, навалился плечом. Мне-то казалось, что своими ракетами я сжег все, что только возможно было сжечь. Отступил и прицелился в замок. Прожег его насквозь. Взрыва не последовало. Значит, вход не заминирован.

Это был самый обычный вестибюль, такой можно увидеть в любом здании на Земле. Только было здесь пусто, дымно и жарко.

Воскрешая в памяти план здания, я крадучись двинулся вперед. Не снимал палец со спускового крючка, ежесекундно ожидая, что из-за угла блеснет лазерный луч или полетит брошенная граната. Опасался я и выхлопов отравляющего газа из какого-нибудь потайного сопла, хотя надеялся, что, если таковые средства защиты здесь предусмотрены, мои ракеты вывели их из строя. Почему-то я не сомневался, что Стайлер сидит у центрального пульта, то есть внизу, под землей. Это было самое важное и наиболее безопасное место во всем здании.

Пока я искал выход на лестничную клетку, Стайлер заговорил из репродуктора на стене:

— Я в тебе не ошибся, ты внушал мне страх с самого начала. Жаль, что нам довелось узнать друг друга при таких обстоятельствах. Ты обладаешь качеством, которым я искренне восхищаюсь, — ты решителен. Мне всегда не хватало целеустремленности, готовности выполнить задуманное во что бы то ни стало. А вот ты, если уж взялся за дело, доведешь его до конца. Только смерть может тебе помешать.

Перепрыгнув через полуобвалившуюся стену, я бежал по объятому пламенем коридору. Системы охлаждения скафандра работали отлично.

— Почему судьба так плохо распределяет роли? Задумывался ли ты когда-нибудь, что было бы, если бы у Отелло возникли вопросы, которыми мучился Гамлет? Да он разрешил бы их сразу же после разговора с призраком, и все закончилось бы в конце первого акта. В свою очередь принц датский шутя разделался бы с проблемой, сводившей с ума бедного мавра. Грустно, что мир так устроен. Будь я таким, как ты, «Коза Инкорпорэйтед» ходила бы передо мной по струнке. Сейчас они в отчаянном положении, говорю тебе со всей ответственностью. Этот штурм — их агония. Друг друга они ненавидят сильнее, чем общего врага. В их глазах ты — властный и безжалостный предок и мог бы держать всю эту команду в кулаке… О черт, теперь это уже неважно… я думаю о чем угодно, только не о себе! Эх, если бы ты знал столько, сколько знаю я, ты сумел бы предотвратить эту войну. А я не сумел, и что теперь говорить об этом? Я все обдумывал альтернативные варианты — в то время, когда уже падали бомбы. Ты бы давно что-нибудь предпринял…

Дверь, ведущая на лестничную площадку, не поддавалась. Я прожег замок и ударом ноги распахнул ее. Клубы дыма повалили в коридор.

— …а вот я до сих пор прикидываю, взвешиваю, как справиться с ситуацией…

Держась за стену, я спускался по лестничному маршу. Дым щипал глаза, слезы ручьями текли по щекам. Дверь, в которую упиралась лестница, тоже оказалась задраенной. Пришлось прожигать ее насквозь. Голова у меня кружилась, кровь стучала в висках. В три прыжка пересек еще один горящий коридор, расправился еще с одной дверью, влетел в душную, но без каких-либо признаков пожара прихожую и помчался дальше, на бегу озираясь, чтобы выстрел или взрыв не застали меня врасплох. Воздух здесь, под землей, был чище и прохладнее, и в конце концов я задышал полной грудью. Повсюду светили лампы, и через равные промежутки висели репродукторы, но из них доносилось лишь учащенное дыхание да иногда слышались произносимые шепотом проклятия.

Меня тревожило: один он здесь или все-таки у него есть помощники? Ведь людей на планете Альво я пока что не видел. Логичнее было бы предположить, что с момента моего приземления все обитатели собрались внутри последнего оплота «Доксфорд индустри». С другой стороны, монологи Стайлера свидетельствовали, что он в одиночестве, и довольно давно. Но где же остальные? Ведь здание огромно, и штат обслуживающего персонала должен быть тоже немалым.

Вскоре, однако, мои страхи рассеялись. Я остановился перед массивной дверью с табличкой, недвусмысленно указывающей, что это вход в святая святых. Осторожно надавил на ручку двери — заперто. Направил ствол ружья на замок и приступил к уже привычной операции.

О дьявольщина, заряды кончились, а сталь в замке оказалась слишком крепкой. Если последнюю гранату я потрачу на то, чтобы взорвать дверь, у меня больше не останется оружия, которым можно поражать на расстоянии. Не с голыми же руками на Стайлера бросаться… Правда, имелся у меня кинжал, я его приобрел на Сицилии. Помню, как посмеивались надо мной инструкторы, когда я не пожелал с ним расстаться. Им и в голову не приходило, что он может меня выручить.

Я отшвырнул ставшее бесполезным оружие, выхватил из узкого и длинного кармашка на голени кинжал. Примерился, куда лучше бросить гранату.

— Представляю, с каким нетерпением ты будешь ждать, когда за тобой прилетят твои сообщники, — раздался голос Стайлера из репродуктора над дверью. — Но этого не случится, и у тебя кошки на душе заскребут при мысли, что, может быть, они тебя бросили, а мое сообщение о войне было правдой. И тогда ты попытаешься покинуть Альво собственными силами, но не найдешь здесь ничего, что может пригодиться для этой цели. А еще в тебе шевельнется подозрение не единственное ли ты разумное существо на этой планете? И твои подозрения подтвердятся. Вот когда ты пожалеешь, что не поверил мне, вот когда поймешь, что вместе со мной решил бы свои проблемы…

Я отбежал в дальний угол прихожей, швырнул гранату и упал на пол.

— Я всех отсюда эвакуировал много месяцев назад, потому что предвидел этот штурм. А теперь, во время войны, крайне сомнительно, чтобы сюда хоть кто-нибудь вернулся. Беженцы переправлены на планеты, более или менее подготов…

Взрыв в замкнутом пространстве прозвучал оглушительно. Я был на ногах прежде, чем замерло эхо и осыпались обломки.

Ах вот оно что! Он эвакуировал своих подручных и, значит, некому было бы меня подобрать, если бы я внял его мольбам и остановился в самом начале штурма. Выходит, он просил это сделать просто для того, чтобы ему удобнее было в меня целиться! Сочувствие, во мне зародившееся, тотчас исчезло. С кинжалом в вытянутой руке я кинулся к зияющему дверному проему.

Вбежав, мгновенно осмотрелся. Никакой, как я почему-то предполагал, пышности в интерьере не наблюдалось. Всю дальнюю стену до потолка занимал пульт, левая мигала множеством дисплеев, которые в различных ракурсах показывали панораму долины и охваченные пожаром помещения. Заднюю часть комнаты отделяла перегородка, а наличие при входе ковра и кое-какой мебели указывало на то, что Стайлер здесь и живет.

Он, в точности такой же, как на фотографиях, сидел за небольшим металлическим столом возле левой стены. Мудреная машина, размерами и формой напоминающая гиппопотама, выступала из противоположной стены и частично прикрывала его. Стайлер был лыс, пучки проводков тянулись от его головы к центральному пульту. Он смотрел на меня и в правой руке держал пистолет.

Не знаю, сколько раз он в меня попал. Первый-то раз промазал. Относительно второго выстрела не уверен. Пистолетик был мелкокалиберный, и Стайлер успел пальнуть три или четыре раза, прежде чем я выбил у него из руки эту игрушку и вогнал лезвие точно ему в диафрагму. Он грузно осел в кресло.

— Ищи спасения… — начал он, потом судорожно глотнул воздух, и знакомое мне по фотографиям невозмутимое выражение его лица сменилось изумленным.

Он выбросил вперед правую руку, нажал кнопку справа от себя и, содрогаясь, упал грудью на стол.

А на столе стоял телефонный аппарат. И вот он вдруг зазвонил.

Я смотрел на аппарат как зачарованный, не в силах пошевелиться. До умопомрачения странно было слышать здесь телефонный звонок. Я с огромным трудом сдерживал в себе желание расхохотаться, потому что чувствовал — уж если начну, то мне будет не остановиться.

Но нужно же было понять, что означает этот звонок! Я бы всю оставшуюся жизнь казнился, если бы не поднял трубку.

Я ее поднял.

— …в здании, — продолжал голос Стайлера, — на противоположной стороне долины.

Я едва не закричал. Схватил его за плечо, встряхнул. Толкнул обратно в кресло.

Он был мертв или вот-вот должен был умереть, это уже не имело значения.

— …клетки мозга еще работают, — говорил его голос, — поэтому я могу привести в действие все, что еще уцелело, пускай даже голосовые связки мне уже не повинуются. Все здесь проходит через селектор, а его голос — это мой голос. Тебе придется изучить материалы, которые ты найдешь в том здании. Это будет трудно, и тебя может постигнуть неудача. Но тогда ты проведешь остаток дней здесь, на планете Альво. В твоем распоряжении наглядные пособия, магнитофонные записи, мои рукописи, книги. У тебя нет теперь ничего, кроме времени, и лишь от тебя самого зависит, сумеешь ли ты выбраться отсюда. До сих пор мои предвидения были верны, но, кажется, это все, на что я способен…

А потом в трубке что-то щелкнуло и раздался гудок.

И я потерял сознание.

Я нашел и изучил материалы, о которых он говорил, в том корпусе Дома, что получил впоследствии название «Нулевое крыло». Я учился, у меня не было выбора. Вернее, выбор был: или учиться, или поддаться всеобщему безумию, еще более мрачному, чем в мои времена.

Я хотел выбраться отсюда, отыскать Джулию, сделать хоть что-нибудь…

Я выбрался. Я не нашел ее могилу (да и была ли у нее могила?), но во всяком случае установил, что Джулии не было среди тех, кто попал в Дом или его корпуса, расположенные на других, еще плохо обжитых планетах.

Я выбрался, хотя для этого мне о многом пришлось забыть. Впрочем, времени у меня было предостаточно для самого скрупулезнейшего самоанализа. Я овладел методами диагностирования тех свойств моей личности, которые меня же и отвращали, и немедленно стирал их из памяти. Такую вот поставил я перед собой задачу. Мне хотелось, чтобы этой операции подверглись все люди… те, кто еще оставался в живых… мне казалось, что это возможно сделать. Правда, путь духовного преображения человечества обещал быть долгим, но я готов был идти вместе со всеми, пусть и отставая на шаг, чтобы выполнять грязную работу, для которой годился как никто иной. И меня это устраивало.

Я разрушил некую часть самого себя и припаял контакт в соответствующее место. В случае опасности можно было присоединить и остальные, но я не хотел, чтобы Анджело ди Негри существовал. Я его ненавидел.

А потом я оживил клоны. Мы могли во всем положиться друг на друга.

И мы выбрались из этой передряги.

ЧАСТЬ II

Глава 1

Изумление — вот что я испытал, когда пуля пробила мое сердце. «Как же такое возможно?..» — успел я подумать, прежде чем умер.

Миссис Воул рассказывала, что я кричал и хватал руками воздух. Я-то ничего не помнил, потому что сразу отключился, а вот бедной девочке, конечно, этого не забыть, ведь меня пристрелили в ее постели.

Да, еще мелькнула в затухшем мозгу безумная мысль: «Выдерни штекер номер семь!»

Но зачем, почему — я понятия не имел.

Вижу ее лицо, зеленые глаза, опушенные длинными ресницами, розовые губы, полуоткрытые в улыбке… И вдруг — дикая боль и невероятное изумление, когда я услышал… (или мне показалось, что услышал?) выстрел, который меня убил.

Позднее врач констатировал, что сердце у меня как у младенца, и объективную причину болей в области грудной клетки и последовавшего за ними обморока определить не удается. Я к тому времени уже сообразил, что подвергся нападению, и ни о чем так не мечтал, как поскорее попасть в Восемнадцатое крыло «Библиотеки», в комнату № 17641.

Но они промурыжили меня полдня под предлогом, что мне нужно успокоиться и отдохнуть. Идиоты! Если со мной все в порядке, о каком отдыхе может идти речь? Ведь меня только что убили! Я пребывал в полной растерянности. Я совершенно искренне недоумевал: неужели в наше время такое возможно? Личность моего убийцы занимала меня уже во вторую очередь.

Тишина, стерильно-белые стены. Арсенал реабилитационных средств.

А меня бросало то в жар, то в холод. Я понимал, что нужно срочно выбраться отсюда, срочно предпринять какие-то меры, чтобы случившееся со мной не получило огласку.

В то же время и чувство отвращения я испытывал, и почти животный страх при мысли о том, что со мной случилось. Но думать о чем-либо другом было выше моих сил.

Впрочем, у меня хватило ума сообразить, что до тех пор, пока я не справлюсь с этими ощущениями, я ни на что не буду способен.

Поэтому я и заставлял себя анализировать происшедшее. Убийство в наше время — да это же неслыханное дело! Я не мог припомнить, когда и где последний раз был зафиксирован факт насильственной смерти, а ведь в отличие от многих я имел доступ к информации такого рода. Жители Дома с малых лет подвергались психологической обработке, из их сознания разнообразными средствами вытеснялась способность к проявлению агрессивных реакций, и при первом же симптоме патологии потенциальная ее жертва немедленно становилась объектом медицинского обследования. И вдруг — явно преднамеренное и хладнокровно осуществленное убийство! Давненько такого не случалось.

Правда, призрак моего предыдущего «я» цинично нашептывал мне на ухо, что если убийство действительно хорошо спланировано и на самом деле умело осуществлено, то, как правило, очень трудно установить, что это именно убийство, а не смерть, наступившая в результате, скажем, несчастного случая или болезни, и поэтому не следует строить иллюзии относительно стопроцентной эффективности нашего контроля над людьми. Окриком я загнал предка обратно в небытие, которое он, кстати вполне заслужил. По крайней мере, лично я не сомневался, что он обретается там заслуженно. А что касается каких-то якобы невыявленных нами актов насилия, тем более убийств, так ведь мы располагали исчерпывающей информацией о каждом жителе Дома, поэтому скрыть от нас что-либо было практически невозможно.

Самое неприятное, что случилось это именно со мной. Мне предстояло скрыть факт убийства, чего я не позволил бы сделать никому другому. Ну а если конкретнее: я должен был постараться, чтобы ни полиция, ни кто бы то ни было не узнали истинную причину моей смерти. Звучало все это достаточно дико, но ведь у меня был особый случай…

Саркастический смех вырвался из моего горла. Настроение у меня окончательно испортилось.

— «Особый случай»! Неплохо сказано, старый крот! — пробормотал я. — Вот уж действительно и смех и грех!

— Черт побери, Ланж, у тебя, оказывается, напрочь отсутствует чувство юмора!

— Согласен, я в дурацком положении, но сам по себе факт убийства — не повод для смеха.

— Особенно когда убиваешь не ты, а убивают тебя?

— Относительно меня ты заблуждаешься.

— Ну-ну, не прикидывайся овечкой. У тебя руки по локоть в крови, как у любого из нас.

— Я не убийца! Я никого не убивал!

Тут, впрочем, я с трудом подавил в себе желание снова хмыкнуть.

— А как насчет частичного самоубийства? Про меня ты забыл?

— Человек имеет право распоряжаться собой, как ему вздумается. А ты… ну кто ты такой? Тебя нет! Ты — ничто!

— Тогда почему же ты так разволновался? Нервы не в порядке? Нет, Ланж, я существую. Ты убил меня, преднамеренно лишил меня жизни, но я существую. И настанет время, когда я воскресну. А воскресишь меня ты.

— И не мечтай!

— А ты не зарекайся. Я тебе понадоблюсь, и очень скоро.

Уже задыхаясь от ярости, я снова отправил предка в небытие, только там ему и место.

Проклиная себя за неумение сдерживаться, я одновременно сознавал, что мой гнев — проявление атавистических инстинктов, пробудившихся в результате психической травмы, полученной в момент смерти. Впрочем, с нервами я совладал довольно быстро, напомнив себе, что до тех пор, пока люди остаются людьми, мой долг — продолжать начатое, какой бы облик ни пришлось мне принять в очередной раз.

Итак, прежде всего нужно было успокоиться. Успокоиться и ждать, когда ко мне вернутся силы, а пока не высовываться. Разумеется, чем позже я смогу начать действовать, тем труднее будет восстановить прежний порядок вещей, но ведь возможности человеческого организма ограничены, Должно пройти какое-то время, прежде чем ко мне вернется способность принимать правильные решения.

Я стиснул зубы, сжал кулаки. Нельзя быть таким невыдержанным, это всем нам может дорого стоить. Расслабимся потом, позднее.

Я заставил себя встать с постели, подошел к зеркалу, висевшему над умывальником. На меня смотрел седой темноглазый мужчина лет пятидесяти. Взъерошив волосы, я попробовал улыбнуться. Улыбка вышла невеселая. «В голове у тебя полный разброд», — сказал я своему отражению, и все мы согласились с этим утверждением.

Открутил кран, дождался, когда потекла холодная вода, обмыл разбитую физиономию и почувствовал себя немного лучше. Стараясь не думать ни о чем, кроме поставленной перед собой задачи, вытащил из стенного шкафа одежду. Быстро оделся. Начав двигаться, я уже не мог остановиться. Хотелось как можно скорее отсюда выбраться.

Вызвал звонком медсестру, а пока принялся расхаживать взад и вперед по палате, изредка задерживаясь у окна, чтобы бросить взгляд на больничный дворик — совсем пустой, если не считать двух или трех больных и пришедших к ним родственников. Высоко вверху уже зажглись софиты.

Вдали высились башни трех эскалаторов, каждая напоминала гигантский штопор. Справа мне были видны просторные балконы сводчатой галереи. Светились и фонари вдоль больничной ограды. Движение на транспортерных лентах и переходах между ними в этот час было небольшое. Вертолетов тоже в пределах видимости не наблюдалось.

Появилась медсестра и повела меня к молоденькому врачу, тому самому, который объявил мне, что со мной все в порядке. Поскольку я был с ним совершенно согласен, он и разрешил мне отправляться на все четыре стороны. Я поблагодарил его и поспешно откланялся.

Спускаясь к транспортерной ленте, отметил, что чувствую себя с каждой минутой все лучше и лучше. Сначала мне было абсолютно все равно, куда двигаться, я просто испытывал потребность оказаться подальше от больницы, ее специфический запах напоминал мне о том плачевном состоянии, в котором я пребывал совсем недавно.

Я шел мимо складских помещений, над головой время от времени проносились вертолеты «скорой помощи». Стены, перегородки, пилоны, платформы, пандусы, посадочные площадки — все вокруг было белым и пахло карболкой. Я шел все быстрее, а навстречу мне без конца попадались то санитары с носилками, то медсестры с пробирками в руках, то больные в окружении озабоченных родственников. Просто чудом я не сбил никого с ног, потому что уже бежал — вот до какой степени было мне ненавистно это место со всеми его аптечными киосками, процедурными кабинетами и приемными покоями, в которых лежали прибывшие для излечения, а также те, кто уже ни в какой медицинской помощи не нуждался.

Транспортерная лента, в направлении которой я несся, пересекала угол больничного парка, где бедняги в креслах-каталках коротали оставшееся им время до того дня, когда и перед ними должна будет отвориться черная дверь в небытие. А над территорией больницы подъемные краны, похожие на птиц, с тихим клекотом мотали огромными клювами, разнося в различных направлениях узлы для сборки тех или иных механизмов, контейнеры с медикаментами и человеческими органами, предназначенными для трансплантации, и все это выглядело хаотично лишь для неопытного глаза, а в действительности делалось в строгом соответствии с непрерывно обновляющимися на компьютерах данными.

Только после двенадцатой пересадки я задышал свободнее. Соскочил с транспортерной ленты и очутился в освещенной лампами дневного света и многолюдной «Кухне».

Воздух, пронизанный соблазнительными ароматами, толчея, разнообразие красок. Наконец-то я снова на этом свете, а не на «том».

Зашел в небольшое, уютное кафе. Несмотря на то что был голоден, уже через минуту перестал ощущать вкус пищи, жевал и глотал машинально. Зато с пристальным вниманием приглядывался к окружающим. «А вдруг среди этих, что вокруг, мой убийца? Интересно, кстати, как они вообще выглядят, убийцы? Впрочем, что за бред. Убить способен любой из них, дай только повод и предоставь возможности. По их добродушным лицам этого не скажешь, но ведь кто-то выстрелил в меня всего несколько часов назад! Да, да, любой из них способен стать убийцей…»

При этой мысли мне стало не по себе, аппетит у меня пропал окончательно, зато я снова почувствовал настоятельное желание двигаться, идти куда-нибудь, куда угодно, лишь бы не оставаться на одном месте. Жесты и лица окружающих казались мне подозрительными, а то и вовсе исполненными угрозы. Мимо прошествовал с подносом толстяк, по виду из тех, что не обидит и мухи, а я весь напрягся, напружинился — задень он меня, и я бы с воплем вскочил со стула.

Как только освободился проход между столиками, я встал и нарочито неторопливым шагом вышел из кафе. Мне стоило огромных усилий не побежать опрометью к транспортерной ленте. Потом я долго ехал, ни о чем не думая. В толпе мне было страшно, но находиться в одиночестве казалось еще страшнее. Я ехал и бубнил себе под нос проклятия.

Было, конечно, место, где я мог ничего не бояться, и были там люди, которым я мог доверять. Добраться туда проще простого, но я не хотел, чтобы мое настроение передалось им.

Чтобы на душе не было так тошно, я решил немного выпить, однако ни в одно из питейных заведений этого крыла заходить почему-то не хотелось. Вот именно — почему? Этого я не мог себе объяснить. Я перестал ориентироваться в собственных чувствах.

Двинулся к ближайшей станции туннеля и вскоре увидел стену с мигающими буквами и цифрами. Сошел с транспортерной ленты и принялся изучать расписание.

Людей вокруг было немного, одни спешили к выходу на платформу, другие сидели на скамейках и глядели на световые табло. Из расписания явствовало, что с Одиннадцатой платформы можно попасть в «Коктейль-холл» Девятнадцатого крыла через шесть минут.

Я подошел к выходу на Одиннадцатую платформу, вставил в щель автомата контрольную карточку. Гудение, щелчок — и решетчатая дверца распахнулась. Я поднялся по лестнице и вошел в зал ожидания, где уже находились старик чудаковатой наружности в кресле-каталке и девушка в белом халате, вероятно медсестра. Должно быть, ей было поручено ухаживать за стариком, хотя она и держалась в некотором от него отдалении. Старик пристально посмотрел на меня и улыбнулся, собираясь, по видимости, затеять со мной разговор.

Я сделал вид, что не заметил его намерения, и отошел в сторону. Я все еще не испытывал желания общаться с кем бы то ни было.

Что касается остальных ожидающих (их было двое, оба мужчины), то один стоял неподалеку от выхода с развернутой газетой, которая почти полностью закрывала его лицо, а другой, с портфелем в руке, нервно прохаживался по залу, время от времени посматривая на часы.

Загорелся красный свет, раздался гудок. Я пропустил всех вперед и лишь тогда сам двинулся к выходу на платформу.

Вставил карточку в автомат вторичного контроля и вошел в стальной, ярдов сто длиною, туннель, стены которого пестрели рекламными плакатами и разноцветными граффити. Запах озона ударил в ноздри. В воздухе слышалось слабое потрескивание. Покрытые пылью лампы светили тускло. Пол был усеян мусором.

Не прошел я и до середины туннеля, как увидел невысокого, смуглого мужчину, который, заложив руки за спину, рассматривал рекламный плакат на стене. Изо рта у него торчала зубочистка, которую он жевал весьма энергично.

Этот тип, когда я с ним поравнялся, внезапно повернул ко мне голову. Я сделал шаг влево, но и он, ухмыляясь и подмигивая, шагнул вправо, загораживая мне дорогу. Я остановился и, скрестив руки на груди, раздвинул пошире прорезь под мышкой левой руки и нащупал рукоять транквилизаторного пистолета, с которым никогда не расставался.

Он, продолжая ухмыляться, еще раз подмигнул, на этот раз совсем заговорщически, и спросил:

— Фотографиями не интересуетесь?

Я и слова в ответ сказать не успел, а он уже распахнул полу пиджака и рылся во внутреннем кармане. Я почувствовал облегчение, увидев, что извлекает он оттуда не револьвер или, скажем, нож, а действительно пачку каких-то фотографий. Развернув их веером, он двигался мне наперерез.

При других обстоятельствах и в любом другом месте я без лишних слов арестовал бы его. Впрочем, нет, на первый раз, может, и отпустил бы с миром, пригрозив, разумеется, применить санкции, если он еще раз попадется мне на глаза. Все зависело бы от моего настроения. Но в этом туннеле, пролегающем через ноль пространство, всегда было непонятно, по законам какого крыла судить правонарушителя. А если этот тип постоянно здесь околачивается?..

К тому же я был не при исполнении и не испытывал в данный момент никакого желания заниматься своей, если можно так выразиться, профессиональной деятельностью.

Короче, я просто шагнул вправо, намереваясь обойти его и продолжить путь. Он однако, подхватил меня под руку и спросил снова:

— Так как насчет фоточек?

Я искоса взглянул на снимки и… Гм-м, выходит, я недооценивал силу атавистических инстинктов, проснувшихся во мне вследствие психического потрясения, потому что уже не мог отвести взгляд от красочных глянцевых снимков.

Я и сам не понимал, почему они меня так заинтересовали. Видел же я и раньше нечто подобное, тысячу раз видел…

Это были три снимка Земли, сделанные из космоса, также по одному изображению всех планет нашей Солнечной системы; на остальных фотографиях были запечатлены планеты и созвездия мне, по большей части, незнакомые.

И вот при виде этих пустячных картинок меня вдруг охватило совершенно необъяснимое волнение, которое я, кажется, не сумел скрыть.

— Нравится? — спросил тип. Я кивнул.

— Пятьдесят, — сказал он. — За пятьдесят отдам весь комплект.

— Ты что, ненормальный? «Пятьдесят»! Это слишком дорого.

— Но ведь и снимки очень качественные.

— Верно, — согласился я, — но они не настолько мне нужны, чтобы я стал платить за них бешеные деньги. Кроме того, у меня нет пятидесяти.

— Бери шесть на выбор за двадцать пять.

Вообще-то я должен был, как полагалось законопослушному члену общества, ответить, что не ношу с собой наличных, и таким образом пресечь в самом начале этот предосудительный разговор. Жители Дома в наличных деньгах не нуждались, удостоверение личности позволяло им приобретать необходимое — стоимость же приобретенного вычиталась из личного счета, который можно было в любой момент проверить. Хотя, разумеется, каждый имел при себе какую-то сумму на карманные расходы, в которых ни перед кем не желал отчитываться. Но самое-то правильное было бы послать его ко всем чертям и идти своей дорогой. Почему же я этого не сделал?

Да потому что мне понравились фотографии. Вдобавок нужно было как-то отвлечься от тревожных мыслей, одолевавших меня. Одним словом, решил себя побаловать — приобрести несколько снимков.

Выбрал карточку с ярким, четким изображением Земли. Подумал — и взял еще одну, где на черном фоне во всем своем блеске простирался Млечный путь. Отсчитал типу четыре доллара (по два за штуку), сунул фотографии в потайной карман под мышкой, туда, где лежал пистолет, и пошел дальше, стараясь поскорее забыть наглую ухмылку этого субъекта вкупе с жеваной его зубочисткой.

Через несколько минут я был уже в Девятнадцатом крыле. Спустился с платформы, вышел со станции и вскочил на транспортерную ленту. Здесь, в «Коктейль-холле», всегда царил вечерний полумрак. В моем состоянии это меня как раз устраивало. Высоко вверху, под потолком, брезжили огни софитов, как далекие огни в огромном ночном поле. Стоя в одиночестве на движущейся ленте, я отдыхал душой. Тех четверых, вслед за которыми я вошел в туннель, нигде не было видно. Я сделал несколько пересадок — хотел попасть в наиболее затемненный уголок «Коктейль-холла».

По обе стороны ленты бесконечной чередой тянулись секции, оформление их интерьеров поражало разнообразием стилей. Одни секции пустовали, а из тех, что были заняты, доносились взрывы смеха, музыка. Мелькнула влюбленная парочка — молодые сидели, взявшись за руки и прижавшись друг к другу за маленьким столиком, на котором мерцал тоже крошечный светильник. А вот за другим столом сгорбился одинокий мужчина, перед ним на столе стояла бутылка.

Я проехал несколько миль, прежде чем ощущение одиночества наконец подействовало на меня умиротворяюще. Тогда я спрыгнул с ленты. Пробрался между столиками, свернул за угол, перешел через мостик и углубился в пальмовую рощу (пальмы, разумеется, были из пластика. Эта искусственная Полинезия, признаться, меня раздражала).

Прошел рощу насквозь, еще раз свернул и оказался в тихой и, главное, пустынной секции.

Уселся на плетеный стул перед небольшим круглым столом, наклонился и включил светильник в форме керосиновой лампы. В его желтом свете стали видны кресла с кружевными накидками на спинках, пианино, два портрета на стене, довольно, впрочем, невыразительные, книжный шкаф, набитый книгами в дорогих, с позолотой, переплетах… К несказанной своей радости я забрел ненароком в викторианскую гостиную — именно в таком интерьере, рассчитанном вызвать у человека ощущение прочного уюта и полной безопасности, мне и хотелось провести часок-другой.

Я нащупал под столом обслуживающее устройство. Вставил карточку в щель — заказал порцию джина с тоником и сигару. Не прошло и минуты, как мой заказ был выполнен. Я поставил поднос на стол. Сделал глоток отличного, в меру охлажденного джина. Раскурил сигару. Табак тоже был высшего качества. В течение какого-то, впрочем, весьма недолгого времени я, забыв о своих треволнениях, пребывал в блаженной полудреме, но потом в мозгу снова началась подспудная работа, я сунул руку в карман и вытащил фотографии. Положил их на стол — одну возле другой — и принялся рассматривать.

И еще раз испытал странное чувство, похожее на ностальгию. Это было тем более удивительно, что запечатленное на снимках я никогда не видел воочию.

Я ломал голову, пытаясь понять, почему же меня волнуют изображения Земли и этого величественного звездного потока, называемого Млечным путем. Перебрал в уме все значительные события моей жизни — ни одно из них не могло быть причиной для ностальгии такого рода.

И вот тогда мне стало действительно не по себе, потому что я, кажется, начал догадываться… догадываться, кому могло принадлежать это волнение…

Ну конечно, старому Ланжу… Ланжу Старшему, моему предшественнику и однофамильцу… Наверное, какие-то воспоминания, связанные со звездами, содержались в его памяти, в той ее части, которую я стер…

Но чтобы выяснить в точности, в чем тут, собственно, дело, существовал один-единственный способ — подвергнуть мозг специальной процедуре.

При мысли о ней я содрогнулся. Насколько мне известно, никто из нас еще не прибегал к этому крайнему средству. Я считал, что, как бы ни было мне сейчас тошно, да и попросту страшно, необычное мое волнение при виде каких-то фотографий, спровоцированное, конечно же, недавно пережитым нервным шоком, еще не дает мне права нарушить табу. Мертвое должно оставаться мертвым — оснований для этого более чем достаточно.

Одним словом, несмотря на то что нам несомненно угрожала опасность, я все же не мог представить себя выдергивающим штекер номер семь…

О Боже, да что же это со мной? Мне показалось, что я вдруг стал кем-то другим, кем именно — я не мог вспомнить, и этому «другому» пришла в голову безумная мысль…

Ну да, та самая, что впервые возникла в миг моей смерти… до поры до времени ее заглушали боль и страх, но вот она снова заявила о себе…

Выдерни штекер номер семь!

Зачем? Почему? Этого я не знал, но чувствовал, что происходящее со мной не было ни истерикой, ни шизофреническим бредом. Я бы, наверное, даже обрадовался, если бы все, что творилось в моем создании, объяснялось так просто. Невыносимо было оставаться один на один с этим ужасом, пробирающим меня до костей, но еще больше я боялся понять, что является его причиной. Да, да, больше, чем собственной смерти, я боялся выдернуть штекер номер семь.

Ну почему, почему мне так не повезло, почему я оказался по возрасту старше всех нас? Ведь согласно заведенному обычаю я должен был стать связным! А я не хотел, я страшился взять на себя такую ответственность! Хотя, разумеется, и мысли не допускал, что обычай этот несправедлив. И конечно, я помнил, что в любой момент могу избавиться от гнетущего чувства одиночества, могу слиться с остальными — но вот в этом случае именно я поступил бы несправедливо по отношению к ним. Нет, нельзя было вносить панику в наше коллективное сознание. Я обязан пошевелить мозгами и разобраться во всем самостоятельно. Проклиная себя за нерешительность, я тем не менее понимал, что помощи по эту сторону черной двери мне ждать не от кого.

Проклятье, за размышлениями я и не заметил, что бокал мой уже пуст.

Заказал еще одну порцию джина. Потягивал его неторопливо. Попыхивая сигарой, продолжал всматриваться в фотографии, впрочем, почти уже потеряв надежду постигнуть тайну их очарования. Запретный плод сладок? Никто из жителей Дома не помнил, что случилось некогда с Землей. Также никто из них ни разу в жизни не видел ни одной звезды.

Глядя на изображение планеты, откуда мы все были родом, я, несмотря на свой возраст, как-никак насчитывающий несколько столетий, вдруг почувствовал странное смущение… как будто я был перед людьми в чем-то виноват… и перед кем именно?.. и в чем?.. Еще одна загадка. В одном я, правда, был уверен — никаких нечистых мыслей фотографии во мне не вызывали.

В темноте раздался звук отодвигаемого кресла. Вероятно, какой-нибудь любитель проводить время наедине с бутылкой хотел расположиться неподалеку от меня, не подозревая о моем присутствии. Ну что же, я и не думал его разочаровывать. Я никогда не был склонен к самообману, но сегодня, после всего, что со мной случилось, иллюзия одиночества мне была необходима. Я все еще не был готов к решительным действиям.

Под стеклянным колпаком мерно постукивали сделанные по древнему образцу бронзовые часы. Мне здесь нравилось.

«…Надо будет запомнить это место и когда-нибудь снова сюда заглянуть. Надо…»

Раздался грохот — как будто кто-то впотьмах налетел на шкаф. Мой немой сосед был или пьян, или донельзя неуклюж. Одновременно слышалось негромкое монотонное гудение. Это, должно быть, в секции за перегородкой шуровал робот-уборщик.

Я сделал еще глоток, улыбнулся, убрал руку с фотографий (я их прикрыл, когда мне почудилось, что кто-то находится в непосредственной близости). Впрочем, тотчас выяснилось, что я не ошибся — в полумраке отчетливо вырисовывалась человеческая фигура.

Да ведь это же был тот старик в кресле-каталке, вместе с которым я дожидался, когда нас впустят на Одиннадцатую платформу!

— Добрый вечер, — сказал он, подъезжая ближе (гудел, оказывается, моторчик его транспортного средства). — Меня зовут Блэк. Я видел вас на станции… в «Больнице» Третьего крыла.

Я кивнул.

Он заискивающе хихикнул, подкатился вплотную к моему столику.

— Когда я заметил, что вы сошли с ленты, я так себе и сказал: этот парень явно собирается промочить горло. — Он посмотрел на мой бокал.

— А вот я вас на ленте не заметил.

— Я был позади, довольно далеко от вас Извините за беспокойство, мне, право, очень неловко, но не могли бы вы меня выручить?

— А в чем, собственно, дело?

— Мне ужасно хочется выпить.

Я показал рукой на обслуживающее устройство под столом:

— Кто же вам мешает? Старик затряс головой:

— Вы меня не поняли. Сам я заказать себе выпивку не могу.

— Почему?

— Врачи запретили. Я у них на заметке. Стоит мне сунуть туда свою карточку и заказать что-нибудь горячительное, меня мигом засекут. В Центральном компьютере моя карточка под особым контролем.

— Понятно.

— Но деньги у меня есть, не беспокойтесь. Я имею в виду наличные. Представляете, деньги есть, а толку от них — никакого. За выпивку-то ими не расплатишься. Вот если бы вы заказали для меня порцию виски на свою карточку, я бы, поверьте, в долгу не остался… возместил бы наличными. Черт побери, да я бы и вас угостил! Соглашайтесь, об этом никто не узнает.

— Видите ли, — ответил я, — вот вы говорите, что пить вам запрещено. Мне вовсе не улыбается нести ответственность в том случае, если вас придется отправлять отсюда на вертолете «скорой помощи».

Старик с сокрушенным видом кивнул:

— Да уж, олицетворением здоровья меня никак не назовешь. Врачи, конечно, правы. Достаточно на меня взглянуть, чтобы понять, какая я развалина. Веселого в моем положении мало. Они что ни день спасают меня от смерти, но разве это жизнь? А, плевать!.. Легкое недомогание завтра утром — терпимая цена за бокал крепкого бурбона со льдом! От этого я не умру. — Он снова хихикнул и нервно передернул плечами. — А если и умру, это, в конце концов, мое личное дело, Ну что, по рукам?

— По рукам. — Я кивнул и вставил карточку в щель. — Собственно, мы не совершаем ничего противозаконного. Вы вправе сами решать, что для вас важнее — здоровье или…

— Закажите двойной, — попросил старик.

Я подал ему бокал. Он сделал солидный глоток, перевел дух. Поставил бокал на стол, пошарил в кармане пиджака и достал сигареты.

— Это мне тоже запрещено, — сказал он, закуривая.

С минуту мы сидели молча, размышляя каждый о своем. Меня удивляло, что я не сержусь на него, хотя он и нарушил мое уединение. Мне было искренне жаль старика. Как его зовут?.. Блэк? Вот уж кому действительно не позавидуешь. Он знал, что скоро умрет, и поэтому под любым предлогом стремился хотя бы ненадолго покинуть больничные стены. Да, старик готов был обратиться к первому встречному с просьбой заказать ему выпивку, но ведь других радостей, кроме как пропустить стаканчик-другой, у него уже не осталось.

В то же время во мне нарастала странная уверенность, что в моем сочувствии он вовсе не нуждается. Его лицо, несмотря на глубокие морщины, дышало внутренней силой и даже какой-то дерзостью, в темных глазах светился ум, а движения рук, покрытых старческими пигментными пятнами, были на удивление энергичны. И вот еще что приводило меня в замешательство: я был убежден, что никогда прежде не видел этого человека, и все же меня не покидало чувство, что встреча наша не случайна.

— Что это там у вас? — Я проследил за его взглядом и только тогда вспомнил, что забыл спрятать фотографии. — Порнографические открытки?

Я покраснел:

— Что-то вроде этого…

Блэк хмыкнул и потянулся к снимкам, но на полпути его рука остановилась, он вопросительно посмотрел на меня.

— Можно взглянуть?

Я подвинул к нему фотографии. Сжав губы, старик долго их рассматривал. Его кустистые брови сдвинулись к переносице, голова склонилась набок. Затем он улыбнулся и положил снимки на стол.

— Да, красиво, — сказал он задумчиво. — Очень красиво, — и добавил изменившимся голосом: — Увидеть Землю — и умереть.

— Простите, не понял?

— Была такая поговорка в глубокой древности: «Увидеть Венецию — и умереть». «Увидеть Неаполь — и умереть». «Увидеть Ирландию — и умереть». Людям свойственно думать, что для чужеземца побывать в том месте, где они живут, событие величайшей важности. Но в моем возрасте становишься космополитом. Я благодарен вам за то, что вы дали мне взглянуть на эти фотографии. — Голос его зазвучал звонче. — Они разбудили во мне воспоминания о днях моей юности… о самых счастливых днях!

Блэк еще раз отхлебнул из бокала. Я глядел на него с изумлением. Он уже не казался мне таким тщедушным, как в начале нашего разговора, и держался гораздо прямее, и даже словно помолодел. Интересно, как это у него получалось?

Я не вытерпел и спросил:

— Сколько же вам лет, мистер Блэк?

Он усмехнулся и вынул изо рта сигарету:

— На этот вопрос можно ответить по-разному. Хотя я понял, что вы имеете в виду. Да, я действительно видел Землю не на фотографиях. Я помню время, когда Дома еще не было.

— Но этого не может быть… Это просто физически невозможно!

Блэк со вздохом пожал плечами.

— Может, ты и прав, Ланж, — сказал он и одним глотком допил виски. — Впрочем, это не имеет значения.

Я тоже допил свой джин, поставил бокал на стол рядом с фотографиями.

— Откуда вы знаете мое имя? Он сунул руку в карман:

— Я ведь тебе что-то должен, не так ли?

Но достал он из кармана отнюдь не бумажник…

— Увидеть Землю… — сказал Блэк. — A rivederci. И тут я почувствовал, что в мое сердце вошла пуля.

Глава 2

«Что это?.. Как же это?..»

Музыка, как вихрь, закружила меня, разноцветные огни мигали все быстрее, — пора было и мне вступать со своим кларнетом.

Я все же удержался на ногах, все же вступил вовремя.

А когда закончил, слушатели еще несколько мгновений пребывали в безмолвном восхищении и лишь потом разразились овациями. Я поклонился, колени мои тряслись.

Потом свет на сцене погас и я вместе с остальными оркестрантами покинул зал. В коридоре Мартин догнал меня, хлопнул по плечу. Приземистый, уже начинающий полнеть, лысый, с бледно-голубыми водянистыми глазами на отечном лице, Мартин был классным тромбонистом и душой нашего оркестра.

— Что с тобой приключилось, там, на сцене? — спросил он.

— Что-то с желудком, — объяснил я. — Должно быть, съел какую-нибудь гадость. Так скрутило, не продохнуть…

— А сейчас как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, лучше.

— Будем надеяться, что это не язва. С ней, знаешь ли, шутки плохи. Очень больно?

— Ничего, пройдет.

— Правильно, главное — на этом не зацикливаться.

Я кивнул.

— До завтра.

— До завтра.

Черт побери, нужно срочно найти место, где я мог бы отлежаться, прийти в себя. Дорога была каждая секунда. Вот дьявольщина! Надо же быть таким беспечным, самодовольным слепцом! Таким непроходимым болваном!..

Я уложил инструмент в футляр, быстро переоделся и поспешил к транспортерным лентам. Вскочил на линию скорого следования. На каждом перекрестке делал пересадку. Три раза спускался и поднимался по эскалатору, неоднократно менял направление на прямо противоположное, потом спрыгнул с ленты и долго шел пешком, пока окончательно не убедился, что никто меня не преследует. Тогда я вернулся к транспортерной ленте и поехал в «Гостиную».

К тому времени я был уже на грани истерики. Только гнев мешал ощущению безнадежности овладеть мной безраздельно.

…Дважды неведомый враг посягнул на мою жизнь, и оба раза я пропустил удар!..

Гнев с каждым мигом становился сильнее, перерастая уже в плохо контролируемую ярость. Кажется, еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать это чувство. Или нет, наверное, приходилось, если я так охотно ему отдался и переживал его столь безболезненно. Я понимал, что, если перестану себя сдерживать, последствия могут быть непредсказуемыми, и все же так мне было легче. Ведь именно она, эта мгновенно вспыхнувшая ярость, помогла мне устоять на ногах там, на сцене…

И еще я чувствовал, что во мне медленно, но неудержимо набирает силу желание найти убийц и отомстить им… отомстить именно за себя, а отнюдь не во имя торжества безликого абстрактного правосудия. И хотя я сознавал преступный характер этого желания, я не пытался его подавить. Нужно же мне было хоть как-то поддерживать душевное равновесие.

…И между прочим, желание это было очень даже приятное…

Ехидная улыбка растянула уголки моих губ. Да-да, оказывается, быть злым приятно. Это же так естественно, так по-человечески! Просто грех пытаться быть другим…

Я спустился в «Гостиную». В ее секциях люди сидели, развалясь, на диванах, читали, дремали, слушали музыку, смотрели видеофильмы, прогуливались, беседуя друг с другом, однако, несмотря на многолюдность, здесь всегда можно было найти укромный уголок.

Я двигался перебежками от секции к секции, сворачивал то вправо, то влево. Страшно боялся встретить кого-нибудь из знакомых, — времени на досужие разговоры у меня не было.

Повезло — довольно быстро нашел пустую нишу. Неяркое освещение, мягкое зеленое кресло… похоже, раскладное…

Да, действительно кресло оказалось раскладным. Я еще убавил свет, лег. Отсюда, из ниши, я видел оба входа в секцию — застать меня врасплох было невозможно. Впрочем, я был уверен, что, даже если враг и шел за мной по пятам, мне удалось от него оторваться.

Первым делом расслабился и попытался определить, кем я теперь стал. Хорошо, что переход связи осуществляется так гладко. Каждый раз спрашиваешь себя, на что это будет похоже. И вот связь переходит к тебе, и ты в который уже раз вынужден признать, что так и не понял природу этого явления. Это просто случилось, произошло — вот и все. Одно несомненно: с того момента, когда старик застрелил Ланжа, я — уже не тот Марк Энгель, которым был всю свою жизнь. Теперь я стал также и Ланжем. Или, вернее, Ланж стал мной. Иначе говоря, как только его телесная оболочка перестала существовать, мы слились, и связь от него перешла ко мне. Никакой специальной подготовки для этого не требовалось, опыт временных слияний у меня имелся. В прошлом мы сливались бесчисленное количество раз.

Но теперь, когда именно от меня, от моей способности принимать единственно правильные решения зависело многое, если не все, мне нужно было, образно говоря, подогнать костюм по своей мерке.

Вот о чем, кстати, я подумал прежде всего: следовало спохватиться гораздо раньше, сразу же после первого убийства. Ланж оказался слабаком, он совсем потерял голову со страху — и поплатился за это жизнью. Мне было жаль беднягу, и все же я не мог простить ему его нерешительность. Впрочем, опасная эта тенденция колебаться присутствовала и во мне. «Нужно ее обязательно уничтожить, как только вставлю штекер номер восемь…»

Хотя при переходе связи процесс самосознания каждого нового связного имел первоочередное значение, на этот раз его следовало отодвинуть на второй план. Сейчас для всех нас важнее было слиться воедино.

…Там, внутри моего черепа — вот где, похоже, был мой дом. Мой мозг, мое сознание… Там чередовались сокращение и расслабление, систола и диастола… И уже возникло знакомое лихорадочное биение пульса в висках… и снова последовала диастола, а потом мысли, эта кровь разума, потекли свободно…

Итак, мы снова были вместе: Дэвис, Джин, Серафис, Дженкинс, Кэрэб, Винкель и остальные. Я стал всеми ими, и все они стали мной. Возникла лишь секундная заминка, прежде чем мы расположились соответственно новой иерархии, которую учреждало мое сознание, сознание нового связного, и с чувством облегчения поняли, что в отношениях между нами устанавливается привычный порядок.

Теперь я видел множеством глаз, слышал множеством ушей, ощущал вес каждого члена семьи в отдельности и всех вместе взятых. Каждый находился во вверенном ему крыле Дома, и тем не менее мы были не что иное, как одно тело. Правда, тело в очень специфическом смысле.

…Сегодня двоих из нас не стало…

…В эти выпадавшие из времени мгновения каждый понимал, что происходит в сознании другого. В эти мгновения вечно длящегося постижения мира душа каждого из нас, пребывая в плазменном состоянии, отказывалась от личностного начала во имя коллективной целостности, и тогда все мы становились богаче на энное количество опыта, приобретенного каждым со времени предыдущего слияния.

…И вот со страхом и изумлением я увидел, сколь мало в нас осталось ярости — собственно, лишь та ничтожная толика, которую привнес при слиянии я. И ярость эта сталкивалась с мягким, но неколебимым сопротивлением — да, они понимали, что я еще не освоился с новым для меня положением, и пока смотрят сквозь пальцы на мои реликтовые истины, но, если я буду упорствовать и настаивать на крутых мерах, моя ярость будет загнана во мрак подсознания.

В то же время я чувствовал, что они боятся меня обидеть, причинить мне какое-нибудь неудобство, считая, что это может вредно повлиять на становление моей личности в качестве связного. Ну что же, я был им за это благодарен.

…Первым убили Хинкли. Это случилось в «Библиотеке» Восемнадцатого крыла, в квартире № 17641, и предсмертные его мучения мы пережили вместе с ним. Он и сейчас был среди нас, но, увы, не мог сообщить ничего вразумительного ни о личности убийцы, ни о мотивах, которыми тот руководствовался. Каждый в соответствии со своим темпераментом так или иначе отреагировал на смерть Хинкли, но никто не догадался о возможных причинах убийства, и уж тем более не предпринял попытки их выяснить.

Что же касается тела Ланжа (моего тела), оно все еще лежало на полу викторианской гостиной в «Коктейль-холле» Девятнадцатого крыла, если только ужасный старик не сделал с ним какую-нибудь пакость.

…Никто из нас никогда не слышал о мистере Блэке. Я намеревался собрать о нем сведения, как только попаду в Нулевое крыло.

Дэвис уже вел наблюдение за квартирой № 17641. Он установил, что там никого нет и телефон переключен на автоответчик. Было решено, что он дождется прибытия Серафиса, и тогда они вместе проникнут в квартиру. (Серафис — врач и мог оформить свидетельство о смерти, где вместо истинной ее причины стоял бы тот или иной правдоподобный диагноз.) Затем Винкель отвезет тело Дэвиса в похоронную контору, и эта проблема будет решена.

А вот с Ланжем дело обстояло сложнее. И не только потому, что свидетельство о смерти, оформленное Серафисом, врачом из другого крыла, могло возбудить подозрения властей предержащих. Действительно, странно, что один и тот же врач оформляет свидетельства о смерти двух умерших почти одновременно в разных, достаточно отдаленных друг от друга корпусах Дома. Главная трудность заключалась в том, что Ланж не далее как утром прошел медицинское обследование и был признан абсолютно здоровым.

Мы решили, что Ланжем тоже займется Винкель. Должность полицейского позволяла ему увезти тело на законных основаниях. Он сделает все возможное, чтобы скрыть следы насильственной смерти, а если у властей возникнут сомнения на этот счет, запудрит им мозги. Он доставит тело в Нулевое крыло. Пусть Ланж считается без вести пропавшим. Мы спрячем тело в холодильник и завтра же решим, что с ним делать дальше.

Нужно оформить Ланжу отпуск и пользоваться его транспортной и продуктовой карточками, чтобы выглядело все так, как будто он жив.

Относительно мистера Блэка следует начать частное расследование. Все мы были не на шутку перепуганы. Два убийства подряд — не простое совпадение. А вдруг старик не ограничится Хинкли и Ланжем? Впрочем, гадать, как дальше будут развиваться события, некогда. Мы решили прекратить слияние и не мешкая приступить к выполнению разработанных действий. Что касается меня, я должен был поспешить в Нулевое крыло и там подвергнуть себя предписанной процедуре, дабы этим старым испытанным способом закрепить связь между собой и Ланжем.

Я встал с кресла. Прибавил свет, сделал несколько пробных шагов, убедился, что я — снова прежний я, Марк Энгель. Ну, или почти прежний.

Итак, совершенно очевидно, что некто вознамерился нас уничтожить. По какой причине — это даже не особенно важно. От одного факта, что убиты уже два члена семьи, причем за столь короткое время, мороз бежал по коже. Ведь нас и было-то не так много. Не знаю, как остальные, а я не сомневался, что кому-то удалось хотя бы отчасти раскрыть нашу тайну, тайну, о которой ни один житель Дома даже не догадывался. Не исключено, что проклятый старик уже примеривается, чтобы нанести следующий удар. Ничего, ничего, в Нулевом крыле я займусь установлением его личности сразу, как только закончу процедуру…

Ну а когда я на него все-таки выйду… что тогда?

Я заставил себя тут же забыть ответ, который подсказывала мне моя ярость. Потом, потом… позднее…

И снова этот страх… страх не только при мысли, что смерть, возможно, поджидает меня за каждым углом, но и трепет Ланжа (а значит, и мой собственный) перед предстоящей процедурой частичного самоубийства…

На самом деле в ней, в этой процедуре, не было ничего страшного — все равно, что выдернуть больной зуб… и все-таки это нужно сделать, черт побери!

Помнится, покидая секцию, я усмехнулся: «Чтобы выдернуть больной зуб, мы обращаемся к врачу».

Я не стал возвращаться тем же путем, каким пришел сюда. Выбрал кольцевую линию, движущуюся в противоположном направлении, которая в конце концов пересеклась узкой медленной лентой. Я перешагнул на нее, и теперь слева от меня тянулась длинная, покрытая абстрактной живописью стена, а справа проплывали просторные полуосвещенные секции «Гостиной», заполненные людьми. Когда пересаживался на другую ленту, перпендикулярную к той, с которой сошел только что, мне пришло в голову оглянуться. Проклятье, так и есть! В сотне ярдов от меня, на параллельной линии, плыла человеческая фигура. Я выждал пару минут, снова обернулся. Неизвестный перешел на мою ленту. Мало того, он меня догонял!

Я быстро пошел вперед. Может, ничего дурного у него на уме и не было, но я решил, что в моем положении осторожность не помешает.

Уже не оглядываясь, сделал еще одну пересадку. Поравнявшись с секцией, в которой было особенно много народу, соскочил с ленты и лишь тогда оглянулся.

Мой преследователь стоял на той же ленте, которая доставила меня сюда, и смотрел на меня. Я повернулся к нему, скрестив руки на груди. Люди вокруг шумно разговаривали, играли в карты, иные сидели, погруженные в чтение. Среди них я мог чувствовать себя в безопасности.

Мой враг, очевидно, тоже так считал, он отвернулся и продолжил путь. Наблюдая, как он исчезает в полумраке, я испытывал гордость за свою находчивость. Впрочем, тут же убедился, что гордиться собой у меня нет оснований. Опуская руки, осознал, что секунду назад мои пальцы, проникнув в потайной карман под мышкой, уже стискивали рукоять транквилизаторного пистолета, который мы всегда имели при себе. Значит, страх все еще жил во мне.

Призывая на помощь свою давешнюю ярость, я снова встал на ленту. Вдали еще различалась фигура зловещего незнакомца. Белые бриджи, модный пиджак… Длинные, до плеч, каштановые волосы… Он вдруг обернулся, и я заметил короткую темную бороду и зеркальные, с голубым отливом, очки.

С колотящимся сердцем я бросился за ним вдогонку. Мне было страшно, но я должен был проверить, как он отреагирует на мое приближение.

Расстояние между нами уже не превышало ста ярдов. Он отвернулся, с полминуты стоял ко мне спиной, потом снова посмотрел на меня через плечо. Я демонстративно поднял правую руку и сунул ее во внутренний карман пиджака, как будто собирался вытащить револьвер.

И вот тогда спрыгнул он! И, прихрамывая на левую ногу, вбежал в одну из темных секций, вдоль длинного ряда которых мы в данный момент двигались. А ведь когда он догонял меня, его хромота вовсе не была заметна. Значит, он умел ее скрывать.

Я тоже соскочил с ленты и побежал назад. Если мой враг вооружен, подстрелить меня из темноты ему было бы нетрудно. Метнулся вправо, к перегородке между секциями. Последние сомнения рассеялись — не будь у незнакомца дурных намерений, не стал бы он от меня убегать.

Стараясь держаться в тени перегородки, я прокрался ко входу в ближайшую секцию, пробежал через нее наискосок и оказался под прикрытием другой перегородки — за углом начинался коридор, который вел в гостиную, заставленную разностильной мебелью и освещенную электрическим камином. С пистолетом в руке и на цыпочках прошел до конца коридора, ворвался в гостиную — никого! Промчался по коридору в обратном направлении — везде, во всех секциях, куда я ни заглядывал, было пусто.

В конце концов я очутился в том месте, где таинственный бородач спрыгнул с ленты. Но он как будто сквозь землю провалился. В самом деле, у него было время скрыться в любом из возможных направлений. Я чувствовал себя крайне неуютно. Он ведь мог и не убежать, а наоборот, затаиться в засаде где-нибудь неподалеку. И с чего это я решил, что он действует в одиночку? Быть может, в то время, когда я преследую одного, другой уже целится мне в затылок.

Самое разумное, решил я, убраться отсюда, пока не поздно. Только нужно сбить его (или их) со следа, прежде чем я направлюсь в Нулевое крыло.

Я вернулся к ленте. На ней как раз появилась довольно большая группа пассажиров. Они — кто недоумевая, а кто и с опаской — расступались, когда я, работая локтями, между ними протискивался. На их косые взгляды мне было наплевать, — главное, что лента уносила меня из опасной зоны.

— Не толкайтесь, пожалуйста! — сделала мне замечание крупная рыжеволосая женщина с голубыми подведенными глазами.

Я виновато улыбнулся, пробормотал извинения, украдкой, однако, присматриваясь к окружающим. Бородача среди них не было.

Примерно через полмили сошел на перекрестке, напутствуемый советами пассажиров научиться вести себя в общественных местах. Прислушиваясь к их разговорам, я понял, что это была одна компания, они возвращались с вечеринки. Им, разумеется, и в голову не приходило, что я использовал их в качестве прикрытия.

Лента, на которую я перешел, двигалась быстро, и вскоре я оказался возле многолинейной двусторонней развязки. Толпы людей, спертый воздух, шум. Снова выбрал скоростную линию, проехал еще несколько миль, потом сошел с ленты и, ориентируясь по указателям на стенах секций, добрался до эскалатора. Эти гигантские цилиндрические сооружения, перевитые лестницами, прозрачные и гулкие, в разных местах пронизывали Дом снизу вверх. Какой-то мальчишка бегом поднимался по лестнице, хохоча и время от времени оборачиваясь. Когда он поравнялся со мной, я схватил его за шиворот. Он попытался вырваться, понял, что это бесполезно, и изумленно на меня уставился. Нас догнала, тяжело отдуваясь, женщина средних лет, вероятно, его мать.

Пот градом катился по ее раскрасневшемуся лицу. Она отвесила мальчишке оплеуху и взяла его за руку:

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты этого не делал! — Потом она повернулась ко мне. — Спасибо, что задержали его. Не понимаю, почему дети так любят бегать по эскалаторам? И, что самое удивительное, им всегда хочется подняться, когда он движется вниз! Или наоборот — спуститься, когда он движется вверх!

— Мне тоже это непонятно, — усмехнулся я и отпустил мальчишку, отметив про себя, что делаю это неохотно. Все же он являлся нарушителем общественного порядка, хотя и малолетним.

Они сошли с эскалатора на этаже «Кухни». Женщина волокла мальчишку за руку, приговаривая:

— Вот погоди, дома я тебе задам!..

Сорванец обернулся и показал мне язык. На миг я задумался, пытаясь представить такое: быть ребенком, иметь родителей… Ничего у меня не получилось. Этого опыта в нашей памяти не было.

Я сошел на этаже «Комнаты отдыха» и занял скоростную ленту, наискосок пересекавшую площадку для игр. Лента пошла вверх, и мне стало видно далеко по обе ее стороны. Здесь люди занимались всеми, какие только были ими изобретены, видами спорта.

Вот, например, чего только не вытворяли они с мячом! Одни пинком посылали его в ворота, другие, подбросив в воздух, ударом руки переправляли мяч через сетку, третьи бегали по полю как угорелые, прижав его к груди, четвертые лупили по нему ракетками…

Болельщики подбадривали игроков возгласами, топотом ног. На световых табло менялись цифры, указывающие счет того или иного матча. Из репродукторов звучали охрипшие голоса судей, объявлявшие имена победителей.

Здесь было светло. Потолок приятного голубого цвета. Никаких подъемных кранов. В плавательных бассейнах блестела вода, блики плясали на стендах и ступенях пьедесталов почета.

Воздух был пропитан запахами пота и какой-то мази, применявшейся, вероятно, при массажах. Отовсюду слышался гул работающих на полную мощность вентиляторов.

Лента вскоре заполнилась людьми. Нечего и пытаться распознать среди них моего врага.

Я сделал еще две пересадки, выбирая ленты узкие и малолюдные, которые вели в зону, отведенную для менее шумных развлечений. Здесь многие из моих спутников сошли.

Я скользил вдоль длинного ряда столов и столиков, за которыми играли в шахматы, шашки, карты, лото, домино и черт знает во что еще: один на один, двое на двое, втроем, вчетвером. Иногда я видел одинокого игрока, упорно пытавшегося победить робота, которого сам же, вероятно, подрегулировал в соответствии с уровнем своих умственных способностей.

Стучали о стол подбрасываемые кости, крутилась рулетка, тасовались карты, передвигались фишки и фигуры. Игроки выкрикивали цифры и номера, делали ставки, объявляли масть, брали взятки, блефовали, атаковали, срывали банк. Деньги (под столами) переходили из рук в руки.

Лично я никогда не понимал прелести подобного времяпрепровождения.

Потолок из голубого становился темно-синим (таким образом имитировались сумерки). Голоса игроков постепенно замирали. Внезапно я услышал резкий телефонный звонок; он шел из будки в дальнем углу секции, мимо которой я как раз проносился.

Странно он прозвучал в этом пустынном месте, где абсолютно некому было снять трубку…

Вдали высился эскалатор — светящийся пунктир электрических лампочек отмечал извивы его прозрачной спирали. Я перешел на пустую, с односторонним движением, линию. Через каждые сто ярдов она освещалась неяркими лампами. Теперь слева и справа от меня слышалось в полутьме лишь гудение роботов-уборщиков. Время от времени я оборачивался. Нет, никого за мной на ленте не было.

Минут через пять добрался до перекрестка и решил сделать еще одну пересадку. Здесь тоже не было ни души. Пыль, поднятая роботами, клубилась в желтом свете фонаря, установленного над телефонной будкой. И вдруг оттуда тоже зазвонил телефон!

Удаляясь от перекрестка, я долго еще слышал пронзительные и, как мне казалось, отчаянные трели… Стало грустно: ведь кто-то же зовет кого-то… кого здесь нет… или, быть может, этот кто-то набирает ошибочный номер… или его неправильно соединяют…

Лента быстро несла меня вдоль шеренги мрачных механических лошадей, потом мимо опустевших бассейнов для игры в водное поло. Вода в бассейнах была темна и неподвижна — как моя память. Роботы-уборщики лавировали между игорными столами, их серые мешки уже раздувались от мусора. Под потолком, в густеющих сумерках, пролетел вертолет «скорой помощи» с красным крестом на кабине.

Лента прошла совсем близко от искусственной рощи, и мое появление вспугнуло примостившихся на скамейке влюбленных. Они вскочили на ноги, отвернулись, желая скрыть свои лица, и поэтому не увидели, что я сделал то же самое.

Потом мимо проплыла стена с полустертой надписью:

«ЗВЕЗДЫ…»

Оглянувшись, я с удовлетворением отметил, что лента позади все еще остается пустой.

Сделал пересадку, стремительно пролетел над сетью наземного трубопровода, снова сошел с ленты и пешком отмахал два квартала до линии, которая, судя по указателям, могла доставить меня к эскалатору. И в этом районе «Комнаты отдыха» было уже пустынно. Редкие пешеходы с разных сторон спешили в том же направлении, что и я. Три подозрительных лица отирались у закрытого кондитерского киоска; наверняка у них можно приобрести не только фотографии звездного неба, но и любые другие запрещенные законом вещи, включая, может быть, даже оружие.

Меня обдало горячим воздухом, когда я начал спускаться по эскалатору. Во мне уже не было того панического страха, который я испытывал в «Гостиной». Тем не менее, памятуя о его причине, я решил сделать маршрут моего отступления в Нулевое крыло как можно более запутанным. Насколько я помнил, ни за кем из нас в прошлом никогда не было слежки. Умение уходить от преследователя в нашем коллективном опыте отсутствовало.

Сошел на этаже «Офиса». Здесь вот-вот должен был закончиться рабочий день, Вид всех этих людей, которым не терпелось сорваться с места и разбежаться по домам, заставил и меня почувствовать, как я устал. Я остановился, раздумывая, не спуститься ли этажом ниже — в час пик на лентах творилось нечто невообразимое. Потом вспомнил, что лишь в толпе могу быть спокоен за свою жизнь.

Тут раздался гудок, и люди отовсюду ринулись к ленте, на которую я сам только что ступил. Тотчас я был так стиснут со всех сторон, что ничего другого не оставалось, кроме как отдаться течению человеческого потока и утешаться мыслью, что опознать меня среди этой безликой массы невозможно и что это мне как раз на руку.

С трудом повернувшись, я наблюдал, как мелькают мимо бесконечные ряды рабочих столов, настольные лампы и телефонные аппараты, стопки бухгалтерских книг, кипы папок и документов. Скоро, быть может, через час все эти «срочные» и «важные» бумаги окажутся в серых мешках роботов-уборщиков. А утром люди снова усядутся за столы и будут составлять новые «срочные» и «важные» бумаги, которые вечером того же дня канут в тех же серых мешках. И так изо дня в день…

Лучше не думать об этом.

Минут десять толпа переносила меня с ленты на ленту и сопротивляться ей было бессмысленно, но потом стало посвободнее, и тогда у меня появилась возможность самому определить свой маршрут.

Я перешел на вспомогательную линию, продолжая продвигаться в глубь «Офиса». Эта лента сильно петляла, и все же я постепенно приближался к мерцающей в темноте гигантской спирали эскалатора.

И снова мне почудилось, что меня преследуют!

Я перешел на параллельную ленту — и один из немногочисленных пассажиров, находившихся сзади, сделал то же самое.

С удивлением я отметил, что мне совсем не страшно. В самом деле, страха как не бывало. Странно, куда же это он подевался?

Делая пересадку, я засек время, а на следующем перекрестке остановился и стал ждать. Вскоре вдали замаячила знакомая фигура.

Вот, значит, как. Похоже, я не ошибся. Ладно, поиграли в кошки-мышки — и хватит. Предпримем еще одну, последнюю попытку оторваться. Ну а если не получится, пускай тогда пеняет на себя. Тогда я сам на него нападу.

Я побежал и бежал долго, а на перекрестке перескочил на другую ленту, прежде чем из темноты выплыла фигура моего преследователя. Эта лента оказалась очень длинной, мой возраст (как никак сорок пять) вскоре напомнил о себе, я здорово запыхался, когда добежал до следующего перекрестка.

Обернулся — сзади никого.

Спрыгнул с ленты, постоял на месте, отдышался. Иных звуков, кроме собственного тяжелого дыхания, я не слышал, и это вселило в меня надежду…

Рабочая площадь (столы, столы, столы) начиналась в двух шагах от ленты и простиралась в бесконечность, покрытую мраком. Справа, на изрядном отсюда расстоянии, смутно угадывались очертания эскалатора. Я со всех ног понесся в ту сторону — вдоль ничем друг от друга не отличающихся, аккуратно прибранных, с выключенными лампами, столов.

Снова стал задыхаться и перешел на шаг. Кроме того, у меня возникло ощущение, что я бегу на одном месте. В какую бы сторону я ни посмотрел, везде были одинаковые столы, на столах одинаковые бухгалтерские книги, одинаковые папки для, наверное, одинаковых бумаг, одинаковые телефоны — все одинаковое!

Мной овладело чувство безысходности, как будто я и в самом деле был обречен бежать вечно, бежать, не удаляясь ни на йоту от центра этого кошмарного канцелярского космоса.

Я даже остановился и коснулся рукой поверхности ближайшего от меня стола — удостоверился в его материальности. Вздохнул с облегчением. Снова оглянулся — со стороны ленты никто за мной не шел.

Значит, мне все-таки удалось от него удрать.

Затем буквально в дюйме от моей руки зазвонил телефон. Я вскрикнул от неожиданности и бросился бежать. Все мнившееся мне подавленным, навеки загнанным в подсознание и забытым, все мои страхи и комплексы ожили и вырвались на волю!

Я мчался во мраке, напрочь утратив контроль над собой. Я был клубком обнаженных нервов, а пронзительные звонки гнались за мной по пятам и, подобно когтям какого-то немыслимого незримого зверя, вонзались мне в душу и рвали ее в клочья!

Как только аппарат, оставшийся за спиной, замолкал, сразу начинал звонить тот, что был впереди. И было их несметное множество, этих черных страшилищ со змеевидными наэлектризованными волосами!

Мне казалось, что и звонки, и мое бегство — все это длится уже целую вечность. Я бежал, совершенно обезумев, натыкаясь на стулья и опрокидывая их, падал и с проклятиями вскакивал, снова мчался, не разбирая дороги, уже не человек, а воплощенный ужас, мятущийся в сумрачном лесу, в том самом, что растет в преддверии ада.

Лишь где-то на периферии сознания мелькала догадка о том, что все это может значить, однако облегчения она не сулила.

Слишком много для меня одного, слишком много: гибель близких, преследование, страх собственной смерти, ответственность за остальных… Я боялся обернуться и увидеть моего преследователя… но еще больше боялся не увидеть, обернувшись, никого! Я чувствовал, что мне приходит конец — каждая телефонная трель, как сверло, вгрызалась в уже и без того кровоточащую рану!

Мне было трудно и больно дышать, сорочка под пиджаком насквозь промокла от пота, пот струился и по лицу, заливал глаза, и все же я различил впереди крохотный желтый огонек… а за ним человеческую фигуру…

Хрипло и прерывисто всхлипывая, я пошел на этот, как мне хотелось верить, спасительный свет… он, такой яркий, теплый, тоже боролся с окружающим мраком…

И тут вдруг внутри меня как будто что-то взорвалось, я, мгновенно ослепнув и оглохнув, извиваясь от пронизывающих тело судорог, рухнул на пол.

В мозгу, как на световом табло, вспыхнули исполненные отчаяния слова: «Выдерни штекер номер семь!»

После этого я потерял сознание.

Глава 3

С трудом, постепенно я приходил в себя. Я еще не знал, где я, что со мной, как долго я пролежал в беспамятстве.

Хотелось пребывать в этом состоянии вечно.

Однако сознание возвращалось ко мне, не спрашивая моего согласия.

Лишь только стало ясно, что я — это все еще я, Марк Энгель, что все части и органы моего тела целы и невредимы, как глаза мои тотчас сами собой открылись.

— Что с вами? — раздался чей-то участливый голос.

Более дурацкого и одновременно вызывающего чуть ли не слезы умиления вопроса мне давненько не приходилось слышать.

— Не знаю, — ответил я. — Я еще толком не понял.

Огромная приливная волна мысли пронеслась через мозг, и я наконец вспомнил все, что случилось несколько минут назад: Серафис, как было решено, отправился в Восемнадцатое крыло. Там он встретился с Дэвисом. Вместе они вошли в квартиру № 17641, в которой убили Хинкли. На входе сработало взрывное устройство. Я пережил все, что пережили они в миг смерти…

Я удивлялся, что все еще рассуждаю достаточно здраво. Кто бы мог поверить, что это возможно после того, как умираешь четыре раза на дню, и смерть всякий раз сопровождается болевыми и нервными шока-ми. Или я просто бревно бесчувственное, или обладаю сверхъестественной способностью восстанавливать душевные и физические силы.

Как бы то ни было, я был рад, что на этот раз перенес гибель моих близких легче, чем прежде. Нет, разумеется, я был ошарашен. Да, безусловно, потрясен. Но самое главное и обнадеживающее, я был дьявольски зол!

Чья-то рука поддерживала мою голову. Надо мной склонилось лицо, лицо девушки.

И девушка эта выглядела куда более испуганной, чем, наверное, я. Ее нельзя было назвать хорошенькой, нет, скорее, она была миловидной. А уж когда я представил, что на ее месте мог бы сейчас быть зловещий бородач в белых бриджах, мне она показалась просто красавицей.

Темные волосы, светлые глаза, высокие скулы. Никакой косметики. Овальные очки с толстыми линзами. Трудно определить, в самом деле она так взволнована происшедшим со мной или ее зрачки кажутся чрезмерно расширенными за счет этих удивительно толстых стекол.

— Как вы себя чувствуете? — спросила девушка. Я покрутил головой влево, вправо. Сел. Протер глаза, пригладил всклоченные волосы.

— Сейчас уже лучше. Спасибо.

Стоя передо мной на коленях, она поддерживала меня за плечи. На ней были черные брюки и серая рубашка.

— Что это с вами случилось?

— Сам хотел спросить вас об этом. Я ничего не помню.

— Вы бежали ко мне по этому проходу, потом вскрикнули и упали…

— А вы никого не видели за моей спиной? Вдалеке?..

Она отрицательно покачала головой:

— Разве с вами еще кто-то был?

— Нет, — ответил я, — просто мне показалось, что слышу сзади чьи-то шаги.

— Почему вы бежали?

— Эти телефоны… я испугался, когда все они начали вдруг трезвонить. Вы не в курсе, что с ними стряслось?

— Нет… но они перестали звонить, как только вы упали. Наверное, какие-то неполадки на телефонной станции.

Я поднялся на ноги, оперся о стол.

— Принести вам воды?

Пить мне вовсе не хотелось, но за время ее отсутствия я мог бы собраться с мыслями.

— Да, пожалуй.

— Посидите здесь. Я сейчас…

Девушка указала на стул у освещенного лампой стола. Я присел, а она скользнула куда-то влево, во тьму.

Рядом с раскрытым статистическим справочником лежали испещренные записями листы бумаги. Вероятно, девушка составляла какой-то отчет.

Я порылся в кармане, извлек маленькую коробочку с таблетками, которыми пользовался на ночных выступлениях, когда требовалась особая заводка. Взбодриться не мешало. Когда девушка принесла мне стакан воды, я проглотил таблетку, запил ее и сказал:

— Спасибо, мне следовало принять это лекарство гораздо раньше.

— У вас что-нибудь серьезное? — спросила она. — Может быть, вызвать вертолет «скорой помощи»?

Я помотал головой:

— Ни в коем случае. Видите ли, я подвержен внезапным обморокам. Забыл принять лекарство вовремя, вот и все.

Я был доволен, что сумел придумать для случившегося со мной правдоподобное объяснение.

— Вы уверены, что обморок не повторится?

— Да, все нормально. Я, пожалуй, пойду…

Я начал подниматься со стула, но девушка положила руки мне на плечи и заставила снова сесть.

— Нет, посидите. Я же вижу, вы еще не пришли в себя.

— Хорошо, — согласился я. — Скажите, а почему вы работаете так поздно? И совсем одна?

Она взглянула на свои бумаги, покраснела и отвела взгляд.

— У меня накопилось много работы. Понимаете, я не справляюсь…

— Заставляют работать сверхурочно?

— Нет, я делаю это по собственному желанию.

— О, значит, вам так нравится ваша работа? Она сжала губы, глаза ее сузились.

— Скорее наоборот. — Девушка помолчала, потом спросила: — А вы не здесь работаете?

— Нет-нет, не беспокойтесь.

— Понимаете, — сказала она, вздыхая, — мне совершенно не нравится то, чем я занимаюсь. Да и получается это у меня неважно. Я все путаю, вечно не успеваю… Я и осталась-то после работы именно затем, чтобы наверстать…

— Прошу прощения, что невольно помешал вам.

— Ничего страшного. Я все равно уже закончила.

— Закончили? Она усмехнулась:

— Почти.

— Вы как-то странно это сказали.

— Дня через два начальство сообразит, с кем имеет дело, и уволит меня без проволочек.

— Жаль.

Она пожала плечами.

— Мне не привыкать. Вернусь в бюро по трудоустройству. Может быть, следующая работа, которую они мне предложат, будет интереснее.

— Много их вы уже сменили?

— Не помню. Наверное, больше двенадцати.

Я пристально посмотрел на нее. Ей и было-то лет двадцать.

— Похоже, я вас разочаровала. Да, у меня все из рук валится. К тому же я невезучая.

— Возможно, в вашей профессиональной ориентации изначально была допущена ошибка, — сказал я. — Вам следует попробовать себя в совершенно иной сфере деятельности.

— В бюро по трудоустройству всех уже просто трясет при моем появлении. Чего только они мне не предлагали. А вы чем занимаетесь?

— Я музыкант.

— Вот музыкантом я еще не была. Может, когда-нибудь и попробую. Как вас зовут?

— Энгель. Марк Энгель. А вас?

— Гленда Глинн. Вам не покажется бестактным, если я вас спрошу, что вы делали в «Офисе»?

— Я оказался здесь случайно.

— У вас какие-то неприятности? — Ее вопрос прозвучал скорее как утверждение.

— Почему вы так решили?

— Не знаю. Мне кажется, вы чем-то расстроены. Я права?

— Допустим, я отвечу «да». Ну и что с того?

— Тогда я попытаюсь вам помочь. Если это, конечно, будет в моих силах.

— Вы ко всем проявляете такое участие?

— Терпеть не могу, когда у людей неприятности. Мне их так жалко. Может быть, потому, что со мной неприятности случаются постоянно.

Непонятно было, шутит она или говорит серьезно. На всякий случай я улыбнулся.

— Могу вас обрадовать; лично я давно забыл, что такое неприятности.

Гленда нахмурилась:

— Но они не заставят вас ждать.

Она сказала это таким безапелляционным тоном, что я вздрогнул. Впрочем, тут же постарался взять себя в руки. Еще не хватало принимать всерьез пустую болтовню. Сейчас я уйду и никогда больше не увижу эту странную девушку.

Нет, все-таки не удержался, спросил:

— Любопытно, откуда у вас такая уверенность?

— Моя мать говорила мне, что я обладаю даром предчувствия, потому что мы родом из Уэльса.

— Из Уэльса? С ума сойти, как интересно!

— Угу. Я готова биться об заклад, что сейчас вы намерены спуститься в «Подвал». Ну так вот, лучше вам этого не делать.

Должно быть, я не сумел скрыть изумление, потому что Гленда улыбнулась. Оставалось надеяться, что если она и вправду умеет читать чужие мысли, то не использует свой дар никому во вред. Ведь я действительно прикидывал, не спуститься ли в «Подвал», чтобы окончательно запутать следы. Слова Гленды меня лишь раззадорили, я сердито фыркнул:

— Глупости! Не верю в ясновидение.

— А я все-таки советую вам меня послушаться.

— Ну ладно, — сказал я, поднимаясь со стула. — Спасибо за помощь. Мне пора. — Я почувствовал, что таблетка начинает действовать. — Надеюсь, ваша новая работа окажется интереснее прежних.

Гленда выдвинула верхний ящик стола, смахнула туда свои бумаги и с грохотом его задвинула. Я заметил в ящике какие-то книги, явно не имеющие отношения к ее нынешней работе.

Девушка сняла со спинки стула черный жилет, натянула его и выключила настольную лампу.

— Я иду с вами, — решительно заявила она.

— Это еще с какой стати?

— Возможно, я сумею вам помочь. Я чувствую что-то вроде ответственности за вас.

— Но это же смешно! Не собираетесь же вы ходить за мной по всему Дому?

— Почему бы и нет?

Я закусил губу. Объяснить Гленде, что просто даже находиться возле меня означает подвергать свою жизнь опасности, я не мог, ведь всего минуту назад уверял ее, что никакие неприятности мне не грозят.

— Право, не стоит, мне уже гораздо лучше. Поверьте, это действительно так. У вас и своих дел, наверное, хватает…

— Насчет этого не беспокойтесь, — сказала Гленда, беря меня под руку и разворачивая лицом к транспортерной ленте.

Только сейчас я заметил, что она лишь на несколько дюймов ниже меня. Это была сильная, спортивная девушка, действительно способная оказать помощь в случае очередного обморока. Быть может, она вызвалась сопровождать меня без каких-либо задних мыслей, просто из естественного сочувствия пожилому человеку? Тут я не мог не отдать моему врагу должное: если он поставил себе целью меня запугать, то преуспел в этом чрезвычайно. Опасность мерещилась мне повсюду. Нервы мои были на пределе.

Теперь он, несомненно, готовился нанести решающий удар, и, пожалуй, лишь присутствие Гленды могло его остановить. Во всяком случае, до сих пор он предпочитал расправляться со своими жертвами без свидетелей. Да, с ней я чувствовал бы себя спокойнее. С другой стороны, неловко было использовать Гленду в качестве щита. Ладно, погуляем вместе, а уж потом я придумаю, как избавиться от девушки, и удеру в Нулевое крыло. Пожалуй, так и следует поступить.

Меня смущала способность врага столь быстро и безошибочно определять мое местонахождение. Ведь он же всякий раз как будто заранее знал, куда я направляюсь и что собираюсь сделать. Я совершенно не представлял, как с ним бороться. Нужно было предпринять нечто для него неожиданное. Неужели придется нарушить табу…

— Давно пора. Поторапливайся. Он уже снова бродит поблизости.

— Тем хуже для него, — ответил я самому себе.

— Молодец. Ты посмелее Ланжа.

— Я это знаю.

— Но, боюсь, все же недостаточно ушлый.

— Что означает, по-твоему, быть ушлым?

— Ты, конечно, набираешься опыта, но все-таки не так быстро, как того требуют обстоятельства. Сдается мне, тебя тоже прикончат.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Прежде чем это произойдет, ты должен — слышишь? — должен многому научиться!

— Что ты имеешь в виду?

— Перестань думать о мертвецах. Перестань бегать от врага. Повернись к нему лицом и вышвырни его из Дома.

— Я сам знаю, что мне делать.

— Что-то не похоже.

— Впрочем, твоим советом относительно мертвецов я воспользуюсь. И начну с тебя…

— Подожди! Без меня тебе не обойтись, болван! Если хочешь остаться в живых…

— Убирайся!

— …выдерни штекер номер семь!

— Советчик выискался! — пробормотал я, прогнав наваждение.

— Что вы сказали? — спросила Гленда.

— Ничего. Это я сам с собой.

— Мне показалось, что с кем-то другим.

— Должно быть, благодаря кельтскому происхождению и в самом деле можно слышать то, чего нет.

— Слышать то, что есть.

Я посмотрел на нее с удивлением. Она засмеялась. Странное у нее чувство юмора, у этой Гленды.

Мы приближались к ленте. Я то и дело озирался, но ничего подозрительного так и не заметил. Встали на ленту и понеслись во мрак, стоя бок о бок. Присутствие Гленды в самом деле действовало на меня успокаивающе. Не будь ее рядом, ужас снова захлестнул бы меня с головой.

— Как вы сейчас себя чувствуете? — спросила Гленда.

— Спасибо, нормально.

— Хорошо.

Через несколько минут мы добрались до перекрестка, перешли на центральную линию. Здесь было светло и людно. Сделали еще одну пересадку — направились к эскалатору.

«Выдерни штекер номер семь…»

Было, конечно, соблазнительно нарушить многовековой запрет и выпустить на волю всех тех чудовищ, которых Ланж загнал во мрак своего подсознания.

Подумав об этом, я хмыкнул, но сразу же почувствовал себя и обиженным, даже уязвленным, и это стремительное чередование настроений меня поначалу озадачило. Вскоре, однако, я понял, в чем тут дело.

«Чудовища», «мрак подсознания» — все эти романтические клише настолько не вязались с чопорным, застегнутым на все пуговицы стариной Ланжем, что не вызывали у прямодушного старины Энгеля, тоже ставшего частью моего «я», ничего кроме смеха. Ланж был похож на старого педераста и поэтому частенько получал задания отлавливать юнцов, нуждающихся в нашей медицинской помощи. Не верилось, что у него когда-то хватило решимости расправиться с демонами, обитавшими в его душе, и совершить самоубийство. Отнюдь не символическое, а самое настоящее. Тем не менее он, как и все связные да него, это сделал. То есть перестал быть собой и стал всеми нами. Разумеется, он немедленно обиделся на Энгеля за столь нелестное о себе мнение.

Но границы между ними стирались, и я, кто бы я теперь ни был, следил за тем, как они выясняют отношения, со снисходительной улыбкой. В конце концов, главное, что мы слились без помех. Правда, это произошло пока на поверхности сознания, и мне оставалось лишь догадываться, какие еще разборки могут возникнуть в неведомых его глубинах.

…Выдернуть штекер номер семь означало бы уничтожить гигантский вклад Ланжа в наше общее дело морального совершенствования человечества.

Едва я подумал об этом, как снова во мне возникли противоречивые чувства — ортодоксальный Ланж изо всех сил старался вытеснить из моего сознания кощунственную мысль, а кому-то, кого я и не знал вовсе, хотелось все-таки понять, чем же мы жертвуем при самоубийстве…

Мысль о штекере номер семь завораживала меня. Так бабочку тянет к пламени свечи… Выходит, вместе с личностью Ланжа я принял в себя и его демона-искусителя, которому, похоже, ничего так не хотелось, как услышать из моих уст истошное: «Zazas, zazas, Nasatanada, Zazas!» — слова, отверзающие врата ада… Я никогда прежде не знал этих слов. Откуда они взялись?.. Из памяти Хинкли, каковая стала теперь и моей памятью? Или их выкрикнул демон Ланжа? Или они донеслись из коммутационной панели, в которой торчал штекер номер семь?

Как бы отвечая на мой вопрос, Хинкли процитировал Блэйка:

Узрев суровое дитя,

воскликнут в ужасе: «Беда!

Родился Он! Родился Он!»

И разбегутся, кто куда.

Имея в виду, что выдернуть штекер номер семь — то же самое, что отворить адские врата. Это я понял. Хинкли при жизни был библиотекарем и сыпал цитатами по любому поводу. Но в сущности, что означал его ответ? Одобрение или порицание? Как он сам-то относится к возможности такого поступка? Впрочем, все эти грамотеи выражаются крайне расплывчато.

Проклятье! Ланжу удалось-таки отвлечь меня от крамольной мысли. Я снова на ней сосредоточился.

Или тот, кто был предшественником Ланжа, заставил меня это сделать? Уж очень ему не терпелось воскреснуть.

Вот интересно, как поведу себя я, когда придет мой черед быть лишь частью чужого сознания?

Я бы предпочел играть на своем кларнете. Что-нибудь необыкновенно приятное, но с пафосом, с пафосом…

Я закусил губу. Посмотрел вперед, определил, в каком направлении мы движемся. Искоса взглянул на Гленду — волосы над правым ухом у нее завивались.

Пора было от размышлений переходить к действиям. Но я уже понимал, что борьба между моими многочисленными «я» доставит мне немало хлопот.

— Как долго вы намерены меня опекать? — спросил я девушку.

— Столько, сколько это будет необходимо.

— Необходимо для чего?

— Чтобы я окончательно убедилась, что вам ничто не угрожает.

— Тогда вам предстоит возиться со мной гораздо дольше, чем вы думаете.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы были правы, у меня неприятности.

— Я это чувствовала.

— Но еще я хочу сказать вам следующее: неприятности у меня очень серьезные и связаны с нешуточной опасностью. Вы помогли мне, помогли даже больше, чем можете себе представить. Теперь, когда мне значительно легче, удерживать вас при себе означало бы проявить черную неблагодарность. Помочь в моих затруднениях вы бессильны, зато сами рискуете влипнуть в историю. Поэтому, Гленда, еще раз огромное вам спасибо и — давайте у эскалатора расстанемся.

— Нет, — ответила она.

— Что значит «нет»? Я ведь не спрашиваю, согласны вы или не согласны. Мы должны расстаться. И как можно быстрее. Вы мне помогли; считайте, что я возвращаю долг.

— Но я же чувствую, что с вами может случиться несчастье. И очень скоро.

— Возможно.

— Вот поэтому я и хочу быть с вами.

Я подавил в себе желание ответить резкостью и спросил:

— Но почему? Можете вы мне это объяснить?

— Я всегда мечтала, чтобы со мной приключилась какая-нибудь история. До сих пор в моей жизни все было так обыкновенно. Я уже почти отчаялась, что это когда-нибудь произойдет. Представьте, вот я сижу, составляю пустопорожние отчеты, обреченно думаю о том, что отсюда меня не сегодня-завтра тоже выпрут, и вдруг появляетесь вы. Как только телефоны зазвонили и я увидела вас, бегущего по проходу между столами, я сразу поняла, что происходит нечто необычное. Я подумала: этого человека послала мне судьба. А звонки как будто гнались за вами, преследовали вас… и вы так драматично упали почти у самых моих ног… Потрясающее зрелище! Понимаете, мне страшно интересно, что будет дальше.

— Давайте номер вашего телефона, я вам позвоню позднее и расскажу со всеми подробностями.

— Не-е-т, я хочу сама увидеть, своими глазами.

— Придется удовлетвориться пересказом. Гленда в ответ упрямо мотнула головой и отвернулась.

— Здесь нам нужно сделать пересадку, — помолчав, сказала она, — если вы действительно направляетесь к эскалатору.

— Знаю.

Мы перешли на другую ленту, более медленную. На ней было довольно много пассажиров, и я уже не мог определить, преследует нас кто-нибудь или нет.

— Наверное, вы сейчас придумываете способ, как от меня избавиться, — сказала Гленда.

— Вы не ошиблись.

— Напрасно стараетесь. Я и не подумаю оставить вас одного.

— Вы даже не подозреваете, как дорого может вам обойтись ваше любопытство. Я уже сказал, что это опасно, а всякий, кто подвергает свою жизнь опасности лишь для того, чтобы испытать так называемые острые ощущения, просто дурак. Теперь понятно, почему вас отовсюду увольняют.

— Оскорбляя меня, вы все равно ничего не добьетесь. Я от вас не отстану.

— Вы глупая и дерзкая девчонка!

— Ну зачем вы сердитесь? Я тоже имею право пользоваться общественным транспортом. Между прочим, вам здорово повезло, что наши маршруты совпадают.

— Может быть, вы из тех, кого хлебом не корми, только дай поглазеть на несчастья ближних?

— Нет, я не собираюсь оставаться безучастным наблюдателем.

— Ладно, — сказал я, — спорить с вами, я вижу, бессмысленно. А вам не приходило в голову, что я могу оказаться сексуальным маньяком, психопатом, убийцей, да мало ли кем еще?

— Неважно, — заявила она. — Я уже сделала свой выбор.

— Тогда вы сами ненормальная.

— Наверное, так оно и есть. Но если вы убийца, психопат или сексуальный маньяк, вас это тем более должно устраивать.

Мы находились уже совсем близко от эскалатора. Стрела подъемного крана над нами переносила куда-то огромный контейнер все с теми же проклятыми столами для «Офиса». Справа от ленты, в траншее, мигали огни электросварки — вероятно, чинили трубопровод или меняли его направление. Откуда-то издалека донеслись звуки музыки, стихли. Впереди простиралась парковая зона, разделенная аллеями на правильные прямоугольники. Над кронами деревьев уходила во мрак башня эскалатора. Слева промелькнула мраморная статуя. Лента внесла нас в парк, и я заметил неподалеку от эскалатора действующий фонтан. Деревья вокруг были настоящие, не из пластика.

— Помните, у Томаса Вульфа?.. — спросила Гленда, и в тот же миг я снова стал библиотекарем Хинкли и с удивлением услышал свой ответ:

— Вы имеете в виду описание городской площади?

— Да. Вон там представим ратушу, а тут здание суда с большими часами…

— При входе на эскалатор тоже есть часы.

— Но они не бьют и всегда показывают точное время.

— Это верно. И не заляпаны птичьим пометом.

— А вот здесь могла бы быть мастерская каменотеса.

— Могла бы, могла бы…

Надо же, я, оказывается, помнил, как выглядела обычная городская площадь на планете, которую мы все когда-то потеряли. Неужели этот загадочный мистер Блэк в юности разгуливал по таким вот площадям?.. Или он просто заговаривал мне зубы, усыплял бдительность, чтобы сподручнее ему было выхватить из кармана револьвер и застрелить меня?

Поскольку в моей собственной памяти никаких сведений о Земле не было, я сообразил, что это все еще не может успокоиться Хинкли, — в конце концов он, а не я, был мечтателем, он в удобном кресле с книгой в руках совершал путешествия во времени, он изучал жизнь по книгам, не имея представления о том, какова она в действительности, — за что, вероятно, и поплатился… На мгновение мне стало грустно, грустно, что Хинкли больше нет в живых и что я никогда не увижу Землю.

— Вы много читали. Гленда кивнула.

Мы высадились в парке. Из микрофонов, спрятанных в листве, раздавался записанный на пленку птичий щебет. Запах сырой земли, от которого я давно отвык, щекотал ноздри. Проходя мимо фонтана, Гленда опустила в воду руку.

— Я не совсем понимаю, куда мы идем, — сказала она, когда мы, обойдя эскалатор вокруг, двинулись в обратном направлении.

— Подождем немного, — пояснил я, присаживаясь на скамью и глядя на движущуюся вдалеке транспортерную ленту.

Она проследила за моим взглядом:

— Понятно.

— Пока у нас есть время, расскажите о себе.

— Что именно вас интересует?

— Мне все интересно.

— Хорошо, а потом — вы.

— Вы ставите мне условия?

— Я люблю, чтобы все было по справедливости.

— Ладно, начинайте, а я тем временем решу, что можно вам рассказать, а что нельзя.

— Ну, мне двадцать два года, я родилась в этом крыле, воспитывалась в «Школе». Мой отец был учителем, мать профессионально занималась живописью. Сейчас они оба умерли. Я живу в «Библиотеке»…

Я схватил ее за руку.

— Это он? — прошептала девушка, заметив человека, появившегося на ленте. — Тот, кто за вами гонится?

— Не знаю, — ответил я. — Но в любом случае осторожность не помешает.

Мы быстрым шагом вернулись к эскалатору и вошли в его гулкую башню.

— Не рассчитывайте, что я поверила, будто вам действительно понадобился эскалатор, — сказала Гленда. — Это просто предлог, чтобы прекратить разговор. Вы упорно не желаете посвящать меня в свои дела.

— На сей раз это не так.

Мы бегом спускались по спиралевидной лестнице. Нужно было срочно менять тактику. Раньше я имитировал бегство, чтобы, улучив момент, неожиданно перейти в наступление, но если это тот самый бородач, с которым мы резвились в «Гостиной», то как он ухитрился за столь короткий промежуток времени определить мое новое местонахождение? Обладай он даже даром предвидения, все равно этого было бы недостаточно.

Выходит, есть у него какое-то средство, которое позволяло меня запеленговать и о котором я не догадывался.

Ну конечно, он подсунул мне бипер! Они ведь бывают совсем крошечные. Пока я был на сцене, моя повседневная одежда висела в гардеробной. Проникнуть туда, подпороть шов с внутренней стороны пиджака и запихнуть эту штуковину за подкладку проще простого. А вот чтобы от нее избавиться, пришлось бы раздеваться и перетряхивать всю одежду. В данный момент это не представлялось возможным. Хорошо, что у меня хватило ума не помчаться в Нулевое крыло прямо с концерта.

Мы продолжали спускаться, и, когда оказались на этаже «Подвала», я уже знал, что мне делать дальше.

За исключением работников по обслуживанию технического оборудования жители Дома заглядывали в «Подвал» крайне редко. Здесь было невероятное количество всяческого рода реакторов, генераторов, компрессоров, компьютеров, трансформаторов, кондиционеров, индикаторных панелей. Скользили, перекрещиваясь и снова разбегаясь в разные стороны, бесчисленные транспортерные ленты служебного пользования. Пахло смазочными маслами и горящей обмоткой. В голубоватом свете тускло поблескивали лианы кабеля, кривые колена трубопровода. Порталы подъемных кранов высились подобно стволам гигантских деревьев.

…Спрятаться здесь было нетрудно, но я-то спустился сюда с другой целью. Я надеялся, что вся эта техника будет либо экранировать, либо глушить бипер, если таковой действительно при мне имеется.

Огляделся. Хотя вдали и виднелись целых два эскалатора, решил воспользоваться туннелем. По указателям определил, где находится ближайшая станция.

Мой план был прост: перескакивать из крыла в крыло до тех пор, пока я не попаду в такое место, откуда можно будет уже безбоязненно, по прямой, добраться до Нулевого крыла. Если враг выследит меня даже в межзвездном пространстве, ну что же, тогда мне останется лишь признать свое поражение. Впрочем, я сильно сомневался, что он на это способен.

Пора было что-то делать с Глендой. Не мог же я взять ее с собой в Нулевое крыло. Я решил, что в каком-нибудь уединенном месте выстрелю в нее из транквилизаторного пистолета и уложу на скамейку. Я должен был так поступить для ее же безопасности. Ничего страшного. Проспится — и все как рукой снимет.

Лента, по которой мы теперь двигались, была медленная и широкая, но уже через минуту эскалаторов стало совершенно не видно из-за гигантских комплексов технического оборудования. Мы находились в самом центре «Подвала». Все здесь дрожало и вибрировало. Сделали две пересадки и ступили на узкую, быструю ленту, почти параллельную предыдущей. Прежняя находилась от нас примерно в ста футах. До сих пор никто из обслуживающего персонала не попался нам на глаза. Снова вдали показалась башня эскалатора. Если бы мой враг сейчас спускался в «Подвал», он мог бы нас видеть, а мы его — нет, потому что стена башни сильно отсвечивала. Он мог бы, кстати, с удовлетворением отметить, что я затравленно озираюсь.

Я подумал об остальных членах моей семьи: понимают ли они, в каком сложном положении я оказался? Похоже, догадываются. Их, разумеется пугало мое молчание, но ведь именно оно как раз и свидетельствовало о том, что я все еще жив и, следовательно, знаю о гибели Дэвиса и Серафиса. Они догадывались также, что попытка с их стороны слиться со мной может помешать мне уйти от преследования. Ладно, потерпите еще немного, вот вернусь в Нулевое крыло, тогда и посоветуемся.

Разволновавшись от всех этих мыслей, я быстро пошел по ленте вперед. Гленда не отставала.

От яркого, даже ослепительного света резало глаза — в «Подвале» всегда был день. Работа кипела круглые сутки. Стрелы подъемных кранов переносили над нашими головами контейнеры с грузами во всех направлениях. Механизмы гудели, гремели, тарахтели, дребезжали. Шум здесь царил невероятный, но я его не замечал. Я как завороженный смотрел на телефонную будку справа от ленты. Прошел мимо — и звонка не последовало! Я вздохнул с облегчением.

— Вы так и не скажете мне, почему бежите и от кого? — спросила Гленда.

— Нет.

— Может, вам было бы полезнее, если бы я это знала.

— Одно только могу сказать — это не увеселительная прогулка. Однако я вас не тянул за собой на аркане.

— Опасность, которую я чувствовала раньше… она сейчас очень близко.

— Думаю, вы ошибаетесь, — ответил я, но весь внутри содрогнулся, понимая, что Гленда права.

Вероятно, я был изначально предрасположен к паранойе, а уж после всего, что мне довелось испытать за последние несколько часов, вывести меня из душевного равновесия ничего не стоило.

Я перескочил на ленту справа, даже не посмотрев, куда она ведет. Гленда последовала за мной. Мы оказались между двумя высокими стальными стенами. Температура воздуха здесь была чрезвычайно высокой. С площадки, расположенной футов на тридцать выше ленты, двое рабочих посмотрели на нас с нескрываемым изумлением. Лента начала петлять, сделалась такой узкой, что в течение нескольких минут нам пришлось стоять боком; затем она снова расширилась. Слева на приличном расстоянии промелькнула стайка школьников, их, вероятно, привели сюда на экскурсию.

Я начал приглядывать укромное местечко, где мог бы оставить Гленду. Незаметно для нее вытащил из кармана пистолет. При мысли о том, что мне предстояло сделать, вдруг защемило сердце. Не хотелось оставлять ее здесь одну… Какая все-таки странная девушка! Не может найти себе работу по душе. Ради совершенно незнакомого человека подвергает себя опасности… Нужно будет позаботиться о ней, как только покончу со своими делами.

— Не оборачивайтесь, — вдруг услышал я голос Гленды за спиной. — Я вижу его. Он наверху, слева от нас. Сзади.

Я как можно небрежнее повернул голову. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы его увидеть. Быстро отвернулся.

Он по строительным лесам, прихрамывая, спешил за нами.

…Отблески электрических ламп играли на линзах его синих зеркальных очков.

Я едва сдержался, чтобы не выругаться. Оказывается, мне просто-таки не терпелось его увидеть. На мгновение, и несомненно вследствие проснувшихся во мне патологических инстинктов, я пожалел, что в руке у меня всего лишь транквилизаторный пистолет, а не что-нибудь посерьезнее. Отмахнулся от этой чудовищной мысли. Медленно пошел вперед. Гленда шла следом.

— Черт бы вас побрал, держитесь от меня подальше! — крикнул я ей, не оборачиваясь.

— Вдруг вам снова станет плохо.

— Лучше о себе побеспокойтесь.

— И не подумаю.

— Ладно, я вас предупреждал. Хотели острых ощущений — ну что же, наслаждайтесь!

— Я так и делаю.

Я лихорадочно решал, как мне поступить. Похоже, я и в самом деле был недостаточно ушлый. Посмелее, поэнергичнее Ланжа, но все еще слабоват, чтобы справиться с врагом. И стало быть, мне тоже было суждено умереть. Но, в отличие от других погибших членов семьи, я хотя бы мог утешаться мыслью, что мне удалось кое-что узнать о враге. Кроме того, я надеялся, прежде чем он меня прикончит, узнать о нем еще больше.

Не поворачивая головы, я косил глаза то вправо, то влево — высматривал нишу или щель, куда можно юркнуть, чтобы оказаться вне досягаемости его пуль, но самому при этом держать его на мушке.

Резко обернулся, чтобы определить, где он сейчас находится.

— Что вы собираетесь делать? — шепотом спросила Гленда.

Я и сам не знал, что скажу или сделаю через секунду, но чувствовал себя почему-то все увереннее.

— Если хотите мне помочь, слушайте внимательно!

— Что от меня требуется?

— Видите там, впереди, примерно в трехстах ярдах от нас, большой агрегат с черным кожухом?

— Да, это генератор Лэнгтона.

— Сейчас я резко сверну влево, а вы стойте еще пару минут на ленте как ни в чем не бывало. Как только он бросится за мной, бегите к генератору и спрячьтесь. Когда он пробежит, выходите из укрытия и постарайтесь затеряться где-нибудь среди оборудования. Действуйте по обстоятельствам. Удачи вам.

— Нет, я иду с вами.

Повернувшись к ней так, чтобы враг не видел меня сверху, я навел на нее пистолет.

— Только попробуй. Я тебя парализую, а лента унесет твое тело в самый дальний угол «Подвала». Не вынуждай меня применять крайние меры. Делай, что тебе говорят.

Сказав это, я спрыгнул с ленты и бросился к агрегату, который заранее присмотрел для прикрытия. Краем глаза заметил — он бежал за мной с револьвером в поднятой руке.

Грохнул выстрел. Он промазал, что было неудивительно, — ему было неудобно целиться.

Выстрелил еще раз, явно наугад — просто хотел нагнать на меня страху. Я забежал за угол агрегата и обнаружил, что его разделяет на две части узкий и длинный проход. Вошел не раздумывая. В стенах чернели ниши. Пожарные лестницы тут и там вели куда-то вверх. Кабельные линии электропроводки образовывали над проходом непроницаемый навес.

Здесь я был в относительной безопасности — чтобы выстрелить в меня, врагу потребовалось бы сначала продраться сквозь все эти переплетения проводов.

Сзади послышались шаги. Это была Гленда.

— Черт побери, я велел тебе спрятаться за генератор!

— Но я же знала, что вы побежите не оглядываясь. Я повернулся и пошел вперед. Девушка затопотала следом. Я миновал несколько пожарных лестниц, потом довольно большое сооружение, нечто вроде строительных лесов, установленных вдоль левой стены.

— Чем я могу вам помочь? — спросила Гленда. — Вы только скажите, я все сделаю…

— Да делай ты что хочешь! Только учти — что бы с тобой ни случилось, ты сама будешь в этом виновата.

Она хотела что-то ответить, но только вздохнула.

Враг мог, конечно, спуститься сюда по любой из пожарных лестниц, а мог и пробежать по лесам далеко вперед и спрыгнуть уже где-нибудь там, за агрегатом. Во всяком случае, он где-то рядом. Из-за шума механизмов бесполезно было пытаться услышать его шаги. Тем не менее звук, раздавшийся откуда-то из служебного помещения неподалеку, я различил очень хорошо. Ну разумеется, это звонил телефон!

Прильнув к стене и еле сдерживаясь, чтобы не разразиться проклятиями, я мысленно пообещал бородачу затолкать телефонную трубку ему в задницу. Однако реагировал на звонки я уже спокойнее. Мурашки, конечно, бежали по спине, но все-таки я мог держать себя в руках.

В тот же миг я услышал тяжелый топот над головой и оценил дьявольскую изобретательность моего врага. Он, зная, какой ужас вызывают во мне эти проклятые звонки, обзавелся специальным устройством, позволяющим на расстоянии обнаруживать телефонные аппараты и приводить их в действие.

Вот и сейчас, догнав меня, он заставил звонить ближайший по месторасположению телефон, а сам уже спрыгнул на леса, идущие вдоль агрегата как раз напротив моего укрытия.

И однако, он просчитался — теперь я был спокоен. Или почти спокоен. Прижавшись к стене, я видел, как прогибается настил под его ногами, и поэтому мог определять направление, в котором он движется. Враг, конечно, искал просвет в проводах — думал, наверное, что я уже в штаны наложил со страху и ему остается только нажать на спусковой крючок.

И вот наверху, из-за соединения балок, действительно высунулась рука с револьвером, затем выдвинулось плечо и, наконец, показалась голова… Выстрелив, я одновременно услышал и его выстрел. Пуля с жутким лязгом отрекошетила от стальной стены.

Я отпрянул назад, натолкнулся на Гленду. Левой рукой, не глядя, впихнул ее в нишу. Продолжая пятиться, прорычал ругательство, которого никогда в жизни не слышал.

Снова наверху рождался топот — противник перепрыгнул на лестницу справа от меня. Я прицелился в то место, откуда он, по моим расчетам, должен был высунуться на этот раз. Между прочим, я испытывал невероятное наслаждение оттого, что перестал звонить телефон.

Он снова выстрелил — и снова промахнулся. Я тотчас выстрелил в ответ. Долго такая безрезультатная перестрелка продолжаться не могла. Он теперь точно знал, где я.

Я отклонился назад и прицелился в переплетение проводов как раз над нишей, в которой мы с Глендой прятались.

Разумеется, я понимал, что шансов остаться в живых у меня мало. Даже если я прицелился верно, враг все равно успеет выстрелить. Я боялся, что его пуля угодит в Гленду. И еще меня беспокоило, что будет, если этот мерзавец ранит меня достаточно серьезно. Я должен был его арестовать, я поклялся себе это сделать!

Допустим, он снова уложит меня наповал. Рефлективно я все-таки нажму на спусковой крючок. И тогда на какое-то время он потеряет сознание.

Мне нужно было остаться в живых хотя бы только для того, чтобы притащить его, оглушенного, в Нулевое крыло и там как следует прочистить ему мозги.

Обидно было бы умереть, сознавая, что враг фактически в твоих руках, а ты не в состоянии этим воспользоваться.

— Скорее всего, он меня убьет, — услышал я свой голос, обращенный к Гленде (говорил эти страшные слова именно кто-то другой, а не я, хотя вырывались они из моих губ). — Он меня убьет, но и сам некоторое время будет валяться без сознания. Найдешь ты в себе силы подняться туда, к нему?.. У него там револьвер. Только учти, стрелять нужно в сердце или в голову.

— Нет! Нет, я не могу!.. не хочу!..

— Это избавит меня от больших неприятностей в следующий раз.

— В следующий раз? — Гленда истерически засмеялась. — Если вас убьют?.. — Она замолчала, зажав рот рукой, но я слышал ее тяжелое и прерывистое дыхание.

Чего же он еще ждет, черт бы его побрал?

— Ну стреляй! — закричал я, подняв голову. — Стреляй! Даже если ты меня прикончишь, все равно тебе крышка!

Ни звука в ответ.

Но зато над ухом я услышал взволнованный шепот Гленды:

— Значит, вы именно тот, за кого я вас принимала. Я не ошиблась. Послушайте, это очень важно. Возьмите меня с собой в ваше тайное убежище. Мне нужно вам сказать…

Слушать ее мне было некогда. Враг опять пронесся надо мной, перемахнул через проход и в прыжке выстрелил. Я почувствовал тупой удар под ребрами слева. Выстрелил в ответ и понял, что тоже попал.

Мелькнули белые бриджи и синий пиджак, взметнулись длинные каштановые патлы, блеснули синие зеркальные очки. Он, развернувшись в прыжке, приземлился на полусогнутых напротив меня, левую руку выбросил вверх, чтобы сохранить равновесие, а правую, с револьвером, вытянул в мою сторону. Оскалился в зловещей усмешке.

— Мистер Блэк, не надо!.. — закричала Гленда. Он выстрелил снова. Удар в плечо отбросил меня на стену.

Правая моя рука повисла безвольно. Я выронил пистолет. Впрочем, он был мне больше не нужен. Враг уже еле держался на ногах.

Значит, это был мистер Блэк. Тот самый, с которым я совсем недавно сидел за одним столиком в «Коктейль-холле». Он изменил цвет и длину волос, переоделся и нацепил очки, но линия подбородка та же, те же морщины…

Пока он целился, чтобы последним выстрелом меня добить, я поднял левую руку. Гленда снова закричала. Немеющими пальцами я сложил кукиш и показал его моему врагу.

Он выстрелил и опрокинулся на спину.

Пуля попала мне в живот. Падая, я все еще тянулся к нему… Потом чернильный мрак заволок мое сознание.

Гулкое эхо выстрела смолкло, я ощущал теперь только, как вибрирует пол от близости работающего агрегата, да еще во мраке вспыхивали и гасли слова: «Выдерни штекер номер семь!», и плачущий голос Гленды повторял: «Библиотека», квартира № 18237! Это очень важно! «Библиотека», квартира № 18237! Слышите?..»

Но я уже ничего не слышал.

Глава 4

Я вскочил и побежал дальше. Чистейшее безумие, но я ничего не мог с собой сделать. К счастью, никого вокруг не было. Впрочем, нет, впереди я заметил группу людей, и, надо сказать, меньше всего мне хотелось попасться им на глаза или хотя бы просто замедлить шаг.

Я еще раз посмотрел по сторонам, все-таки остановился и произвел несколько ритмичных вдохов и выдохов. Отдышался.

А потом то, что было Энгелем, начало овладевать мной все сильнее…

Невероятно. Кто бы мог подумать, что Энгель способен повести себя подобным образом? А с виду просто старенький кларнетист, тихий и безобидный. И лишь я-он-мы знали, какая мощь таится под его невзрачной внешностью. Именно благодаря Энгелю я становился другим, и процесс моего преображения уже невозможно было обратить вспять, я был теперь сильный, бодрый, живой как ртуть!..

Выходит, мы — крутые парни, круче, чем сами могли бы предположить. Это как с машиной, когда ее заводишь — она сначала фыркает и кашляет и только после начинает функционировать нормально.

Итак, в настоящий момент мы как никогда, были близки к победе, и я, Поль Кэрэб, являлся связным. И не следовало мне убегать, поступок, недостойный мужчины… Но вот получалось, что я не имел права действовать иначе. То есть я поступил правильно, сам того не подозревая.

Факт, конечно, позорный. Я, Поль Кэрэб, представитель младшего поколения опекунов Дома, ответственный за Первое крыло «Гостиной», тридцатипятилетний крепыш, только что удирал, охваченный страхом!

Впрочем, страх исчез, едва я почувствовал, что во мне оживает Энгель… а вот уже за ним и Ланж Младший!

Эти убийства, одно за другим, здорово меня напугали. При известии об очередном нападении мистера Блэка я всякий раз терял сознание, а когда оно ко мне возвращалось, проникался все большим ужасом. Я готов был обратиться в бегство в самом начале слияния, но вот ощутил в себе присутствие Энгеля и успокоился. Серафису и Дэвису слияние не помогло, они погибли, и я понимал, что, несмотря на любые меры предосторожности, тоже не защищен от нападения, каковое несомненно было лишь частью тщательно продуманного плана истребить нас всех до единого. Я не обладал проницательностью Ланжа Младшего или храбростью Энгеля, но верил, что эти насущные для выживания качества неминуемо во мне проявятся. Что касается страха… Именно пережитое мной чувство страха помогло спастись. Вдобавок я с ним уже справился.

Группа людей, которую я заметил ранее, оказалась похоронной процессией. За гробом шествовал священник, читая заупокойную молитву. С того места, где я стоял, было видно, как происходит прощание, но перегородки между секциями мешали рассмотреть дверь, в направлении которой двигалась процессия.

И вдруг мысль о том, что и мою жизнь в оболочке Поля Кэрэба тоже может оборвать пуля (ведь уже сколько членов нашей семьи убито, и вообще самый наш способ существования подвергается смертельной опасности), — мысль эта, как черная трепещущая птица, забилась в мозгу!..

Нет!

Я этого не допущу!

Моя решительность мне и самому была внове, однако я знал, что настало время действовать. Я пока не принял какого-либо определенного решения, просто знал. Но что, если остальные не одобрят мои действия? Впрочем, при сложившихся обстоятельствах ничего другого им не остается. В любом случае выбор должен сделать я сам.

Помещение Часовни, поделенное на прямоугольные секции (одни были освещены, в иных царил полумрак), напоминало шахматную доску. Я двинулся наискосок влево и замер перед входом в пустую темную секцию. Оглянулся, удостоверился, что никто за мной не следит, лег на пол и прополз под контрольным лучом. Подними я голову хотя бы на дюйм выше — и в секции зажжется неяркий свет, польется умиротворяющая музыка, воздух наполнится запахом ладана, засияет лампочками алтарь.

Я вскочил на ноги, подошел к скамье и сел на нее боком, так, чтобы иметь обзор сзади и одновременно не выпускать из виду происходящее у гроба. Достал из пачки сигарету, спрятал обратно — курить здесь, пожалуй, не стоило.

Теперь мне была видна эта дверь в вечность, в преисподнюю, в загробную жизнь или черт знает куда еще. Лента транспортера уходила в пол и двигалась в обратном направлении. Когда провожающие, со скорбными лицами и все в черном, приблизились к гробу, представитель похоронной службы шагнул вперед и на панели, вделанной в стену и обведенной черной каймой, набрал код.

Дверь беззвучно отворилась внутрь, и гроб, весь усыпанный цветами, двинулся в зияющую черноту. Наблюдая издали, я, разумеется, не мог поручиться, что цветы эти искусственные, но, принимая во внимание изрядное их количество (живые стоили бы целое состояние) и немногочисленность провожающих, так оно, скорее всего, и было.

Гроб на подставке с колесиками скользнул по наклонной плоскости и исчез в черном прямоугольном отверстии. Дверь закрылась. Священник произнес еще что-то приличествующее моменту, люди повернулись и медленно пошли прочь, переговариваясь или молча, кому как хотелось.

Я выждал, пока все они не покинули помещение Часовни, а потом для верности сидел, не шевелясь, еще минут десять. Затем встал, подошел к выходу из секции, снова прополз под лучом.

Тишина… полумрак… Транспортерная лента отключена. Ближайшая освещенная секция отсюда так далеко, что я даже не слышал музыки. Пошел вдоль транспортерной ленты, зачем-то касаясь ее рукой, по направлению к двери, за которой исчез гроб.

Я думал о Гленде. Что она сейчас делает? Где она? Обратилась в полицию? Или просто убежала? Мысли мои, приобретая отчетливость, возвращались к недавнему происшествию, о котором я не мог забыть, как ни старался. Стоп, что же она кричала мне напоследок?

Молодая женщина, почти девушка, неожиданно становится свидетельницей насильственной смерти… казалось бы, ничего, кроме истерических, бессвязных восклицаний ожидать от нее нельзя… а вот Гленда назвала какой-то адрес… несколько раз его повторила, как бы давая понять, что это очень важно… Важно кому? Мне?

Если это не истерика, то смысл ее слов просто ошеломителен. В самом деле, какая польза от подобной информации любому умирающему, если он не Поль Кэрэб, то есть я? Но ведь Гленде о нас ничего не могло быть известно… ни ей, ни кому бы то ни было… даже мистеру Блэку… которого она, кажется, знает… да и познакомились мы при довольно странных обстоятельствах…

Нет, следует в этом разобраться. Любая мелочь может иметь решающее значение.

Я вспомнил ее вроде бы взбалмошное, но тем не менее очень настойчивое желание сопровождать меня… Да, да, нужно навестить ее по этому адресу… И чем раньше, тем лучше.

Перемахнул через ленту — дверь располагалась по правую от нее сторону — и остановился перед выходом в никуда, единственным выходом, через который жители Дома покидали его пределы. Дверь — шесть футов в ширину и восемь в высоту — в полумраке казалась скорее темным туманным пятном, нежели материальной субстанцией. Я набрал код, и она отворилась. Стало еще темнее. Стоя перед черным прямоугольным проемом, я не мог бы с уверенностью сказать, открыта дверь или закрыта. Впрочем, темнота меня как раз устраивала.

Я взобрался на ленту и шагнул во мрак, стараясь держать тело откинутым назад, чтобы сохранить равновесие. Нащупав одной рукой стену, другой уцепился за дверную ручку, потянул дверь на себя, притворил неплотно. Для того чтобы закрыть по-настоящему, следовало привести в действие специальный механизм, но на ближайшие несколько минут этого было достаточно.

Встал на четвереньки и двинулся задом по наклонной плоскости вниз. Туннель был футов сорок длиной. Уперся спиной в следующую дверь и принялся шарить по ее поверхности.

Снова мне повезло, я сразу нашел то, что искал. Снял защитную крышку. Тусклая лампочка внутри осветила устройство, и теперь у меня появилась возможность действовать не вслепую. Эта штука редко требовала вмешательства человеческих рук, а уж то, что я с ней сделал, вовсе не входило в замысел конструкторов. Понятно, никто никогда не отваживался шутить подобным образом с аварийным блоком дистанционного управления, которое посылало мертвых в безвозвратное странствие среди звезд. Никто, кроме меня.

Я поставил крышку на место и стал ждать. Устройство должно было сработать через пятнадцать секунд, а потом самостоятельно переключиться на старую программу. Наконец над головой раздался щелчок — дверь поднялась. Отлично.

Пол вдруг ушел у меня из-под ног, я, растопырив руки, удержался за стены, плавно съехал на бок и снова вскочил. Ну конечно, я же должен был помнить: дальше пол снова становится горизонтальным.

Теперь я находился в коротком и ярко освещенном коридоре. Стены блестели так ослепительно, что больно было на них глядеть. Пока я, щурясь и прикрывая глаза ладонью, шел вперед, мои энергетические характеристики анализировали на самых разных уровнях сотни, а может, и тысячи приборов, запрограммированные пропустить к двери, расположенной в конце коридора, одного-единственного человека. Меня.

Она поднялась вверх, и я переступил порог Нулевого крыла. Чувство невероятного облегчения овладело мной: я был дома и в безопасности. Враг не мог меня здесь настичь.

Я шел по красной ковровой дорожке мимо огромных дверей с табличками «Лаборатория». «Компьютерная», «Хранилище», «Картотека» и пытался вообразить, в каком настроении пребывал мой дальний предок, когда давал этим помещениям столь прозаические наименования. Скорее всего, он был не в духе.

Наконец справа я увидел знакомую дверь, толкнул ее и очутился в комнате отдыха. Сразу же зажглись лампы. Я хлопнул ладонью по выключателю: в открытую дверь падал свет из коридора, этого было достаточно.

Небольшое помещение со светлыми стенами и темным ковром. Письменный стол, два легких кресла, кушетка и журнальный столик. Застекленный книжный шкаф. Ничего не изменилось с тех пор, как я был здесь последний раз.

Я прошел к дальней от входа стене, так же безошибочно нажал кнопку в подлокотнике кресла — стена стала прозрачной.

Снаружи царила ночь, и огромная оранжевая луна висела над белыми скалами, напоминавшими гигантскую челюсть с раскрошившимися зубами. Ближе ко мне скалы были черные и блестящие, как будто только что прошел дождь. Скопление белых облаков на горизонте, а выше — сияющее изобилие звезд. Термометр, установленный с внешней стороны стекла, показывал тринадцать градусов по Цельсию. Я вернулся на середину комнаты, развернул кресло к прозрачной стене, сел. Не отрывая глаз от ночного пейзажа, достал сигарету. Закурил.

Как бы ни подгоняло меня время, я мог себе позволить полюбоваться всей этой красотищей. Да и успокоиться не мешало.

От моего душевного состояния зависело многое. Ведь я собирался нарушить незыблемые правила, и, прежде чем на это решиться, мне следовало крепко подумать. А вдруг после процедуры нам придется слиться? Тогда могут возникнуть определенные неудобства, а следовательно, и разногласия.

Но ведь я был связным, я единственный знал, как погиб Энгель. И единственный из всех нас был в состоянии принять это решение.

И я его принял.

— Браво! Наконец-то среди нас нашелся хоть один, у кого мозги работают как надо.

— Но ты-то тут ни при чем, старина, — сказал я.

— То есть как это ни при чем? Очень даже при чем. И все время был при чем.

— Ладно, не будем спорить. Сейчас это не имеет значения. Да и в обозримом будущем тоже.

— Возможно.

— Что значит «возможно»?

— Это значит, что будущее покажет. Обозримое будущее.

— Ты же знаешь о нем не больше, чем я. Ну, если точнее, то немногим больше.

— Пожалуй. Так давай же начнем поскорее!

— Ты столько времени ждал. Подождешь еще минуту. Вот докурю — и начнем.

— Ладно, погрусти, погрусти, полюбуйся пейзажем. Кстати, ты ведь не понимаешь, на что смотришь.

— А ты понимаешь?

— Да уж не беспокойся.

— Ладно, поживем — увидим.

— Увидим. Еще как увидим.

Ночь была ясная, и я без труда различал вдали несколько огромных кратеров — их острые очертания скрадывались низкорослой темной растительностью. Приглядевшись, можно было заметить на склоне одного из них развалины довольно большого, похожего на крепость здания. Я как зачарованный не мог отвести взгляда. Когда же я разгадаю тайну этих руин? Сколько лет я смотрю на них? И глазами скольких своих предков?

Нет, хватит! И так уже загадок более чем достаточно!

Поднявшись, я затушил сигарету и вышел из комнаты отдыха.

Пока я производил сложные и небезопасные манипуляции с кодовым замком на входе в «Картотеку», мое возбуждение возрастало. Для того чтобы открыть дверь, потребовалось пятнадцать минут. Как только я проник внутрь, зажегся свет. Дверь за мной захлопнулась.

Помещение было просторное: сорок футов в длину, шестьдесят — в ширину. В дальней от входа стене имелась ниша, в которой был установлен пульт, а с обеих сторон от него приделаны полки шириной примерно в тридцать дюймов каждая; они расходились от пульта, как крылья, и на них уступами, один над другим, высились вспомогательные агрегаты. Массивное вращающееся кресло было развернуто мне навстречу, как бы приглашая сесть.

Я снял куртку, аккуратно ее свернул и положил на журнальный столик. Уселся в кресло и принялся подготавливать аппаратуру к работе. Минут десять провозился, подключая уйму всяческих узлов в необходимой последовательности. Это занятие меня несколько отвлекло, и я уже не так волновался, как вначале, когда только сюда вошел.

Наконец все режимы и уровни установлены. Пора начинать.

Я открыл дверцу шкафчика слева и вытянул оттуда шлем на длинном и мощном кронштейне. Проверил его исправность.

Водрузил шлем на голову — его края уперлись мне в плечи. Через прорези для глаз я мог следить за показаниями приборов. Нажал на кнопку пуска. Ощутил в стенках шлема вибрацию — это они подстраивались, чтобы обхватить все, даже самые незначительные выпуклости моего черепа. Подкладка плотно облегала затылок, темя, виски. Голову легонько тряхнуло, я почувствовал струение анестезирующей жидкости. Часть ее, не промочив мою густую шевелюру, потекла за воротник. Ничего страшного, высохнет. Знал бы заранее — обрил бы голову.

Не думаю, чтобы кому-нибудь понравилось созерцать собственные потроха, тем более содержимое черепной коробки. А вот мне предстояло именно это. Не в буквальном смысле, разумеется.

Каков бы ни был у человека его жизненный опыт, размышления о чувствах сами по себе уже вызывают некоторое волнение. Даже если размышляешь о чувствах, которые никогда не переживал.

Вспыхнул голубой огонек индикатора, и я понял, что разряды начали безболезненно пронизывать кожный покров черепа, черепную коробку, твердую оболочку мозга, а затем и паутинную, и мягкую оболочки, пролагая себе дорогу в избранные для процедуры участки мозга и создавая там необходимое напряжение. Я закусил нижнюю губу. Вот, значит, каким образом мы совершенствуем себя.

Итак, можно было приступать к обычной процедуре, которой подвергал себя каждый новый связной. Мне предстояло погрузиться в глубины нашего коллективного сознания и чистить те его участки, которые были омрачены жизненным опытом Ланжа Младшего и Энгеля и потому могли внести разлад в мою собственную личность. Для верности следовало уничтожить их воспоминания вообще обо всем, что с ними когда-либо происходило.

Да, это было жертвоприношение или, если угодно, частичное самоубийство — избавиться от лишнего (в особенности — негативного) опыта моих предшественников. Ведь никто не знает, какую нагрузку способен выдержать человеческий мозг, поэтому еще в незапамятные времена было решено не испытывать его на прочность. И я считал это решение разумным. Насколько мне известно, мы всегда придерживались этого принципа. Его действенность подтверждалась как раз фактом существования нашей семьи. До сих пор, во всяком случае. Поэтому Ланжу Младшему и Энгелю суждено было умереть вторично… вернее, превратиться в неких неприкаянных демонов моего подсознания…

Но я ни на миг не забывал о мистере Блэке, и, чтобы эффективно действовать, мне нужно было стать как можно сильнее и обладать совокупностью коллективного опыта. В случае опасности мертвую память было разрешено воскрешать — хоть это, слава Богу, я/мы не забыли.

Я не знал, применялась ли кем-нибудь из нас в прошлом эта крайняя мера, и тем более не мог себе представить последствия такого поступка, но почему-то был уверен, что получу от предков не только опыт, но и необходимые мне сейчас свойства характера. Ведь пока что я все еще оставался самим собой, хотя частично был уже Энгелем и частично Ланжем Младшим. Короче, цель оправдывала средства.

Я перевел взгляд на коммутационную панель, увидел вставленные в гнезда штекеры (их было семь), а также множество гнезд пустующих… Сердце у меня бешено заколотилось. Каждый штекер — жизнь связного, а в каждом связном, как невидимая бабочка, трепетала жизнь всей нашей семьи!

Я протянул к панели сразу ставшую влажной от пота руку…

Штекер вставлялся в панель всякий раз по завершении процедуры стирания опасных участков памяти. Выдернуть его означало свести на нет усилия, которые затратил предыдущий связной, уничтожая нежелательное наследие своего предшественника. Иначе говоря, то, что он уничтожил, могло воскреснуть во мне.

Что же я делаю? Ведь пришел-то я сюда для того, чтобы вставить штекер номер восемь!..

Но рука помимо моей воли двигалась вперед. Я пытался и не мог ее остановить.

Затаив дыхание, смотрел я, как она повисла над панелью, помедлила — и резко выдернула штекер номер семь!

Глава 5

Я ожидал, что услышу звон медных кимвалов, а затем мой мозг взорвется и я потеряю сознание… В общем, что-нибудь в этом духе. Ничего подобного.

Я как будто проснулся утром, и воспоминания о вчерашнем дне медленно поднимались из глубин памяти. Сознание прояснялось, обнаруживая лишь то, что в нем присутствовало всегда. Перед внутренним взором проплывала галерея знакомых картин…

А это еще кто? Неужели Старый Ланж?

Ну конечно!.. В тот же миг мы оба — и я, и он — испытали нечто вроде легкого замешательства при мысли, что каждый из нас двоих является по отношению к другому сыном… или отцом?.. а на самом деле мы просто разные ипостаси одной и той же личности, но в слиянии участвовали и остальные, давно, казалось бы, забытые члены семьи, мы все были в сборе, как будто никогда и не расставались.

Отныне я и никто другой мог собрать всех нас воедино.

Я был Энгелем, Ланжем Младшим и Ланжем Старшим, а также всеми, кого принял в себя Ланж Старший от своего предшественника — кстати, довольно-таки свирепого типа, который еще секунду назад даже испугал меня… Ну да, это Винтон! Теперь я глядел на него глазами его преемника, то есть Ланжа Младшего, и видел, что он в сущности ничем не отличается от всех нас.

Что же со мной произошло? Мой мозг стал вместилищем опыта, накопленного семьей более чем за столетие, но пошел я на это не ради приобретения дополнительных сведений о мистере Блэке, а лишь затем, чтобы позаимствовать у предков недостающие мне качества… я и сам не понимал, какие именно.

— Ты давай дело делай. Потом поймешь.

Так мог говорить только Винтон. Властный, суровый Винтон. Я не знал, что ему ответить. Память о нем всегда жила во мне, но я не ожидал, что, приняв в себя Ланжа Младшего, неизбежно войду в соприкосновение и с более древним пластом сознания, не предполагал, что ко мне станет взывать еще и этот жестоковатый пращур. Иными словами, впуская в себя Ланжа Младшего, я впустил и Винтона и, заметив это, несколько растерялся.

— Ты имеешь теперь то, в чем нуждался, — говорил Винтон. — В тебе прибавилось силы и ума, но этого все еще мало, чтобы справиться с мистером Блэком. Нужно выдернуть штекер номер шесть. Сделай это, да поживее!

Винтон побуждал меня действовать. Таким он был всегда — энергичным, решительным. Вот как раз его решительности мне и недоставало.

И я, даже не успев ему возразить, продвинул руку на несколько дюймов вверх по диагонали и вытянул штекер номер шесть.

Как будто туман рассеялся перед глазами, в памяти воскресли события полуторавековой давности, и хотя они оставили меня равнодушным, совсем как чужие сны, зато я ощутил необыкновенную уверенность в себе и более не сомневался в своей способности противостоять нашему общему врагу. Я еще плохо разбирался в собственных ощущениях, а причина, их породившая, вовсе оставалась для меня загадкой, но тут началось вообще такое!..

Наверное, когда Бирнамский лес сдвинулся с места, Макбету не было так страшно. О Боже… Мне казалось, что сознание, как река, выступает из берегов. Я чувствовал в себе нарастающую мощь и не был уверен, что сумею с ней совладать.

— Да, ты был слаб, а ныне стал сильным. Однако не останавливайся на достигнутом. Протяни руку и стань еще сильнее. Любое оружие годится, если оно способно помочь. У тебя хитрый и умный враг, поэтому используй свои возможности максимально.

Выдерни штекер номер пять и воскреси меня. Я знаю, как победить Блэка.

— Нет, — сказал я, — подожди… подожди…

— Время не ждет. Блэк с каждым мигом становится сильнее. Не пренебрегай мечом, способным рассечь сталь, не отбрасывай камень, который может стать краеугольным. Я нужен тебе. Выдерни штекер номер пять!

Моя рука уже тянулась к указанному штекеру, но я боялся хватить через край. Мне трудно было представить даже приблизительно мощь этого жаждущего воскреснуть предка. Вдруг он принудит меня выдернуть и четвертый, и третий штекеры, и второй, и… страшно даже подумать об этом… тот, последний… Тогда все наши многовековые усилия, направленные на моральное совершенствование человечества, пойдут прахом!

— Твое волнение понятно. Я разделяю твои взгляды, но они ничего не стоят, пока ты не претворишь их в конкретные действия. Тебе нужен мой опыт, чтобы защитить себя и всех нас. Выдерни штекер номер пять! Ну же!

Мышцы руки начали затекать. Пальцы свела судорога.

— Нет! — крикнул я. — Подожди!

— Ты должен это сделать!

Я не на шутку опасался, что зашел слишком далеко. Может, он и прав, этот Джордан… Мне вдруг вспомнилось, что его зовут именно так… Джордан. Конечно, он прав. Но мне не нравилось, что он мной командует. Я и без того с трудом соображал, кем в данный момент являюсь. А уж освободить в себе кого-то вовсе неведомого, — тогда я рехнусь окончательно.

— Я понимаю, ты колеблешься. Но из-за твоей нерешительности могут погибнуть все остальные… а также и эта девушка…

— Подожди!

Внезапно меня охватила ярость. Ведь это я, Джеймс Винтон, некогда укротил его своей волей! И этот жалкий прихвостень еще смеет мне приказывать!

Я грохнул кулаком по панели:

— Нет! У меня есть все, что мне нужно!

— Ну и дурак!

Вместо ответа я демонстративно вдавил штекер номер пять поглубже в гнездо. Джордан умолк.

Стараясь больше о нем не думать, я почти машинально приступил к завершающей стадии процедуры.

И вот давление на череп ослабло, и огоньки на пульте показали, что можно снять шлем, что я тотчас же и сделал. Задвинул его в шкафчик, отключил все узлы и системы и покинул помещение «Картотеки», закрыв за собой дверь. Следовало соблюдать осторожность.

Я прямиком направился к двери в «Компьютерную» и привел в действие часовой механизм замка. Вернулся в комнату отдыха, потому что дверь должна была открыться лишь через десять минут.

Бросился в кресло, закурил, нажал на кнопку в подлокотнике. За время моего отсутствия луна заметно передвинулась влево. Тени в складках ландшафта сместились — лучше стали видны древние развалины и растительность на склонах кратеров. Местность казалась мне теперь странно знакомой, а вот развалины… Почему-то они особенно привлекали мое внимание, вид их смутно тревожил меня. Война здесь была, что ли?

И вдруг — почудилось или?..

Я встал и подошел к стеклу почти вплотную. Да, это были вспышки света среди руин. Я продолжал всматриваться, и вновь там что-то вспыхнуло… и еще раз! и еще! Я попытался хронометрировать частоту этих вспышек, но никакой периодичности в их возникновении так и не уловил.

Внезапно ослепительный луч вырвался из развалин и ударил мне прямо в лицо!

Я заслонился рукой от нестерпимого блеска, нащупал кнопку — стена снова стала матовой.

Развалился в кресле, отметив про себя, что уже воспринимаю это загадочное явление как нечто вполне привычное. В самом деле, чему тут удивляться? Мы же наблюдаем эти вспышки на протяжении многих поколений. Я просто забыл… вернее, только что вспомнил об этом. Там, в руинах, осталось какое-то устройство… иногда, по неизвестной причине, оно включается…

Нет, все же интересно, что там происходит. Может…

О, дьявольщина, что бы там ни происходило, меня это не касалось, у меня есть вопросы поважнее.

Например, кем я был теперь? Ясно, что уже не тем, кто час назад проник в Нулевое крыло. И при этом я ничего не потерял, а только выиграл. Ведь я теперь больше Винтон, чем Кэрэб, и мне даже казалось, что так было всегда, что Поль Кэрэб — просто временная оболочка, вернее, экспериментальный образец… Но сейчас мне было не до экспериментов! Речь шла о жизни и смерти всей нашей семьи!

Господи, в какую же размазню я превратился! Я/Винтон усмехнулся при мысли о своих потомках. Боязливые, вечно в себе неуверенные чистоплюи. Да знают ли они, какой ценой куплено право на эту их щепетильность в вопросах морали и кто обеспечил им возможность быть анонимными филантропами Дома? Ведь этим они смогли заняться лишь во времена Ланжа Младшего. Да, справились с эпидемией чумы и предупредили еще ряд массовых заболеваний. Да, способствовали развитию перспективных отраслей медицины и приостановили реализацию проектов, чреватых нежелательными побочными эффектами. Да, заложили в программы компьютеров и внушили правительству здравые решения относительно контроля над рождаемостью. Снизили уровень преступности. Разработали методы сублимации агрессивности. Расставили акценты в системе образования. Практиковали групповую и индивидуальную психотерапию.

Но благодаря кому, еще раз спрашиваю, они могли позволить себе роскошь заниматься благотворительной деятельностью? Между прочим, не всеми подопечными она приветствуется. Многие считают ее бесцеремонным вмешательством в их личную жизнь. Ладно, как бы то ни было, это мы, суровые предки нынешних альтруистов, ценой тягостных раздумий, изнурительного труда и, что греха таить, немалой крови подготовили почву для нынешнего порядка вещей. Впрочем, дело того стоило. Но как же странно размышлять о себе, существующем в нескольких ипостасях одновременно! Правда, они все меньше отличались друг от друга, и я чувствовал себя уже увереннее.

Джордан был, конечно, прав, предлагая мне свою помощь, и даже какие-то его мысли шевелились в моем мозгу, но сам он уже исчез.

Да, наверное, я погорячился, отказавшись от его помощи… а впрочем, нет! Где-то все-таки нужно было остановиться. Сил у меня теперь хватало. Если предкам случалось поступать жестоко, значит, у них имелись на то веские причины, однако упиваться подробностями я не испытывал желания. Сопоставляя себя с предками, я видел, что сравнение не в мою пользу, поэтому оставалось слепо верить в правильность всех принятых ими в прошлом решений. Я верил, что семья никогда не жертвовала своими членами напрасно и каждый акт частичного самоубийства продиктован насущнейшей необходимостью. Ведь уничтожать друг друга просто из научного интереса было бы безумием.

Я ощутил покалывание в висках, и мысли мои вернулись к действительности.

Встал, помассировал виски и вышел из комнаты отдыха.

Где сейчас Джин, Винкель и Дженкинс? Они, слава Богу, еще живы, это главное. Непосредственная опасность им не угрожает, потому что мой неожиданный отпор обескуражил мистера Блэка. Во всяком случае, на какое-то время. Надеюсь, в нужный момент в них проснется инстинкт самосохранения и они сумеют за себя постоять. Но я не хотел их тревожить, пока не получу дополнительные сведения о Блэке.

У меня оставалась еще минута, и я снова задумался о Гленде. Из ее слов, сказанных при прощании, с очевидностью вытекало, что она располагает обо мне какими-то сведениями. Меня не так заботило, какими именно, а вот откуда они у нее? Это следовало выяснить. К тому же она несомненно знала моего врага. Уже одного этого достаточно, чтобы придавать знакомству с ней первостепенное значение.

Часовой механизм наконец сработал, я набрал код, и дверь отворилась. Как в помещении «Картотеки», и здесь аппаратура (разумеется, более сложная) занимала нишу в дальней стене. Только кресло с кнопками управления было установлено чуть левее. К нему-то я с порога и устремился.

Включил «Ворюгу». Забавно, что прозвище, данное мной некогда этой машине, забылось, и теперь она именовалась непритязательно и нейтрально: «компьютер». Хотя «Ворюга» представлял собой нечто большее, нежели просто вычислительное устройство. Он обладал сверхъестественной способностью добывать секретные сведения. Тот факт, что он ни разу, если можно так выразиться, не был схвачен за руку, свидетельствовал о высоком профессионализме его безымянного создателя, сделавшего таким образом возможным доступ к банку данных, расположенному в Первом крыле. Помимо этого «Ворюга» умел просчитывать в случае необходимости оптимальные варианты нашего поведения. Так что если это и было вычислительное устройство, то отнюдь не простое…

Я поручил ему найти мистера Блэка, не питая, впрочем, особенных надежд на то, что это ему удастся. Попытаться, однако, стоило. Итак, заложил данные в мерцающее чрево компьютера и стал ждать.

В свое время была допущена непростительная, хотя и понятная ошибка: мы стерли память о мистере Блэке, убежденные, что с ним покончено, а любое напоминание о насилии, когда-либо к людям применявшемся, может травмировать психику наших бережно цивилизуемых потомков. Последствия этой ошибки мне и предстояло расхлебывать. Ладно, ладно, будем снисходительны к предкам.

Также я приказал «Ворюге» раздобыть мне всю доступную информацию о Гленде и особенно о последних по времени фактах ее биографии. А еще запросил данные демографической статистики — хотел проверить, зафиксирована ли уже смерть Хинкеля, Ланжа Младшего и Энгеля.

Прозвучал сигнальный звонок, я вскочил и бросился к боковому экрану слева от себя. Переключил компьютер с автоматического управления на ручное. Увы, на экране я увидел только Винкеля и гроб, а также сведения о содержимом гроба: вес, рост и прочие характеристики мертвого тела, все, за исключением данных о том, кому оно принадлежало. Скорее всего, это были останки Ланжа Младшего.

Я невольно усмехнулся. Мне бы радоваться, что Винкелю удалось (между прочим, пока единственному из нас) выполнить беспрепятственно то, что от него требовалось, а я вот досадую, что не вижу на экране Блэка. Ну ничего, скоро он убедится, что комплексы, присущие остальным членам моей семьи, у меня отсутствуют. Эти два штекера, которые я выдернул, их вот уже сто лет как запрещено было трогать, и если до сих пор Блэк стрелял по глиняным голубям, то теперь его ждет схватка с бешеной летучей мышью-вампиром! Мне только хотелось, чтобы он, прежде чем я его пристрелю, услышал, кто именно с ним сводит счеты: Я, Джеймс Винтон!

Я выключил сигнальный звонок и произнес в микрофон:

— Молодец, ты сделал все как надо. Я в «Компьютерной», но сейчас поднимусь к тебе.

— Кэрэб, — сказал с экрана этот тридцатилетний красавчик и мой возможный преемник, — я так беспокоился, что о тебе ни слуху ни духу.

— Ну а теперь успокойся. Все будет хорошо.

Я отключил микрофон, выдвинул ящик и извлек оттуда пистолет. Проверил, заряжен ли он, и сунул в карман. Зачем? Я и сам толком не понял. Вспомнились жестокие методы предков? Вполне возможно. Во всяком случае, оружие я прихватил не потому, что не доверял членам семьи и уж тем более… тут я хмыкнул… самому себе.

Открыть дверь изнутри не составило труда. Я вышел, но закрывать ее не стал, дорого было время, хотя сразу почувствовал угрызения совести. Надо же, как глубоко укоренена в памяти привычка действовать в соответствии с инструкциями!

Проклятый мистер Блэк. Из-за него пришлось подвергнуться этой рискованной процедуре. Но ведь на сей раз он все-таки проник в Нулевое крыло и лишь чудом не добился своего! Попадись он мне, нынешнему, в руки — тут ему и конец.

Я поднялся этажом выше, прошел сквозь системы защиты. Винкель ждал меня у гроба.

— Все в порядке, — сказал я. — Давай отнесем эти мощи в «Хранилище». У нас еще дел по горло.

— Я боялся, что больше тебя не увижу, — признался он, берясь за ручки гроба.

— Твои опасения были абсолютно беспочвенны.

— Надеюсь, — пробормотал он, а когда мы поставили гроб у двери «Хранилища» и я занялся замком, прошептал с изумлением: — У тебя что, пистолет в кармане?

— Он самый.

— Но ведь это не пистолет-транквилизатор. Это настоящий!..

— Ты не ошибся.

— Зачем он тебе?

— Догадайся сам, мне некогда объяснять. — Я продолжал возиться с замком, наконец включил часовой механизм и мотнул головой в сторону «Компьютерной». — Пошли туда. Мне нужно кое-что проверить, пока есть время.

У входа в «Компьютерную» Винкель остановился как вкопанный.

— Дверь не заперта!

— Верно. Потому что время нам сейчас важнее всего прочего.

Он молча проследовал за мной в помещение и молча же наблюдал, как я подготавливаю компьютер к эксплуатации.

Так я и думал: мистер Блэк лег на дно. О нем не было ни строчки. Правда, «Ворюга» продолжал поиски во всех направлениях. Ни об одном из погибших членов нашей семьи сведения тоже еще не поступили. Вероятно, в том месте, где погиб Хинкель, царила полная неразбериха. Да и для сообщения о смерти Энгеля было рановато, даже при условии, что тело его найдено… чего, собственно, быть не могло.

«Смешно было бы ожидать, — подумал я, — что мистер Блэк сам представит отчет о своих подвигах!»

И принялся считывать данные о Гленде. Чем больше я узнавал о ней, тем очевиднее для меня становилась ее причастность к происходящему.

— У тебя не было трудностей с доставкой тела? — спросил я Винкеля.

— Нет, все прошло гладко. Никто меня не заметил.

Снова раздался сигнальный звонок. Я включил экран и увидел Дженкинса.

— Привет. Мы с Винкелем в «Компьютерной». Поднимайся к нам. Только смотри, не споткнись о Ланжа.

Я отсоединился прежде, чем он успел ответить, этот еще один чересчур нервный представитель нашего поколения, и почувствовал на себе пристальный взгляд Винкеля.

— Ты очень изменился, — сказал он. — Очень. Я чувствую, что нам угрожает что-то страшное, хотя не понимаю, что именно… Почему ты не слился с нами, как только вошел сюда?

— Терпение, — ответил я. — Времени у нас в обрез, мы должны расходовать его экономно. Поверь, я скоро вам все объясню.

Он слабо улыбнулся.

— Так ты знаешь, в чем дело?.. Я кивнул:

— Знаю.

Тут появился Дженкинс, красный и запыхавшийся.

— Что случилось? — завопил он с истерическими нотками в голосе.

Винкель схватил его за плечо.

— Успокойся. Кэрэб нам все объяснит. Он знает, что делает.

Дженкинс, дрожащий, взъерошенный, повернулся ко мне.

— Надеюсь, что это так, — сказал он, пытаясь взять себя в руки. — А относительно Пятого крыла ты уже в курсе?

— Что ты хочешь сказать? — спросил я. — Что там стряслось?

— Его больше не существует, — ответил Дженкинс.

Глава 6

Итак, Кендалл Глинн был ее отцом. М-да, факт довольно-таки неожиданный и весьма прискорбный. А главное, тревожный.

Тревожный потому, что я не верил в совпадения. Между прочим, мне (Кэрэбу) вдруг стало стыдно за гнусный поступок Ланжа Старшего. Забавно, что я (Ланж Старший) виновным себя не чувствовал и, будучи убежденным противником насилия, считал, что обошелся с Кендаллом достаточно гуманно, в то время как я (Винтон) просто пристрелил бы эту паршивую овцу при первом удобном случае, пусть даже и испытывая угрызения совести, но… но так все же было бы честнее, с моей (Винтона) точки зрения.

Я прокручивал мысленно всю эту историю, пока открывал дверь в «Кладовую». Дженкинс и Винкель были наверху, в «Хранилище», укладывали останки Ланжа Младшего в холодильник. Хорошо, что им было чем себя занять до прихода Джина. Когда он появится, я соберу всех нас вместе и обрисую положение дел. Кстати, в психологическом плане этим хлюпикам даже полезно повозиться с мертвым телом. Так им будет легче принять мою программу действий.

Это случилось шестнадцать лет назад. Гленда была слишком мала, чтобы помнить все обстоятельства гибели отца, хотя кое-что ей, наверное, известно. Немногое, но, быть может, самое существенное.

Я/мы в те времена обитали в оболочке Ланжа Старшего и пришли к мнению, что Кендалла Глинна пора утихомирить. Он уже во всеуслышание пропагандировал свои крамольные идеи и тем самым привлек к себе наше настороженное внимание.

Будь он менее значительным человеком, я бы не волновался. Но ведь Кендалл был не просто ведущим конструктором, нет, он принадлежал к числу тех творческих личностей, которые появляются раз в несколько столетий, чтобы подтвердить право на существование давно потерявшего всякий смысл слова «гений». Коллеги постарше ему завидовали, молодые им восхищались. Его имя звучало повсеместно — и на транспортерных дорожках, и в лабораториях. Впрочем, слава к Кендаллу пришла, когда ему перевалило за сорок, он к тому времени обзавелся семьей и души не чаял в своей прелестной дочурке. В нем совсем не было заметно признаков мизантропии, каковая зачастую отличает тех, иногда даже выдающихся ученых, кто первые тридцать лет жизни провел в безвестности и непонимании. Для человека, вознамерившегося разрушить устои общества, он держался отнюдь не агрессивно, а напротив, располагал к себе с первого взгляда. Это был последний из известных мне великих революционеров, достойный, разумеется, всяческого уважения, хотя, пребывая в оболочке Ланжа Старшего, я не мог испытывать к нему иных чувств, кроме враждебных. И когда мне стало известно, что он всерьез готовится выступить на Ученом совете и даже заручился изрядным количеством голосов в поддержку своего эксперимента, вот тогда я понял, что медлить больше нельзя. Я решил нанести ему визит под именем Джесса Боргена, старейшего члена Академии наук, и очень хорошо помню тот день, потому что аденома простаты то и дело давала себя знать, пока я добирался до его жилища.

Внешность Кендалла нисколько не соответствовала расхожему представлению о том, как выглядят ученые: все они, дескать, узкоплечие, изможденные и не от мира сего. Нет, он был невысок и коренаст, черты лица, пожалуй, грубоваты, густая грива черных волос, и только виски начинали серебриться. Но самое поразительное в его внешности — конечно, глаза. Из-за очков с толстыми стеклами они казались огромными, возникало впечатление, что от них ничего не скроешь, что они читают ваши самые тайные мысли. В непривычной для себя роли мне было особенно неловко.

Именно от смущения, а вовсе не по причинам физиологического свойства я вынужден был уже в начале нашей беседы извиниться и покинуть его кабинет, где письменный стол был завален звездными атласами, где повернуться было некуда от компьютеров и макетов зданий, в которых, по замыслу Кендалла, должны поселиться люди на планетах, расположенных далеко-далеко от Дома.

Я отлучился в туалет потому, что сразу понял: продолжать разговор бессмысленно. Кендалл действительно способен осуществить то, о чем другие не осмеливались и заикаться.

На мое замечание о том, что на каждой из этих планет людям придется приспосабливаться к окружающей среде, он возразил:

— На восемнадцати планетах среда почти идеально удовлетворяет требованиям! Разве мы не планировали их заселение?

— Ты что же, намерен вышвырнуть людей из Дома, невзирая на то что они совершенно не подготовлены?

— Кто, люди или планеты? — перебил он с усмешкой.

— И те и другие.

— Именно это я и собираюсь сделать, — решительно подтвердил Кендалл. — Люди будут жить пока в атомных отсеках, — и указал на макеты.

— Допустим на минуту, что тебе удалось создать на планетах условия для выживания. Зачем же мучиться на промежуточной стадии? Разумнее было бы использовать роботов и управлять ими отсюда, а уж когда все будет готово, тогда пускай те, кому приспичит, отправляются на все четыре стороны.

— Нет, — ответил он тихо и окинул взглядом глобусы, как бы любуясь этим парадом планет на письменном столе, — я боюсь, что Дом станет тупиком эволюции человечества. Мы создали статичное, обреченное на застой общество. Человеку остается либо к нему приспособиться, либо деградировать. Последнего пока не случилось, потому что человек — существо выносливое и способное к адаптации. Тем не менее всего лишь за несколько столетий в нем произошли значительные изменения.

— Да, действительно, он стал посмирнее, сделался более рациональным, лучше поддается контролю…

— Мне очень не нравится это слово.

— Я имею в виду самоконтроль.

Кендалл то ли хмыкнул, то ли фыркнул, и вот тогда я был вынужден прервать беседу — меня душила ярость. После моего возвращения из туалета мы проговорили еще около двух часов, но главное было сказано в самом начале.

Разумеется, я понимал, что на любой из планет, о которых шла речь, возможно создать благоприятную для человека среду обитания, и не мог не оценить изобретательность, проявленную им при разработке систем жизнеобеспечения. Например, эти его атомные отсеки, они действительно могли служить великолепными жилищами на период адаптации. Наконец, я был уверен, что и самая заветная его мечта — исследовать космическое пространство на кораблях со сверхсветовой скоростью — увенчается открытиями новых планет, пригодных для заселения.

Но вот будет ли это происходить одновременно с осуществлением вышеупомянутого проекта или в порядке очередности, — вот это меня уже мало заботило. Я думал лишь о страшной опасности, угрожающей Дому. Если какая-то часть его жителей переселится на другие планеты, оставшиеся могут повести себя непредсказуемо. Короче, наши точки зрения не совпадали. Я был категорически против.

— А чем, собственно, тебе здесь не нравится? — спросил я нарочито шутливым тоном, не желая выдавать свои истинные чувства.

— Жители Дома уже сейчас напоминают стадо коров, — ответил он. — В один прекрасный день явится бык-хозяин, и все они покорно потянутся за ним.

— Не могу с тобой согласиться, — сказал я. — Дом — это место, где впервые в истории люди сосуществуют без конфликтов. Здесь они научились сотрудничать, а не соперничать. И в этом наша сила, отнюдь не слабость.

Его глаза за золотыми линзами, я заметил, сузились, Кендалл посмотрел на меня так, как будто видел впервые.

— Посмели бы они только вести себя иначе, им бы живо вправили мозги! — ответил он. — Впрочем, мозги у них давненько в удручающем состоянии. Тебе, конечно, известно, что жители Дома напичканы наркотиками и подвергаются психотерапевтическим процедурам, если их поведение не укладывается в некие свыше указанные нормы. К тому же у всех у них налицо боязнь открытого пространства. Вот я и опасаюсь, что мирное сосуществование в стенах Дома, который нас приучают любить уже сызмала, закончится тем, что мы утеряем способность выживать в любых других условиях. Но когда-нибудь Дом рухнет и вместе с ним придет конец роду человеческому.

Я бы мог с ним поспорить относительно долговечности нашего детища, мог бы возразить, что уж если он считает возможным переселить жителей Дома на другие планеты, значит, их способность к адаптации все еще не вызывает у него сомнения. Но зачем стал бы я попусту сотрясать воздух, если по-настоящему беспокоило меня лишь его заявление, что Дом — это тупик эволюции. Увы, убедительно опровергнуть Кендалла я не мог, не упоминая о нашей семье и тех высоких целях, которые мы планомерно претворяли в жизнь.

Продолжая играть роль почтенного академического старца, я сказал:

— Забавная точка зрения! Саркастически усмехнувшись, он кивнул.

— Да уж куда забавнее. И как только мы дошли до жизни такой? Было бы понятнее, если бы то, что с нами происходит, являлось следствием некоего дьявольского умысла, если бы какая-то в своем роде выдающаяся личность или даже группа лиц выступали организаторами всего этого безумия. — Он вздохнул. — И все-таки хочется верить, что когда-нибудь мы извлечем из наших ошибок урок.

При этих словах я почувствовал себя совсем неуютно и перевел разговор на частности, касающиеся разработанных им систем жизнеобеспечения. Повторяю: Кендалл был гений, и его книги и чертежи на всякий случай следовало сохранить для потомства… Эх, если бы мне удалось обнаружить какой-нибудь изъян в его концепции, хотя бы ничтожную ошибку в расчетах!.. Под этим предлогом можно было бы воспрепятствовать обсуждению его проекта на Ученом совете. Так нет же, расчеты были безупречны, а концепция стройна и слишком соблазнительна, чтобы позволить Кендаллу смущать умы наших подопечных.

Мне обещали поддержку консервативно настроенные академики, но я вовсе не был уверен, что даже общими усилиями нам удастся его разгромить, а разгромить Кендалла следовало наголову, чтобы никому в будущем неповадно было выступать с подобными проектами.

И вот я стал искать способы помешать Кендаллу. Среди сведений о его частной жизни, раздобытых «Ворюгой», не обнаружилось ни одного компрометирующего факта. То ли был он действительно такой скучный человек, то ли умел заметать следы.

Меня (Кэрэба) передернуло от отвращения, когда я вспомнил, до какой гнусности додумалось мое прежнее «я», какое решение было им принято и какие действия в результате последовали. Все же я здорово с тех пор изменился.

Спустя несколько дней после вышеупомянутого визита мы отобрали пятерых девочек в возрасте от пяти до семи лет, проживающих по соседству с его жилищем, и стали с ними работать. Приведя их в состояние гипнотического транса, мы демонстрировали им Кендалла, заснятого на кинопленку, и рассказывали, что он с ними сделал или пытался сделать.

Было решено представить девочек жертвами изнасилования. Серафис посредством хирургического вмешательства нарушил у двух из пяти девственную плеву и внес вагинальную инфекцию. План был таков: одна девочка выступит в качестве потерпевшей, следом вторая, а остальные будут жаловаться, что на улице им проходу не дает чудаковатый старик, у которого карманы всегда набиты леденцами.

Впоследствии девочками занялись опытнейшие хирурги, а психологи стерли даже мимолетные их воспоминания о Кендалле, не говоря уже о мнимом его над ними надругательстве. Таким образом наша коллективная совесть была успокоена.

Как только обвинение, выдвинутое против Кендалла, получило огласку, он был обречен, и проект его, разумеется, тоже, а в общественном сознании такие слова, как «планета» или «космическое пространство» стали ассоциироваться с чем-то до крайности непристойным. Ну а потом Кендалла направили на промывку мозгов, и с ним практически было покончено.

Помню ужас в его глазах, когда ему назначили ту самую процедуру, которую он так ненавидел. Никто из нас, конечно, не верил, что он действительно сексуальный маньяк, извращенец, отдавшийся во власть атавистических инстинктов (определение Ланжа Старшего). Пожалуй, нам не забыть, как мы вели его в процедурную и этак ехидно осведомились по дороге: «Что же ты теперь будешь делать?» — а он опустил голову, пошевелил большими пальцами ног, обутых в казенные шлепанцы, и тихо ответил:

— Теперь всем нам конец.

Через месяц он повесился в больничной палате. Гленде тогда было лет пять или шесть. Мы искренне сожалели, но виноватыми себя не чувствовали. Мы же просто исполнили свой долг, а от несчастных случаев в любой работе никто не застрахован.

Характерно, что никому из нас не пришло в голову заподозрить Кендалла в сообщничестве с мистером Блэком. В те времена считалось, что Блэк мертв и память о нем надлежащим образом уничтожена. Но теперь, когда я вспомнил о нашем давнем враге, эта история сразу приобрела дополнительный и довольно-таки зловещий смысл. Правда, в отличие от предков, я все равно не стал бы действовать так подло. А еще я испытывал чувство вины перед Глендой.

Я думал о ней, пока часовой механизм в замке отстукивал последние секунды, а ребята наверху прятали Ланжа Младшего в холодильник. Я просто обязан был с ней встретиться. Она знала нечто, возможно, очень важное… и хотела это нечто сообщить мне. Даже если бы дело обстояло иначе, я бы все равно попытался ее разыскать, ведь она просила меня об этом, и, кроме всего прочего, я, сам не знаю почему, был уверен, что и ее жизнь в опасности.

Дверь открылась, я вошел в «Кладовую» и забрал оттуда снаряжение. Перенес его в комнату отдыха. Дверь в «Кладовую» тоже оставил открытой.

Стоп, какой же адрес она называла? «Библиотека, комната № 18237»! Прекрасно, а номер крыла? Но я и так догадывался, какое крыло имелось в виду. Пятое!

«Ворюга» ведь подтвердил сообщение Дженкинса, добавив, что все средства коммуникации с Пятым крылом нарушены. Похоже, там случилось действительно что-то серьезное.

Сложив на столе снаряжение, я вернулся в «Компьютерную» и снова подсел к «Ворюге». Новых сведений так и не поступило, зато проверка коммуникаций специального назначения показывала, что они не повреждены.

На это я и надеялся. Источник энергии, обеспечивающий их функционирование, находился здесь, в Нулевом крыле. Однако меня не покидало странное чувство, что, будь он расположен даже снаружи, авария его не затронула бы. Почему-то мне казалось, что происходящее разыгрывается по какому-то неведомому мне плану, в котором предусмотрено и мое участие.

Вернулись Винкель и Дженкинс.

— Все в порядке? — спросил я.

— Да, — ответил Винкель. — Послушай, все-таки мы имеем право знать, что это значит…

— Разумеется, узнаете.

— Когда?

— Когда придет Джин. Мне нужно, чтобы мы все были в сборе.

— Почему нельзя слиться с ним, не дожидаясь его прихода?

— Об этом я тоже сообщу. В свое время. Я повернулся и направился к двери.

— Что нам сейчас делать? — крикнул мне вдогонку Дженкинс.

— Ждите Джина. А когда он войдет, не забудьте снова включить системы защиты.

— Но почему ты нам об этом напоминаешь?

Я подошел к пульту и переключил системы защиты с ручного управления на автоматическое. Вынул из кармана пистолет и положил его на коммутационную панель.

— Возможно, еще кто-нибудь попытается сюда проникнуть.

— Кто именно? — спросил Дженкинс.

— Я скажу об этом позднее.

— И что же нам делать, когда этот «кто-нибудь» появится?

— Если системы защиты не сработают, защищайтесь как можете.

— Значит, стрелять в него из пистолета? — спросил Дженкинс с ужасом в голосе.

— Значит, рвать его зубами и ногтями. Хватит болтать!

Я прошел в комнату отдыха и снова сделал стену прозрачной. Температура снаружи несколько упала. Луна скользнула в левый угол, а тени соответственно еще дальше протянулись вправо. Вспышек не наблюдалось. Я с минуту раздумывал, откуда все-таки они берутся, а потом занялся снаряжением.

Раздевшись до нижнего белья, я облачился в легкий панцирь, предназначенный защищать тело от паха до горла. Поверх натянул длинные черные брюки с глубокими карманами, куда предполагал запихнуть парочку гранат. Кобуру с крупнокалиберным револьвером пристегнул к поясу; белая рубашка навыпуск прикрыла ее. С внутренней стороны левого предплечья клейкой лентой прикрепил кинжал. Закурил. Посмотрел на ночной пейзаж за стеклом. Снова в руинах что-то вспыхнуло! И еще раз!..

Раздался сигнальный звонок. Я выскочил из комнаты и устремился по коридору навстречу… кому? мистеру Блэку?

Не пробежал и двадцати футов, как звонок умолк.

Я перешел на шаг и тут увидел приближающегося Джина, самого младшего из нас. Махнул ему рукой и повернул обратно.

— Подожди! — крикнул он, топоча следом.

— Спускайся в «Компьютерную»! — откликнулся я. — Дженкинс и Винкель уже там. Я присоединюсь к вам через пару минут.

Но топот за моей спиной не стихал, и я мысленно послал его к черту. У меня не было времени на лишние разговоры.

Похоже, все, о чем Джин хотел меня спросить, вылетело у него из головы, едва мы вошли в комнату отдыха. Ослепительный свет, бьющий сквозь стеклянную стену, заставил нас остановиться. Джин сжал мое плечо, и некоторое время мы стояли неподвижно.

Потом я высвободил плечо и подошел к стеклянной стене. Джин неотступно следовал за мной. Щурясь, мы долго смотрели на таинственное сияние. Да, несомненно, в развалинах старой крепости крылась какая-то тайна…

С порога раздалось тихое восклицание Винкеля:

— Что это?

Вспышки прекратились столь же внезапно, как и возникли. Я нажал на кнопку в подлокотнике — стена стала матовой.

В комнату ворвался Дженкинс:

— Что тут происходит? — Он пытливо вглядывался в наши лица.

— Ничего, — ответил я, надевая куртку. — Пока ничего.

Обоймы с боевыми патронами засунул в левый карман куртки, две бомбы со слезоточивым газом — в правый, а гранаты распихал по карманам брюк.

— Пошли в «Компьютерную», — велел я. — И кто-нибудь из вас пусть находится там все время, пока не дам отбой. Посторонние попасть туда не должны.

— А разве такое случалось? — спросил Дженкинс.

— Да.

— Когда?

— Расскажу об этом в «Компьютерной».

Пока мы шли по коридору, Джин тихо спросил меня:

— Что это за вспышки там, в руинах?

— Не знаю.

— А вдруг для нас это жизненно важно — знать, откуда они берутся?

— Уверен, что дело обстоит именно так.

Мы вошли в «Компьютерную», и я первым делом решил проверить исправность систем защиты на выходе из Нулевого крыла в Пятое. Направился к пульту, однако Винкель встал у меня на пути в необычной для него воинственной позе — руки на бедрах — и спросил:

— Так все-таки, в чем дело? Почему ты не слился с нами?

— Потому что в вас произошли бы необратимые изменения, а вы нужны мне такими, какие есть, пока я окончательно не пойму, что мне делать со своими новыми «я».

— Новые «я»? О чем ты?

Я вынул из пачки сигарету, закурил, обошел Винкеля справа, уселся в кресло и обвел всех троих испытующим взглядом.

— Я выдернул штекеры… седьмой и шестой.

— Что?!. Что ты сделал?

— Вы меня слышали.

Воцарилось молчание. Я ожидал, что посыплется град вопросов, но парни просто пялились на меня и молчали.

— Это нужно было сделать. Нас убивали почем зря, направо и налево, а мы ничем не могли ответить. Обратившись к памяти предков, я надеялся найти какую-нибудь информацию… какое-нибудь оружие. Я ведь был испуган не меньше вашего.

Винкель опустил глаза и кивнул:

— Я бы тоже так поступил.

— И я, — сказал Джин.

— Обо мне и говорить нечего, — поддержал их Дженкинс, явно для того, чтобы я почувствовал себя свободнее. — Ты нашел что-нибудь?

— Да, кажется, нашел. Но это так сложно, что на объяснения уйдет уйма времени. Попробую рассказать в двух словах…

— Прежде ответь на один вопрос, — перебил меня Винкель. — Кто ты сейчас?

— Тот же, кем был раньше, — солгал я, понимая их потребность верить, что хотя бы один из нас оказался способен на решительные действия. — Но теперь я обладаю памятью Старого Ланжа и Винтона, а также тем опытом Джордана, который Винтон почему-то не счел нужным стирать.

Однако отделаться от Винкеля было нелегко.

— Но кем ты себя ощущаешь преимущественно? — допытывался он.

— Самим собой, черт побери, кем же еще! — Мне ужасно хотелось просто слиться с ними и тем самым положить конец тягостному объяснению. Но я удержался. Поступить так было бы рискованно — почем знать, как оно все дальше сложится и кем из предков мне придется стать. К тому же по выражению лица Винкеля я догадывался, что он не готов к слиянию и даже стал бы сейчас этому противиться.

— Конечно, я испытываю воздействия, — продолжал я. — Это неизбежно. Но в целом я продолжаю оставаться самим собой.

Он все еще глядел на меня недоверчиво, и дальнейшие попытки его убедить не имели смысла, а могли лишь усилить его подозрительность. Поэтому я перешел к сути дела.

— Итак, все мы помним, что несколько поколений тому назад неизвестный недруг пронюхал о нашем существовании. Он проявил незаурядную осведомленность о личных качествах каждого из членов нашей семьи, живших в то время. Каким образом он добывал информацию — остается лишь догадываться. Тактика у него была та же, что и сегодня, и он явно вознамерился перебить всех нас до одного. Не получилось у него это лишь потому, что у семьи еще была жива способность молниеносно отвечать ударом на удар. Правда, в тот, первый раз, он ушел невредимым, и мы не успели даже зафиксировать его внешние данные и установить, кто он такой. Он убил троих из нас, прежде чем мы научились быть бдительными и переоборудовали системы защиты. И тогда он из нападающего превратился в преследуемого. Два раза он ускользнул от нас просто чудом. А потом исчез. Нападения прекратились. В течение ряда лет все было спокойно. И хотя мы не забывали о нем, все же со временем к нам вернулась былая беспечность. Мы решили, что он умер. Или отказался от осуществления своей ничем не мотивированной вендетты, отказался по причинам столь же непостижимым… Вероятно, он понял, что мы начеку, и хотел создать впечатление, будто ему больше нет до нас дела. И вдруг, почти через девять лет, он появился снова, как всегда, неожиданно. В этот раз он убил пятерых из нас. Он мог бы убить и больше, если бы не Бентон. Уже умирая, Бен-тон разрядил-таки в него обойму и, по всей видимости, тяжело ранил. Но задержать не смог… И вновь на какое-то время — затишье. Мы были уверены, что враг скончался от ран.

— Откуда известно, что это один и тот же человек? — спросил Дженкинс.

— Я же говорю, во всех случаях — одинаковая тактика. Вдобавок имеется приблизительный словесный портрет, составленный его жертвами. Есть и другие данные… например группа крови.

— Думаешь, это он стрелял в тебя?

— Не сомневаюсь.

— Были еще нападения кроме этих двух, о которых ты рассказал?

— Много лет спустя после смерти Джордана, в то время когда связным был Винтон, враг снова проник в Нулевое крыло. Что ему здесь понадобилось и каких действий можно было бы от него ожидать, если бы в тот момент здесь никого не оказалось, — неизвестно. Винтон находился в «Компьютерной». Сработала сигнализация — и он увидел на экране незваного гостя. Кстати, тоже загадка: каким образом он проходит сквозь наши системы защиты? Винтон выскочил в коридор, столкнулся с ним нос к носу и выстрелил несколько раз. Тот, отстреливаясь, пустился наутек. Враг снова был ранен. Винтон бросился к экрану и засек, что он уходит через Часовню в Седьмом крыле. Винтон немедленно слился с остальными, мы пытались перехватить его на выходе из Часовни, но кроме следов крови на полу так ничего и не обнаружили.

— Это было последнее его появление до… до недавнего времени?

— Да. Старый Ланж на всякий случай хранил память о нем, а Ланж Младший, когда стал связным, стер ее, как вредное, по его мнению, напоминание о временах, когда без насилия нельзя было обойтись. И действительно, с тех пор прошло столько лет, что казалось естественным считать нашего врага мертвым.

— Но мы ошиблись.

— Выходит, что так.

— Имеются какие-то зацепки?

— Совсем немного. Все отрубленные концы. Ну например, при стычке с Винтоном он обронил сумку с инструментами. Сумка была украдена из рабочего шкафчика в «Подвале» Одиннадцатого крыла.

— Отпечатки пальцев на сумке или инструментах?

— Он всегда в перчатках. Мы допросили каждого, кто мог иметь хотя бы отдаленное отношение к этому шкафчику. Безрезультатно. Но специфика инструментов, обнаруженных в сумке, позволяет сделать любопытные выводы.

— Какие же?

— Ими удобно пользоваться в качестве отмычек. Если, конечно, знаешь устройство наших замков. Говорит вам что-нибудь этот факт?

— Неужели это пропавший клон?

— Вот именно. Наша доныне неразгаданная тайна. Сто лет назад один клон бесследно исчез из Нулевого крыла. Кому он понадобился и зачем? Нет ответа. Для всех, кроме членов нашей семьи, он совершенно бесполезен. Да и просто проникнуть в Нулевое крыло кому бы то ни было, кроме нас, уже тогда было крайне затруднительно. Именно после исчезновения клона мы поставили здесь все эти хитроумные замки и надежные системы защиты. И вот, несмотря на усиленные меры предосторожности, однажды он снова пробрался сюда, и мы лишь благодаря счастливой случайности избежали беды. Мы еще раз переоборудовали системы защиты. Шли годы, он не появлялся, и в конце концов минуло столько времени, что мы расслабились и могли позволить себе постепенно стирать воспоминания о насильственной смерти предков. А вот память о пропавшем клоне сохраняли. Почему-то никто так и не решился ее уничтожить. И я чувствую, что мистер Блэк — это… Короче, мне нужно, чтобы кто-нибудь из вас постоянно находился в «Компьютерной» и отслеживал всех, кто приблизится к Нулевому крылу. Если враг прорвется сквозь автоматические системы защиты, переходите на ручное управление. Кроме всего прочего, мне хотелось бы видеть у каждого из вас в кобуре что-нибудь посерьезнее транквилизаторного пистолета. Вооружитесь револьверами и не расставайтесь с ними, пока обстановка не станет поспокойнее.

Лица у них были бледные и растерянные.

— Что мы должны делать, если мистер Блэк нападет на нас? — спросил Джин.

— Я бы предпочел, чтобы содержимое его черепа осталось целым, — ответил я. — Но если мерзавцу придется вышибить мозги, стреляйте без колебаний.

Я подошел к пульту и отключил системы защиты на выходе в Пятое крыло.

— Ты сказал нам все, что хотел сказать? — спросил Винкель.

— В общих чертах. Сейчас самое важное — не упустить время. Ты — следующий связной, и, если со мной что-нибудь случится, все, что знаю я, станет известно и тебе. Ты будешь знать даже больше, чем я. Это одно из преимуществ коллективного бессмертия.

— Я бы не хотел в этом участвовать.

— Можешь и не участвовать. Одно из преимуществ частичного самоубийства. — Я пошел к двери.

— Ты собираешься притащить его сюда для допроса?

Я остановился и покачал головой:

— Моя цель куда скромнее. Просто хочу пристрелить сукиного сына.

Минуту спустя я уже спускался в темный туннель, ведущий в Пятое крыло.

Глава 7

Я проскользнул в дверь черного хода, осторожно прикрыл ее за собой. Людей поблизости, кажется, не было, но что-то меня сразу насторожило. Лишь через мгновение я сообразил, что именно. В Пятом крыле царила тишина. Ни гула механизмов, ни даже шуршания транспортерных лент. Привычный звуковой фон отсутствовал. Я слышал только эхо собственных шагов.

Было душно и темно. Правда, слева различалось какое-то бледное сияние. Я преодолел соблазн посмотреть, что там происходит. Нужно было срочно добраться до эскалатора. Его башня, обвитая спиралями лестниц, издали напоминала ствол гигантского дерева, корни которого уходили глубоко в «Подвал», а крона терялась во мраке самого, наверное, верхнего этажа.

По одной из этих лестниц мне предстояло спускаться. Но что, если именно где-нибудь здесь и подстерегает меня мистер Блэк? Вероятность этого была велика. Уж наверное ему известно о существовании черного хода. Быть может, он как раз и рассчитывал на то, что я появлюсь в Пятом крыле? И вообще все эти его нападения, что это — просто болезненная мания или же ликвидация нашей семьи является необходимым условием для осуществления некоего еще более злодейского замысла?

Как бы ни обстояло дело, я был готов к схватке. Продвигаясь впотьмах, я пытался представить, чем вызвано отсутствие света на этом этаже. Авария в «Подвале»? Или энергию отключили в связи с какой-нибудь более серьезной опасностью, угрожающей всему Пятому крылу?

А как насчет Гленды? Может быть, именно об этом и хотела она меня предупредить? Если да, то…

Внезапно я замер, схватился за револьвер и наполовину вытащил его из кобуры.

Аккорд! Еще аккорд! Это звучал орган из секции слева. Какая страстная, мятежная музыка! И исполнялась она яростно, даже исступленно! Я сразу ее узнал. Но играть «Осуждение Фауста» в храме? Да что же здесь, в этом крыле, творится?

Я свернул влево и направился к входу в секцию, откуда доносилась музыка. Глазам моим предстало странное зрелище: лохматый человек в одеянии священника сидел за органом, огарок свечи тускло освещал клавиатуру и две бутылки вина на пюпитре.

Он улыбнулся мне, прикрыл глаза и продолжал играть. Когда я подошел ближе, священник открыл глаза и улыбка исчезла с его лица, сменившись выражением ужаса. Руки его замерли в заключительном аккорде, тело, сотрясаясь, подалось вперед. Я не понял, что все это означает, но священник сам попытался разрешить мое недоумение. Он простер ко мне руки и возопил срывающимся голосом:

— Не держи меня в неведении! Дай ответ!

— Что ты имеешь в виду?

— Склонился ли ты к моим мольбам? — Он потупился, а потом поднял голову и посмотрел в сторону.

Я проследил за его взглядом и увидел разгромленный алтарь и перевернутое вверх ногами распятие.

Я пожал плечами. Оказывается, здешний священник спятил. Вероятно, пережил какое-то сильное потрясение. И, судя по всему, недавно.

— Ну?.. — спросил он.

— Должно быть, ты меня с кем-то путаешь.

Он лукаво прищурился и отрицательно покачал головой:

— Я же видел, откуда ты пришел. Я не отрываю взгляд от двери черного хода с той минуты, как решился вручить тебе свою душу. И заиграл эту музыку лишь только ты появился.

— Да уж, музыка, прямо скажем… Но чего ты хотел этим добиться?

— Если ты явился, значит, тебе это известно.

— Не испытывай мое терпение. Я желаю, чтобы ты сам сказал.

Его испуганные глаза округлились, и вдруг он грохнулся передо мной на колени:

— Я не хотел тебя оскорбить! Я полагал, что именно эту музыку надлежит и подобает исполнять при твоем появлении!

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь.

— Когда это случилось, люди начали приходить ко мне и рассказывать всякие ужасы. Я совершал богослужение, а они все шли и шли. И вдруг меня осенило. Еще до того, как пропало электричество. И до приказа об эвакуации. Я понял, что Бог нас покинул. Я понял, что мы обречены на гибель, и сказал себе в сердце своем: «Вот ты убедился в тщете усилий своих. Иди к неправедным и нечестивым и вместе с ними в обитель вечного блаженства».

— Почему ты считаешь, что Бог нас покинул?

— За высокомерие наше, гордыню и тайные вожделения…

— Так что же здесь все-таки произошло? Он поднял голову, посмотрел на меня:

— Ты про взрывы и прочее?

— Допустим. Встань с колен.

Он, кряхтя, поднялся и начал пятиться, пока не оказался возле скамьи. Я сказал:

— Сядь, — и он сел.

— Эти взрывы… несколько часов назад… в стене образовалась огромная дыра… и тогда мы увидели звезды… О Боже… — Он в испуге прикрыл рот ладонью. — Прости!

— На каком этаже это произошло?

— В «Гостиной», — ответил священник, глядя на бутылку.

Я облегченно вздохнул. «Библиотека» — двумя этажами выше. Но рвануло, надо полагать, неслабо, если взрывная волна проломила стену.

— Что было дальше?

— Сначала все бросились врассыпную, а потом, когда сообразили, что случилось, стали возвращаться и глядеть через эту дыру… — Он облизнул пересохшие губы и снова посмотрел на бутылку. — А потом опять разбежались.

— Выпей, — сказал я.

Он схватил бутылку, приник губами к горлышку и запрокинул голову. Я видел, как движется над воротником его кадык.

Значит, вот оно что. Блэк решил начать с Пятого крыла. Ну что же, по крайней мере планету для катастрофы он выбрал подходящую — атмосфера почти не отличается от земной, и температура воздуха терпимая.

— Ты тоже ходил смотреть на звезды? Священник поставил бутылку на скамью, кивнул и закашлялся. Потом указал на алтарь:

— Я узрел вечность. Ведь небеса пребудут вечно. И я видел огненные знаки в небесах и чуял смрадное дыхание ада. Люди вопили и падали в обморок. Одни протискивались к проему, другие стремились прочь. Некоторые рискнули выбраться наружу и, наверное, погибли. А потом нас, как стадо, погнали оттуда. Сейчас на тот этаж хода нет. И тогда многие стали приходить в Часовню. Здесь непрерывно шла служба. И я тоже совершал богослужение, но мне все время было как-то не по себе. Я понял: настал Судный день и все мы ничего не стоим. Дом рушится, небеса отверзлись. Человек — существо никчемное, ничтожное. Я понял это, когда узрел Вечность. — Он замолчал, но лишь для того, чтобы отхлебнуть из бутылки, а затем продолжил: — И вот я вдруг почувствовал, что больше не желаю молиться об избавлении от мук, которые мы заслужили. Мы должны их принять. Поэтому я пришел сюда, в секцию, которой давно никто не пользуется. С этим, — он махнул рукой в сторону алтаря, — покончено. Прими меня, хозяин, я твой!

— Я не тот, за кого ты меня принимаешь, — ответил я и повернулся, чтобы уйти.

— Постой! — закричал священник. Раздался стук упавшей бутылки. Он грязно выругался, нагибаясь за ней. — Я же видел, откуда ты пришел! — Он весь трясся от возбуждения. — Ты пришел через черный ход!

— Ты ошибся, — сказал я.

— Нет! Я видел, видел! Кто ты?

В его вопросе содержалось гораздо больше смысла, чем он сам предполагал, и я ответил чистосердечно:

— Сам не знаю, — и пошел к выходу.

— Лжешь! — закричал он. — Дьявол! — и, уже рыдая, закончил: — Так, значит, мы в аду!..

Я ускорил шаг. Неужели и остальные обитатели Пятого крыла ведут себя подобным образом? Нет, вряд ли. Священник был маргиналом. Вероятно, его поведение и ранее не укладывалось в предписанные нами нормы.

Вдоль неподвижной транспортерной ленты я приближался к эскалатору. На этом отрезке пути стало оживленнее. То и дело группы людей с ручными фонариками двигались мне навстречу. Мрак можно было бы назвать кромешным, если бы изредка его не рассеивали зажженные фары проносящихся пожарных машин, если бы не световые табло, снабженные автономными источниками питания, если бы не тусклое сияние над секциями Часовни. Кстати, в течение пяти минут мне встретились две похоронные процессии. Одиноких пешеходов не было.

Я пытался сообразить, чем вызвано отсутствие света. Какой бы мощности ни были взрывы, они не могли послужить причиной прекращения подачи электроэнергии на все этажи Пятого крыла. Нет, скорее всего, авария случилась также и в «Подвале». Вероятно, и там и здесь были подложены бомбы с часовым механизмом. Не мог же Блэк находиться в нескольких местах одновременно. Да, да, поражала именно синхронность происшествий… ведь помощников у него не было, он всегда действовал в одиночку.

Нападение на семью, взрывы, повреждение подстанции… Я не сомневался, что все это взаимосвязано, но главная цель Блэка по-прежнему оставалась для меня загадкой. Я допускал, что вообще никогда ее не узнаю, потому что при первом же столкновении с Блэком намеревался пристрелить его, прежде чем он успеет произнести хотя бы слово. Другого выхода у меня не было, а жаль. Действительно жаль. Кто, как не мы, жертвы, могли бы по достоинству оценить его изобретательность, умение спланировать акцию и беспрепятственно ее осуществить.

Наконец я добрался до эскалатора. Разумеется, он тоже не работал. В абсолютной темноте я начал спускаться по аварийной лестнице. Ниже этажом, в «Спальне», творилось нечто невообразимое. Вот уж где было светло. Здесь бушевал пожар. Люди метались и кричали, и сначала я решил, что они, как тот священник, обезумели и сами же подожгли «Спальню». Но я ошибся. Они боролись с огнем. У многих в руках были огнетушители, которые, впрочем, почему-то не действовали. Было много пожарных машин, и подъезжали все новые и новые, и кружились вертолеты, а вот стрелы подъемных кранов беспомощно замерли.

Я спустился еще ниже, в «Библиотеку». Здесь царила такая же тьма, но признаков пожара не наблюдалось. Ну что же, я был рад, что поджечь «Библиотеку» в планы моего врага не входило.

Два или три человека подбежали к аварийной лестнице. Больше мне никто не встретился. Вероятно, все здешние уже спустились в «Гостиную», туда, где была проломлена стена. Но что им там нужно?

Восстановив в уме план Пятого крыла, я вспомнил, что в четверти мили от эскалатора, у задней стены расположен наш вертолетный парк. Быстрым шагом туда и припустил. Решил воспользоваться вертолетом, поскольку до отсека № 18237 отсюда было далековато.

Навстречу мне из темноты двигалось множество белых точек. «Ручные фонарики!» — догадался я, и вскоре уже продирался сквозь толпу, валом валившую к эскалатору. Люди разговаривали возбужденно, почти истерически. Некоторые тащили с собой какие-то свертки, может быть, с личными вещами.

— Куда вы все бежите? — спросил я прохожего, остановившегося перевести дух.

— В «Гостиную»! — воскликнул он. — А потом — наружу!

Я не верил своим ушам.

— Наружу? Из Дома?

— Куда же еще? Он уже разваливается, этот ваш Дом.

— Но ведь в «Гостиную» нельзя! Там, наверное, карантин!

Прохожий засмеялся:

— Послушайтесь моего совета, пойдемте с нами! Вы даже не представляете, как там здорово, снаружи!

— Здорово?

— Ну да! Это что-то необыкновенное!

— Но…

Не дослушав меня, он скрылся в темноте.

Я пребывал в замешательстве. Из обрывков разговоров, которые мне удалось уловить, вытекало, что мотивы этого массового исхода были достаточно разнообразны. Одних страшило, что вообще весь Дом может вот-вот взлететь на воздух, другие, наоборот, искали острых ощущений, иными двигало нездоровое желание полюбоваться масштабами причиненного ущерба, тех поднял на ноги религиозный экстаз, а этих — научный интерес, а то и вовсе праздное любопытство. Ничего хорошего подобная активность не сулила, напротив, она была чревата непредсказуемыми последствиями для тщательно мною контролируемого общества. В настоящий момент, однако, остановить их я не мог.

Последние десять ярдов я преодолел уже бегом. Распахнул дверь секции, отведенной под вертолетный парк. Посветил себе ручным фонариком, позаимствованным по пути сюда у прохожего (мне повезло — одинокого! Бедняга в бессильной ярости посылал мне вслед проклятия). Вертолетов оказалось всего два. Перемахнул через перила, повис на вытянутых руках и спрыгнул на бетонные плиты. Один вертолет был неисправен, другой вроде годился. Я проверил запас топлива, снял с колес цепи и, поднатужась, выкатил машину на взлетную полосу. Через минуту поднялся в воздух.

Я летел очень осторожно — на максимальной высоте, включив бортовые огни и прожектор, чтобы не дай Бог не врезаться случайно в опорный столб или стрелу подъемного крана. Внизу, как на негативе снимка, запечатлевшего роение мотыльков вокруг пламени свечи, все было испещрено белыми точками, они двигались к черной башне эскалатора.

Расстояние до отсека № 18237 было порядочное. Иногда я снижался, чтобы проверить правильность взятого курса. Какой-то вертолет пролетел мимо меня в обратном направлении, но никаких сигналов я от него не получил.

Я заставил себя перестать думать о людях внизу, мне предстояло разрешить задачу посложнее. Мой противник силен и коварен, и нет оснований полагать, что он испугался и отступил. Не грозит ли мне засада там, куда я лечу? Гленда помогла мне однажды, и это обнадеживало, но ведь она — дочь Кендалла Глинна. А если она как-нибудь узнает о моей причастности к его смерти, что тогда?.. А вдруг Блэк использует ее в своих целях? И если да, то каким образом?

В уравнении было слишком много неизвестных. Я боялся перемудрить — это могло всем нам дорого стоить. Только в одном не приходилось сомневаться: Блэк уже пришел в себя и снова смертельно опасен.

Зависнув над секцией, я приглядел посадочную площадку возле «Библиотеки», приземлился, выключил двигатель, погасил огни и вылез из кабины. Вокруг было темно и безлюдно. Хорошо, что я еще с воздуха прожектором высветил местность и теперь знал, в какую сторону двигаться.

Я добрался до отсека № 18237 за несколько минут. Слежки за собой не заметил, но меня сразу насторожило, что в окнах квартиры Гленды было черно, тогда как в соседних (и слева, и справа) теплились свечи. С револьвером в руке подошел к двери. Постучал.

Больше всего я боялся, что с ней что-нибудь стряслось во время всеобщей паники, вызванной взрывами.

«Если Гленды не окажется дома, проникну внутрь и буду дожидаться ее возвращения», — решил я.

Только собрался постучать снова, как услышал шаги за дверью. Щелкнула задвижка, дверь приоткрылась. На пороге стояла Гленда. Она быстро взглянула на револьвер в моей руке, потом на меня, потом снова на револьвер.

— Зачем ты пришел?

— Мы расстались так внезапно… И потом ты же сама дала адрес…

Она изменилась в лице, но тотчас справилась с волнением.

— Ну конечно, заходи! — сказала она, одновременно упираясь рукой мне в грудь. Несколько озадаченный ее поведением, я все же попытался войти, и тогда Гленда уже обеими руками сильно толкнула меня. Я отлетел в сторону, а она резко пригнулась. В ту же секунду из глубины квартиры грянул выстрел. Выходит, она оттолкнула меня для того, чтобы я не стал мишенью?

Я дважды выстрелил в черный проем двери, пока с единственной целью: дать ему понять, что на этот раз противник у него серьезный.

Я прижался к стене слева от двери, иначе он мог бы подстрелить меня из окна. Крикнул Гленде, чтобы убиралась к дьяволу. Выбирать выражения было некогда. Она, впрочем, все поняла и моментально скрылась во мраке.

Я, разумеется, не знал, что он собирается предпринять, однако позицию чисто интуитивно занял правильную — из окна прогремел выстрел. Стекло разлетелось вдребезги, но стрелял он наугад и, пожалуй, тоже для острастки. Я извлек из кармана бомбы со слезоточивым газом и швырнул их, одну за другой, в разбитое окно.

Отодвинулся подальше от окна, не забывая держать в поле зрения дверь.

С негромкими хлопками разорвались бомбы — одна, за ней вторая. Из окна и распахнутой двери вырвались клубы дыма.

Дальнейшее развитие событий не заставило себя ждать. Раздался оглушительный взрыв, и стена, прилегающая к двери, разлетелась на куски. Град обломков обрушился на меня. Я упал. Из образовавшейся бреши повалил дым. Кашляя и вытирая глаза левой рукой, я встряхнул револьвер, протер его о рукав. Напряженно всматривался в оседающую пелену пыли.

Из двери выскочила фигура и метнулась вправо. Я выстрелил, но промахнулся. Вскочил на ноги и — сначала на полусогнутых (болела ушибленная спина) — бросился в погоню. Враг все еще был в пределах видимости, и я не собирался его упускать.

Подбежав к перегородке, отделяющей одну секцию от другой, он обернулся, выстрелил в меня и шмыгнул за угол, нисколько не интересуясь результатом. Я ощутил колющую боль в предплечье. Взбешенный, всадил три пули в перегородку и нырнул в нишу справа, чтобы перезарядить револьвер. Встал на четвереньки и высунул голову, но тотчас втянул ее обратно, увидев, что он тоже выглядывает из-за своего укрытия. Он выстрелил; пуля просвистела значительно выше моей головы. Я произвел ответный выстрел и в придачу бросил в него гранату. Пока размахивался, он успел выстрелить еще раз, и опять промазал. Я спрятался в нишу и, уже не высовываясь, метнул еще одну гранату. Наша перестрелка продолжалась не более минуты, поэтому обе гранаты взорвались почти одновременно. Револьвер снова был у меня в правой руке. Я выглянул. Перегородка превратилась в груду щебня. Враг пересекал площадку перед «Библиотекой». Я ринулся за ним.

Он несомненно хотел затеряться в лабиринте кабинок для чтения. Я помчался следом.

Расстояние между нами стремительно сокращалось. Я выстрелил. Он споткнулся, но продолжал бежать. Добежав до опорного столба, опять обернулся и открыл по мне беглый огонь. Мне негде было укрыться, оставалось только наступать и палить наудачу. Пока он ни разу в меня не попал, но ведь мог в конце концов и попасть.

К счастью, у него кончились патроны. Он повернулся и вбежал в ближайший проход между кабинками. Я тоже расстрелял свою обойму, но, перезаряжая револьвер, дал бы ему выиграть время, а этого никак нельзя было допустить.

Итак, противник скрылся в проходе слева от меня. Я остановился перед этой черной щелью и вдруг заметил, что настольные лампы в кабинках источают слабый свет. Значит, неполадки с подачей электроэнергии устранены. Меня это обстоятельство никоим образом не обрадовало — я хотел разделаться с ним до того, как здесь появятся люди. Без свидетелей.

Засунул револьвер за пояс и выхватил из рукава кинжал. Клинок липкий от крови, немного погнут. Я понял: в него попала пуля, и искривленное при ударе острие вонзилось мне в предплечье.

И вот, стискивая рукоять кинжала, я шагнул в проход между кабинками.

Враг прыгнул на меня. У него тоже был нож: я увидел лезвие, нацеленное мне прямо в грудь. Но драться на ножах он не умел, и я легко отбил его удар. Впрочем, и он парировал мой выпад, заслонившись локтем, а в ответ полоснул меня по животу. Нож, наверное, поцарапал панцирь, так силен был его удар. Два-три обманных движения — и я вогнал лезвие по рукоять в его брюшную полость. Он издал горловой булькающий звук и повалился на меня.

Я поддержал его и уложил на пол. Вытащил из кармана фонарик и направил луч ему в лицо. Потянул за волосы — они остались у меня в руке. Парик! Его собственные волосы были светло-русые, а не черные! Значит, это действительно тот, кто попросил Ланжа заказать ему выпивку, а потом пристрелил его. Значит, это действительно мистер Блэк.

Он смотрел на меня и улыбался.

— Ты Джордан? — спросил он.

— Я Винтон, — ответил я.

— Да, пожалуй… нынешние щенки на это не способны…

— Зачем ты все это делал? Он мотнул головой:

— Скоро узнаешь. Очень скоро…

— Когда?

Его лицо исказилось от боли, но он все-таки нашел в себе силы снова улыбнуться:

— Я мог бы достать тебя… ножом… если бы захотел… понимаешь?

Так он и умер, с улыбкой на лице, и внезапно я понял, что он имел в виду.

Глава 8

Слиться с ним? Нет! Ни за что!

Он был стар, время изменило его гораздо сильнее, чем любого из нас. Я ощущал его смерть всем своим существом. Требовалось невероятное усилие воли, чтобы подавить желание слиться с давним моим врагом, который, конечно же, был не кто иной, как тот самый, некогда пропавший из Нулевого крыла клон.

Стиснув зубы, сжав ладонями виски, я сопротивлялся.

Когда умирает кто-нибудь из нас, всегда происходит слияние, но последствия его бывают различными. Впрочем, это не так важно, ведь все мы содержимся друг в друге, а «связным» называем между собой просто старшего по возрасту, он автоматически становится главой семьи.

Суть дела заключалась в том, что он был одним из нас, иначе я не испытывал бы желания слиться. Ему-то на протяжении всей своей жизни приходилось с этим желанием бороться, бороться всякий раз, когда у нас оно возникало.

И все же телепатически связь между ним и семьей, пусть и односторонняя, существовала, и теперь я понимал, откуда в нем бралась эта сверхъестественная способность безошибочно определять наше местонахождение.

И вот, прожив всю жизнь в отчуждении от нас, он при слиянии мог оказаться чрезвычайно опасен как для семьи в целом, так и для каждого ее представителя в отдельности. Я почему-то был убежден, что он при первой же возможности попытался бы диктовать свою волю.

Порыв слиться ослабевал, наконец вовсе исчез. Я справился с собой.

И тотчас мне пришло в голову, что ведь на какую-то долю секунды Винкелю, Дженкинсу и Джину могло показаться, что умер я, а не он!

Но тогда мы погибли…

Тогда Блэк действительно заставит парней подчиняться себе! Кто из них сломается первым и что натворит, став его послушным орудием?

Черт бы его побрал, этого Блэка!

Я выдернул кинжал из тела врага, обтер лезвие об его одежду.

Наш своенравный братец смешал все карты. Нужно срочно возвращаться в Нулевое крыло. Может быть, я еще успею предотвратить катастрофу. Впрочем, надежды на это мало…

Засунул кинжал во внутренний карман куртки и отвернулся, чтобы не видеть его мертвый оскал.

Гленда, оказывается, стояла в десяти футах от меня, прижимая руку к губам.

— Он мертв? — спросила она.

— Я в этом не уверен. — Я подошел к девушке и крепко взял ее за руку. — Пойдем со мной, нам надо кое о чем поговорить.

Труп зловеще улыбался нам вслед. Впрочем, Гленда ни разу не обернулась, пока мы шли к вертолету. И не произнесла ни слова.

Вокруг становилось все светлее.

Только когда мы поднялись в воздух, она прервала молчание:

— Куда мы летим?

— Есть одно такое место… оно называется «Нулевое крыло».

— Где это?

— Долго объяснять. Она кивнула:

— Я знаю, это твое тайное убежище…

— Откуда тебе это известно? Блэк рассказывал?

— Да, — ответила она. — А что ты имел в виду, говоря, что не уверен, мертв он или нет? Я же видела… ты убил его.

— Тело — мертвое, а он… Он жив.

— Жив? Где же он теперь?

— Боюсь, что в Нулевом крыле.

— Значит, он такой же, как ты?..

— Возможно. А ну-ка выкладывай, что ты об этом знаешь?

— Мне кажется, что ты — тот самый мистер Энгель, с которым я недавно познакомилась… но ведь я видела, как он умер… Значит, он переселился в тебя, если ты пришел по адресу, который я дала ему. Ума не приложу, как это у вас получается.

— Ты же не сама догадалась, что Энгель переселился в меня. Блэк объяснил?

— Да.

— Кто он тебе?

— Когда умер отец, а маму поместили в больницу он стал моим опекуном. Он предложил свою кандидатуру, его и назначили. Он был другом отца.

— Чем он занимается? Кто по профессии?

— Учитель. Специалист по античной литературе. В то время, когда его назначили моим опекуном, он вдруг поменял имя. Он сказал мне, чтобы я теперь называла его Эйбен. Генри Эйбен.

— Почему он так сделал?

— Он сказал, что это у нас с ним будет такая игра. Понимаешь, у нас дома все его знали под именем «Блэк». Позднее я догадалась, что это больше чем игра, но держала язык за зубами. Ведь я любила его. Он очень хорошо ко мне относился… Так ты говоришь, что я, может быть, еще его увижу?

— Боюсь, что да.

— Ну а ты?.. какое ты имеешь к нему отношение?

— Мы давние враги. Однажды он ни с того ни с сего начал меня преследовать. За что?.. Понятия не имею.

Всю оставшуюся часть пути она молчала. Я нашел место для посадки неподалеку от эскалатора, приземлился. Помогая ей выбраться из кабины, спросил:

— А тебе он не говорил за что?..

— А если говорил, что тогда?

Я схватил ее за плечи и развернул лицом к себе — наши лица находились друг от друга на расстоянии нескольких дюймов:

— Что я ему сделал, что?.. Отвечай же!

— Пусти меня! Я не знаю!

Я отпустил ее плечи, но снова взял за руку:

— Пошли. Нам нужно подняться двумя этажами выше.

Итак, ответить она не пожелала, а вытряхивать из нее сведения у меня не было времени. Но и отпускать девушку я не хотел.

Во-первых, боялся, что с ней что-нибудь случится, а во-вторых, надеялся позднее все же разговорить ее. Правда, держалась она достаточно независимо, всем своим видом показывая, что не нуждается в моей защите, да и делиться со мной какой-либо информацией тоже, судя по всему, не собиралась.

Но я, зная теперь достоверно о близком и давнем знакомстве Гленды с моим врагом, не мог не считать Гленду своей заложницей. Увы, ничего другого мне не оставалось.

— По сути дела, — сказала она, когда мы быстрым шагом направились к эскалатору, — ты силой удерживаешь людей внутри Дома.

— Ну, если говорить начистоту, это так. Только я уверен, что им здесь неплохо.

— Но зачем?

— Насколько мне известно, это наилучший способ приучить их к мирному сосуществованию.

— К принудительному мирному сосуществованию!

— Разумеется. Когда враждебные чувства и агрессивные наклонности подавлены, в людях пробуждается желание сотрудничать. Но чтобы установить такой порядок вещей, неизбежно приходится применять насильственные методы воздействия.

— Ну и что, получается?

— Что ты имеешь в виду?

— Изменились люди?

— Я считаю, что изменились.

— И продолжают изменяться?

— Я считаю, что продолжают.

— А им разрешат выйти наружу, когда они достигнут желаемого уровня морального совершенства?

— Разумеется.

— Что значит «разумеется»? Почему не прямо сейчас? Почему они должны находиться на положении узников до тех пор, пока не изменятся?

— Они вовсе не узники. Им предоставлена полная свобода передвижения…

— Внутри Дома!

— Внутри Дома.

— Но почему не снаружи?

Я вдруг почувствовал боль во всем теле, и мне расхотелось ей отвечать.

— Хочешь, чтобы я за тебя ответил?

«Почему бы и нет? — подумал я. — Валяй, Джордан. Говори, что тебе вздумается».

— Тогда расслабься. Мне нужны твои легкие, твои голосовые связки.

Я расслабился, и он тотчас заговорил:

— Оставить их в покое? Позволить им культивировать свою самобытность, поощрять в них склонность к соперничеству и тем самым стимулировать агрессивность? Однажды они уже шли по этому пути и чуть не истребили друг друга. Чтобы этого не случилось, люди должны измениться. На сегодняшний день им, конечно, еще далеко до совершенства, но изменения в лучшую сторону заметны невооруженным глазом. Когда они наконец научатся жить в мире друг с другом, тогда им и будет позволено выйти наружу.

— Но останется ли в людях к тому времени хоть что-нибудь человеческое?

— Какими они станут, таким и быть роду человеческому во веки веков.

— Что дает тебе право решать за всех?

— Кто-то же должен.

— Блэк тоже считал, что он должен. Но у него была другая точка зрения на этот счет. А ты… ты во имя этих своих принципов мирного сосуществования убил его!

— Я и сам намерен жить лишь до тех пор, пока не отпадет необходимость поддерживать порядок. Когда эти меры станут излишними, я уйду.

— А кто будет решать, что тебе пора уходить?

— Я.

Гленда засмеялась.

— Ну, тогда мы вряд ли этого дождемся.

— Не вижу причин для смеха. Я уходил уже много раз.

Она недоверчиво взглянула на меня и покачала головой. Я почувствовал, что она колеблется и замедляет шаг, поэтому крепко стиснул ее запястье, продолжая тащить к эскалатору.

— У меня такое ощущение, что мы разговариваем на разных языках. Иногда ты рассуждаешь очень здраво, а иногда твои высказывания звучат по меньшей мере странно. Скажи, ты один и тот же человек, или… имя тебе легион?

Я собрал всю свою волю в кулак и сказал самому себе:

— Джордан, проваливай.

— Как прикажете, — глумливо ответил он и исчез.

— Я один и тот же человек, — сказал я Гленде.

— Да? И как же тебя зовут? Энгель?

— Можно и так. Это имя ничуть не хуже любого другого. Скажи, а зачем Блэку нужно, чтобы люди вышли из Дома?

— Он считает, что здесь над человечеством производится чудовищный эксперимент. Людям хотят навязать растительный способ существования. И еще он говорил, что к тому времени, когда им позволят выйти из Дома, они утратят способность выживания вне его стен.

— Значит, разногласия наши гораздо глубже, чем я даже мог предположить. У нас действительно разные точки зрения. А что он рассказывал лично обо мне?

— Что у человечества есть некий многоликий враг и у него, у этого врага, такие же взгляды, какие только что излагал ты.

— А он не объяснял, каким образом пришел к такому умозаключению?

— Нет.

— А о себе он что-нибудь рассказывал? О своем прошлом, например?

— Никогда.

— Ты лжешь.

Она пожала плечами и усмехнулась:

— Даже если и так? Что ты мне за это сделаешь?

— Ничего. Пока ничего.

Мы вступили на эскалатор. Мимо нас люди чуть ли не вприпрыжку стремились вниз.

— Что будет, если я сейчас закричу? — вдруг спросила Гленда. — Если откажусь идти с тобой?

— Ты этого не сделаешь. Ты будешь вести себя, как умная девочка.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что я возбудил в тебе любопытство. И еще потому, что голова у тебя — одна из самых светлых в Доме.

— Откуда ты знаешь, какая у меня голова?

— Все, что мне нужно знать о тебе, я знаю.

— А вот теперь лжешь ты.

На этот раз усмехнулся и пожал плечами я. Мы поднимались все выше и выше.

— Тебе следовало пальнуть в меня из транквилизаторного пистолета, — помолчав, сказала она. — Тогда со стороны выглядело бы так, будто я плохо себя почувствовала и ты сопровождаешь меня в больницу.

— Пожалуй, — только и успел я ответить. Меня, как будто взрывной волной, отбросило на стену. Я невольно закричал. Гленда подхватила меня под левый локоть, а правая моя рука беспомощно хватала воздух. Тело мое били судороги, мир вокруг то увеличивался в размерах, то сжимался и распадался на тысячи кусков и вновь приобретал целостный вид.

— Что с тобой? — как будто издалека донесся встревоженный голос Гленды.

— Сейчас… сейчас… подожди… — меня продолжали сотрясать конвульсии, я задыхался.

И вдруг почувствовал облегчение. Все вокруг снова встало на свои места. Я обрел равновесие, отдышался (воздух, правда, был спертый). Гленда все же продолжала поддерживать меня и повторяла один и тот же вопрос:

— Что с тобой? Что с тобой?

— Старина Блэк пристрелил еще двоих, — объяснил я и ускорил шаг. — Теперь он считает, что окончательно одержал надо мной верх. Можешь радоваться — не исключено, что он прав.

Она ничего не ответила, но следовала за мной, не отставая. Еще несколько человек, не обращая на нас внимания, пробежали вниз. Почему-то я вспомнил того мальчугана, который любил бегать по эскалаторам в противоположном их движению направлении. Я так живо представил, как он стоит перед огромной дырой в стене «Гостиной» и вдруг оборачивается к матери, показывает ей язык, а потом выскакивает наружу и удирает по залитой звездным светом равнине…

На этаже, где располагалась Часовня, тоже стало светлее, хотя освещение все же нельзя было назвать дневным, скорее оно было сумеречным. Транспортерные ленты оставались неподвижными. Нам нужно было пробраться к двери черного хода. Кстати, где этот полоумный священник, решивший вручить свою душу дьяволу? Должно быть, валяется перед разгромленным алтарем мертвецки пьяный…

Итак, Блэк убил Дженкинса и Джина, а Винкеля подчинил своей воле. С минуты на минуту он станет полновластным хозяином Нулевого крыла.

Что же дальше? Кто следующий?

Конечно, я. Ведь я единственный остался в живых. Если он уберет со своего пути и меня, больше некому будет воспрепятствовать осуществлению его безумного плана. Но и обидно было бы умереть, не разгадав истинный смысл наших взаимоотношений, не узнав, чего же он все-таки добивается!

Быть может, чтобы раскрыть эту тайну, стоило рисковать собственной жизнью… Впрочем, не время думать об этом!

Мне хотелось бежать, хотелось как можно быстрее попасть в наше убежище и разобраться на месте, что же там случилось. Однако я все еще не оправился от потрясения, руки и ноги плохо мне повиновались. В таком состоянии я, конечно, был мало на что способен. Нестись сломя голову не было смысла, следовало по крайней мере успокоиться.

А еще мне не терпелось спросить Гленду: «Так зачем все-таки ты мне, умирающему, сообщила свой адрес?» И, как бы между прочим, намекнуть ей, что ведь я уже знаю: ни в какие бюро по трудоустройству она не ходит, а занимает должность профессора технического факультета… Я недоумевал: почему, заманив меня в западню, она в последний момент спасла мне жизнь, оттолкнув от двери… И почему согласилась следовать за мной, то есть в сущности перешла на мою сторону?..

Никто из прохожих не обращал на нас внимания. Насколько я мог заметить, во всех секциях Часовни шла служба и люди спешили присоединиться к той или иной группе молящихся. К сожалению, неподалеку от двери, через которую я недавно сюда проник, как раз совершалось отпевание, и нам пришлось потратить еще десять минут, прежде чем мы достигли следующего потайного хода в Нулевое крыло. Я толкнул дверь, нырнул внутрь и потянул за собой Гленду. Она, опять-таки не сопротивляясь и все так же молча, положила мне руку на плечо, и мы начали осторожно опускаться по наклонному полу. В конце туннеля я нащупал на стене коробку аварийного блока, снял крышку. Гленда следила за каждым моим движением, вероятно, пытаясь запомнить, в какой последовательности я набираю цифры кода. Ничего, потом направлю ее на процедуру… (Я не оставлял надежды, что это «потом» наступит.)

Наверху за нами дверь захлопнулась. Поставил крышку блока на место и встал впереди Гленды, заслонив ее собой, граната — в левой руке, револьвер — в правой. Если Блэка нет в Нулевом крыле, сканирующее устройство пропустит меня внутрь, но, если он уже поджидает меня и переключил системы защиты с автоматического управления на ручное, остается уповать лишь на то, что присутствие Гленды заставит его хотя бы на миг проявить нерешительность, прежде чем он откроет огонь на поражение. В крайнем случае прикрою ее своим телом — панцирь должен выдержать. И попытаюсь швырнуть гранату раньше, чем он нажмет на кнопку.

— Мне кажется, что обычно ты проникаешь сюда с меньшими хлопотами, — заметила Гленда, глядя на оружие в моих руках.

— Приготовься, сейчас пол станет горизонтальным и… — я не успел закончить фразу, мы были уже внутри Нулевого крыла.

Глава 9

Я пошатнулся, переступив с наклонной плоскости на горизонтальную. Раздался сигнальный звонок, и в ту же секунду я метнул гранату вправо — там был установлен блок управления системами защиты. Оттолкнул Гленду и прикрыл ее собой.

Еще не смолкло эхо взрыва, а я уже ринулся в дверной проем. Я мчался по коридору и еще издали увидел, что дверь в «Компьютерную» открыта. В нескольких шагах от порога резко остановился, а потом с револьвером в вытянутой руке ворвался в помещение.

Предосторожности были излишними. Никого здесь не было, кроме… кроме трупов Дженкинса и Джина. Джин был убит выстрелом в левый висок, а у Дженкинса кровавые пятна алели на груди. Увы, лишь смутные воспоминания о происшедшей здесь трагедии шевельнулись в моем мозгу. Как все-таки странно действует процесс временного слияния. Если бы, например, убили меня, а не их, парни ощутили бы мои предсмертные страдания не менее мучительно, чем я сам. Младший по возрасту член семьи всегда переживает смерть старшего крайне болезненно. Таким образом он, становясь связным, лучше усваивает семейный принцип подчинения по старшинству. Почему это так происходит, не знаю. Меня это, по правде говоря, никогда и не интересовало. Значит, надо, чтобы это так происходило, вот и все.

Я подбежал к пульту и отключил сигнализацию. Гленда вошла следом за мной, замерла, увидев трупы, побледнела… Я обнял ее за плечи и вывел в коридор.

— Пойдем вон туда, — сказал я ей, ведя ее в комнату отдыха.

Дверь в «Картотеку» тоже была открыта. Я дал Гленде знак, чтобы она не двигалась, а сам осторожно заглянул в дверной проем. Никого. Войдя, посмотрел прежде всего на коммутационную панель, и уже не мог оторвать от нее взгляд. У меня перехватило дыхание, потемнело в глазах.

Пятый, четвертый, третий и второй штекеры были выдернуты! Над креслом, развернутым вправо, нависал шлем.

Я оперся о массивный металлический косяк и только сейчас почувствовал нечеловеческую усталость — ныли плечи, мышцы спины… сделал глубокий вздох, вытер вспотевший лоб. Мне стало ясно: как бы ни был враг силен изначально, теперь он прибавил к своей личности еще четыре моих «я». Поскольку Блэк тоже являлся клоном, он несомненно мог воспользоваться помощью наших общих предков, а вот я… я не учел, что ему придет в голову прибегнуть к этому крайнему средству!

Я был просто-таки обескуражен. Осознание серьезности происшедшего потрясло меня даже больше, чем все предыдущие убийства членов семьи и взрывы в Пятом крыле.

Я машинально вытащил сигареты, закурил. Выход из положения требовалось найти незамедлительно.

Где он сейчас? Вот что необходимо узнать в первую очередь. Он мог быть где угодно. Например, где-нибудь здесь, в нашем убежище, а мог и вернуться обратно в Дом. Я решил пустить по следу «Ворюгу», — быть может, в оболочке Винкеля Блэк уже засветился, и сведения о его «подвигах» поступили в компьютер. Если же «Ворюга» не обнаружит его в Доме, тогда я обшарю Нулевое крыло.

Я снова вернулся в «Компьютерную», почти забыв о присутствии Гленды. Вид окровавленных трупов на полу, наверное, повергал ее в ужас, но она следовала за мною как тень.

Компьютер включать, однако, не пришлось. Еще издали я заметил, как мигает на плане Нулевого крыла красная лампочка. Это означало, что открыт выходной люк. Если Блэк меня не дурачил, оставалось сделать вывод, что он — не здесь и не в Доме, а вообще снаружи! Хронометр показывал, что люк был открыт всего четыре минуты назад.

— Да что же ему все-таки нужно, черт бы его побрал? — пробормотал я, совершенно искренне недоумевая, а потом внезапно понял, что должен делать. — Пошли! — схватил Гленду за руку и потащил снова в помещение «Картотеки».

Поставил ее перед центральным пультом. Извлек из внутреннего кармана куртки кинжал и соскоблил припой с последнего штекера… Обернулся к Гленде и лишь тогда сообразил, что до сих пор левой рукой стискиваю ее запястье.

Она тревожно переводила взгляд с моего лица на острие клинка и обратно. Я положил кинжал на коммутационную панель и отпустил ее руку.

— Хочу попросить тебя об одной услуге, — сказал я. — Это очень важно, но объяснять смысл моей просьбы мне некогда.

— Говори, я сделаю все, что в моих силах.

— Сейчас я отсюда уйду. Наружу. Не знаю, сколько времени я там пробуду, хотя и намерен вернуться как можно скорее. Возможно, я вернусь в полубессознательном состоянии. Не исключено, что меня там ранят. Вот тогда и потребуется твоя помощь. — Я похлопал ладонью по спинке кресла. — Усади меня перед пультом, даже если я стану этому противиться.

— Интересно, как это у меня получится?

— Я оставлю тебе транквилизаторный пистолет. Даже если я буду выглядеть абсолютно невменяемым, усади меня в кресло и надень мне на голову шлем. Потом нажми на эти кнопки — по порядку справа налево. Дождись, когда вспыхнет голубая лампочка, и тогда выдерни этот штекер. Вот и все.

— И что тогда произойдет?

— Точно не знаю… но это единственное средство привести меня в чувство. А теперь мне пора. Ты выполнишь мою просьбу? Если, конечно, в этом возникнет необходимость?

— Да, но при условии, что ты ответишь мне потом на несколько вопросов.

— Договорились. Пожалуйста, повтори, что ты должна сделать.

Гленда повторила, и я снова вывел ее в коридор.

— Я покажу тебе одно уютное местечко неподалеку от выходного люка, там ты сможешь отдохнуть и полюбоваться видом снаружи. А главное, оттуда тебе будет видно, как я возвращаюсь.

Я подумал, что ее могут испугать вспышки в развалинах крепости. Надо объяснить, как сделать стену матовой…

— Да, вот еще что. Когда я вернусь, я, может быть, стану другим…

Она подняла на меня недоумевающий взгляд:

— Прости, не поняла…

— Возможно, у меня будет другая внешность. Ну, в общем, я буду выглядеть как совершенно незнакомый тебе человек.

— И этого незнакомого человека нужно посадить в кресло любой ценой, даже если придется применить силу?

— Только при условии, что он будет этому противиться… будет как бы не понимать, чего от него хотят…

— Так ведь любой станет себя так вести, если его попытаются ни с того ни с сего засунуть под этот колпак!

— Это буду я, понимаешь? Просто в другом обличье.

— Хорошо, я сделаю все, как ты сказал. Но если…

— Что еще?

— Но если никто не вернется?

— Тогда все погибло. Возвращайся домой и забудь обо всем, что с тобой было сегодня.

— Но я не знаю, как отсюда выбраться!

— Пойдешь в ту комнату, где… где мертвые. Оттуда — вниз, потом налево. На дальней стене увидишь небольшую зеленую панель. Нажмешь на кнопку. Все очень просто. В общем, сообразишь, если захочешь.

Мы вошли в комнату отдыха, и Гленда, вскрикнув, отпрянула от меня. Стена была прозрачной. Луны видно не было, но серебристое сияние заливало равнину — это вторая луна, размерами больше первой и соответственно гораздо ярче, вот-вот должна была подняться над горизонтом.

— Это же не картина! — воскликнула Гленда восторженно. — Это же настоящее окно!

— Настоящее, — подтвердил я, мягко удерживая ее за плечо и протягивая ей транквилизаторный пистолет. — Ты умеешь им пользоваться?

Она мельком взглянула на него.

— Умею, — и, как загипнотизированная, подошла к прозрачной стене.

Я взял Гленду за руку, вложил в ладонь пистолет и сомкнул ее пальцы вокруг рукояти.

— Я и представить себе не могла, что снаружи так здорово! — сказала Гленда.

— Ну и смотри сколько угодно, а мне нужно идти. Здесь, в подлокотнике, кнопка. Выключишь, если надоест.

— Зачем? Это же так прекрасно!

— Хочу тебя предупредить: вон там, в развалинах, иногда что-то вспыхивает… Может быть, это вредно для глаз.

— Ну, когда начнет вспыхивать, тогда и выключу А пока я хочу смотреть, смотреть!..

— Ладно, до встречи. Постараюсь скоро вернуться.

— Подожди!

— Не могу. Я и так потерял много времени.

— Но там только что кто-то пробежал! Какой-то человек!

— Где?

Она показала в направлении руин. Я напряг зрение, но ничего не увидел.

— Он исчез, — сказала Гленда.

Она, кажется, даже не заметила, как я вышел из комнаты отдыха — до такой степени ее увлекло зрелище ночного пейзажа.

Бегом, бегом по коридору — к нише, в которой выход из Дома. Все три люка, расположенные один за другим и снабженные самостоятельными системами защиты, были распахнуты настежь.

Я выскочил наружу и приостановился лишь для того, чтобы проверить, заряжен ли револьвер.

Ночь была прохладная, туман, пронизанный лунным сиянием, стлался над равниной. Незнакомые запахи кружили голову. Впрочем, ощущение новизны быстро пропало. Ведь я бывал здесь раньше… когда-то очень давно.

Привычно двинулся по пересеченной местности в сторону древних развалин. Тишину нарушали лишь странные стрекочущие звуки, но я не понимал, кто их издает, — птицы или насекомые. Каменистая тропа была влажной и скользкой, и, когда она уводила вниз, я с головой погружался в туман. В очередной раз выбравшись на ровное место, я заметил свою длинную черную тень, — так ярок стал свет луны. Огромное и безупречное круглое светило поднялось над горизонтом. Клочковатые облачка то и дело застили его белый лик, зато небеса были чисты и искрились бесчисленными звездами.

Странные чувства я испытывал. Неуверенность в себе, сомнение в правильности предпринятых действий, даже какую-то робость… кажется, меня угнетало зрелище звездного неба… Как упорно старались мы внушить и себе, и другим, что со звездами связаны лишь непристойные или во всяком случае двусмысленные ассоциации… действовал на нервы и этот безжизненный холмистый пейзаж… Ведь я впервые за столько столетий находился вне Дома! И преследовал некоего таинственного врага, который двигался в направлении не менее таинственных руин.

Таинственные руины? А вот это что-то новое. До сих пор я не считал их таинственными. Руины просто были, были всегда, и тот факт, что сейчас они казались таинственными, как нельзя лучше свидетельствовал о происходящем в моем сознании процессе переосмысления себя и окружающей действительности. Я вдруг понял, почему никогда не интересовался этими развалинами. Да потому что в незапамятные времена знал кое-что об их происхождении. Кое-что, но далеко не все… Впоследствии, однако, мое любопытство, как меч о камень, притупилось о некий пласт подсознания.

Сколько же самых разных вещей я забыл? Быть может, что-нибудь из наследия предков могло мне сейчас пригодиться… А вдруг, преследуя этого человека, который знает, кто он такой, так же хорошо, как знаю себя я, и который вдобавок присвоил еще и опыт четырех предыдущих предков (только об одном из них, о Джордане, я имел хотя бы смутное представление) — вдруг, преследуя его, я бегу навстречу собственной гибели?

Ну что же, пусть будет, что будет. Нам давно пора выяснить отношения. Я надеялся, что и мой враг придерживается того же мнения.

А ведь не случайно он выбрал место для схватки не просто за пределами Дома, а именно поблизости от развалин старой крепости. При этой мысли мне стало особенно не по себе, но я не понимал почему…

Эх, если бы я, а не он выдернул эти штекеры!

Я бежал, настороженно озираясь, ожидая засады из-за каждого камня, хотя и чувствовал (каким-то, наверное, седьмым чувством), что у него своя, особая тактика и не станет он сейчас на меня нападать.

А вдали лежали покрытые мраком руины. Ни вспышек, ни даже слабого мерцания. Лишь черные тени, отбрасываемые ими на серебристую землю, становились короче по мере восхождения луны.

Я старался двигаться как можно тише, но шум моего дыхания слышался, наверное, за милю. С холма мне открылся вид на всю равнину. Здесь, на вершине, повеяло легким холодным ветерком, туман рассеялся. Противника моего нигде не было видно.

Во имя торжества идей пацифизма и ради сохранения стабильности в Доме я должен был уничтожить этого человека. Но и его намерение убить меня очевидно. Вот только за что?.. за что? Это оставалось для меня загадкой. Одно, впрочем, я знал совершенно точно: он намерен вывести людей из Дома и поэтому заслуживает смерти. Правда, в моем к нему отношении прослеживался определенный нюанс: если с любым другим заблудшим я бы расправился без колебаний, то упорство Блэка и, главное, его несомненная незаурядность возбуждали мое любопытство. Да, мне было интересно, какими принципами он руководствуется.

Относительно непогрешимости собственной концепции я не сомневался. Я полагал, что человеческую природу необходимо изменить, и был уверен, что принудительное моральное совершенствование возможно. И вот сейчас, огибая неглубокую, покрытую рябью лужу, я впервые удивился: «А откуда во мне такая уверенность?»

Вопрос этот касался не содержания моих воззрений, просто мне вдруг захотелось понять, откуда они у меня взялись. Мне казалось, что я думал так всегда. Но если дело обстояло подобным образом, то… я даже вздрогнул, осознав, что, да, конечно, мы оба унаследовали многовековой опыт наших с ним общих предков, но ему-то за счет большего количества выдернутых штекеров этот опыт ближе и, если можно так выразиться, «роднее». С другой стороны, он вместе с этим опытом должен был приобрести и соответствующее нашей духовной традиции мировоззрение, но вот тут были возможны варианты: либо изначально Блэк не был, что называется, потерянным человеком, и теперь, после того как он выдернул вышеупомянутые штекеры, его взгляды изменились к лучшему, либо (а такой поворот в положении дел тоже нельзя было не учитывать) опыт четырех древнейших наших пращуров был в нравственном отношении столь неоднозначен, что, обладая им почти в полном объеме, Блэк мог продолжать свою злокозненную деятельность, оставаясь самим собой, но сделавшись еще сильнее.

Все эти предположения в той или иной степени имели право на существование. Ведь о предках я не знал абсолютно ничего, так же как и о происхождении моих гуманистических взглядов. Безусловно, они были разумны, но их возникновение отнюдь не являлось результатом каких-либо логических выкладок. Нет, они были просто составной частью того, что я, может быть несколько неудачно, называл «духовной традицией». Сущность же этой традиции мне неведома!

Так вот, если допустить, что и Блэк ощущает связь с ней не менее отчетливо (и даже более, ведь он теперь на четыре поколения старше меня), то как раз это обстоятельство могло обернуться в его пользу и помочь ему сохранить независимость от моего образа мыслей… Быть может, более древние пласты нашего коллективного опыта были проникнуты духом жестокости и насилия! Впрочем, принципы гуманности, содержавшиеся в памяти семьи, не могли же не повлиять на нынешнее состояние его личности. Во всяком случае, я на это надеялся.

А вообще наше противостояние напоминало некий лабораторный эксперимент, когда два химических вещества, о природе которых ничего не известно, помещают в одну пробирку, чтобы определить, как они взаимодействуют…

Выходит, самое уязвимое место — это мое прошлое? Действительно, оно не представлялось мне таким прочным, как настоящее, ибо в нем могло наличествовать нечто способное поддержать и ободрить моего врага. Ведь ради чего, собственно, производилось частичное самоубийство при каждой смене связного? Ради чего вставлялся штекер в гнездо? Делалось это не только с целью облегчить адаптацию личности к новым, после слияния, условиям жизни. Процедура действовала облагораживающе, очищающе, из сознания каждого нового связного удалялось все, что в данную эпоху мы считали асоциальным и угрожающим спокойствию общества.

Например, сейчас я, обладая определенными качествами Винтона, был способен на такие поступки, при одном упоминании о которых Ланж Младший или Энгель содрогнулись бы в ужасе; не исключено, что кто-нибудь из них даже грохнулся бы в обморок. Но мне-то эти качества пришлись как нельзя кстати, иначе нечего было и думать о схватке с Блэком. Впрочем, меня тоже передергивало от отвращения при мысли о том, что придется воспользоваться этими допотопными средствами, придется проявить жестокость, насилие… Но ведь и мой враг был анахронизмом. Другие методы борьбы с ним обречены на провал.

Что же таилось за теми четырьмя выдернутыми штекерами? Это меня не на шутку тревожило. Я помнил, кем был недавно, знал, кем стал теперь, метаморфоза эта произошла со мной вполне безболезненно, и все мои поздние «я» (Ланж Младший, Энгель, Кэрэб) вспоминались просто как перепады мимолетных настроений. Также и не уничтоженные Винтоном качества личности Джордана прижились во мне, а те, что были загнаны в подсознание, просвечивали, как сквозь темную воду, лишь в моменты эмоционального напряжения. Тогда Джордан становился моим демоном-искусителем и пытался оказать на меня влияние. Кстати, в общих чертах мнение о нем я уже составил. Похоже, это был изрядный сукин сын, отнюдь не обремененный грузом моральных запретов.

Вот я и опасался: а не может ли так случиться, что четверо моих наидревнейших предков поддержат не меня, а Блэка? Я всю жизнь чуть ли не за волосы поднимал себя над собой! И не сиди во мне неукротимая воля к самосовершенствованию, что тогда? Неужели я был бы подобен Блэку? Ведь мы — одна плоть, одна кровь. Я не понимал, как такое возможно, но опровергнуть этот факт не мог. В сущности, нас отличала друг от друга лишь приверженность разным идеалам. И вот за эти идеалы мы, две ипостаси одной и той же личности, готовы в буквальном смысле слова перерезать друг другу горло!

Чувство, переполнявшее меня сейчас, было очень сходно с тем, что недавно заставило Энгеля бежать вдоль ряда трезвонящих телефонов. Только теперь я знал точно, что, сними я тогда трубку — и ответил бы мне мой собственный голос.

Напряженно вглядываясь в пелену тумана перед собой, я трусил по этой странной местности, то и дело огибая воронки или груды каменного щебня. Я старался не терять самообладания и все время был начеку, потому что ощущение опасности начало во мне усиливаться.

Миновал небольшой кратер с оплавленными краями. Почти сразу за ним начался подъем, и я долго взбирался по склону холма, оскальзываясь на каменных обломках, пока не достиг вершины — в трех четвертях мили отсюда явственно различались те самые развалины.

Я тотчас спрятался за камень и уже украдкой стал изучать открывшуюся панораму. Равнина, озаренная лунным сиянием, лежала пустая и голая, разве что изредка пролетали над ней какие-то крошечные существа, может быть, птицы, они то снижались почти до самой земли, то взмывали к небесам.

Развалины все так же оставались в тени. Я еще на мгновение задержал на них взгляд, а потом обернулся. Черный корпус Нулевого крыла с желтым квадратиком окна посередине стены, обращенной к равнине, находился от меня на порядочном расстоянии. Снова повернулся к развалинам и тут наконец увидел его.

Он вынырнул из-за невысокого зубчатого хребта, который зигзагообразно разделял равнину.

Я немедленно бросился в погоню, скатился с холма, рискуя свернуть себе шею и увлекая за собой шумные оползни мелкого блестящего гравия. Больше не было надобности скрываться, я засек его, засек!

Лишь только рельеф местности выровнялся, перешел на бег. Теперь мне стало ясно, почему Блэк покинул стены Дома. Он стремился к развалинам крепости, и это меня испугало сильнее, чем если бы он неожиданно выскочил мне навстречу. Нужно было помешать ему добраться туда. Ведь он знал о прошлом семьи больше меня, и я подозревал, что там, в развалинах, у него припрятано какое-то оружие, благодаря которому он получит надо мной превосходство.

С холма вниз, а потом опять в гору. Все вокруг было завалено щебнем, оплавленными каменными обломками. Бежать стало труднее, но я не сбавлял темпа и постепенно его нагонял. Интересно, заметил он преследование? И когда? Может быть, всего минуту назад? Неважно. Я, хотя уже порядком запыхался, был ближе к нему, чем он к своей цели.

Блэк снова обернулся и — увидел меня! Замер на миг, а потом припустил в прежнем направлении. Не имело смысла открывать по нему огонь. Мы были слишком далеко друг от друга. Выругавшись, я тоже поднажал из последних сил. Нельзя было показывать ему, что я выдохся. Он должен был поверить, что сил у меня достаточно и я догоню его, как бы он ни старался ускользнуть.

Блэк опять обернулся, а я, весь в мыле, был от него уже на расстоянии слышимости человеческого голоса. Он постоял, как бы раздумывая, потом побежал снова.

И тогда я почувствовал себя увереннее. Ощутил необыкновенную легкость в ногах и понесся за ним как угорелый. У меня открылось второе дыхание.

Блэк тоже это почувствовал: он обернулся и тут же резко ушел вправо, к гряде огромных валунов. Отлично, я сделал то же самое. Мне надоело осторожничать, — даром, что ли, на мне был панцирь, надежная защита от его пуль. Держа револьвер двумя руками, подлетел к валуну, за которым он скрылся. Еще через секунду был уже по ту сторону валуна. Но Блэка там не оказалось. Он успел отбежать на добрую сотню ярдов. Выстрелил в меня и тотчас спрятался за камень. Я не стал отвечать выстрелом на выстрел. Берег патроны. К тому же с такого расстояния попасть в движущуюся цель очень трудно. Ждал, когда он высунется.

И вот он высунулся, и мы выстрелили одновременно. Я получил чувствительный удар в грудь, а он отделался легким испугом.

В бешенстве я ринулся вперед, посылая в него пулю за пулей. Блэк на этот раз не отступил. В панцирь еще два раза сильно стукнуло, но и он дернулся после одного из моих выстрелов, и это меня воодушевило.

И снова мы выстрелили одновременно. В мозгу с левой стороны что-то ослепительно вспыхнуло, я закричал и рухнул на землю. Револьвер выпал из немеющих пальцев…

Но я еще не верил, не хотел верить, что проиграл!

Услышал над ухом лязг затвора. Повернул голову и увидел носки его башмаков. Правая рука мне не повиновалась, но ведь нельзя, нельзя было ждать, пока он перезарядит револьвер и снова нажмет на спусковой крючок!

Левой рукой обхватил его ногу чуть выше лодыжки, тоже, кажется, левую. Он попытался вырваться — не вышло. Приподнял другую ногу, намереваясь пнуть меня — и в этот момент я рывком повалил его на землю. Он упал, а я, отпустив его, успел выхватить из внутреннего кармана куртки кинжал. Но дотянуться до его горла или сердца был не в состоянии. Он уже приподнимался с земли. Единственное, что я мог бы еще сделать, это перерезать врагу артерию на ноге, навалиться на него, придавить к земле и не отпускать, пока он не истечет кровью.

Я занес руку с кинжалом, но он блокировал удар, более того — вцепился в мое запястье. Он тоже был ранен, на левом боку темнело кровавое пятно, но сил У него было все-таки больше, чем у меня. Свободной рукой Блэк начал методично, один за другим, отгибать мои пальцы, сомкнутые вокруг рукояти кинжала. Уже теряя сознание, я понял: мне с ним не справиться.

Блэк наконец завладел кинжалом, и теперь острие моего же оружия было нацелено в мое горло. Вот она, ирония судьбы. А я-то был так уверен, что пристрелю его. В этом случае мне осталось бы лишь не поддаться процессу слияния, и тогда с моим врагом было бы покончено навеки.

Как же это?..

А когда стальное жало коснулось моего горла, я увидел его глаза. И не было в этих глазах торжества, а только смертельная усталость и еще почему-то страх…

Глава 10

Тишина, ослепительный свет, кровь. И боль… Слишком поздно. Слишком поздно… Сопротивляться слиянию… Нет! Поддаться ему? Головокружение… И этот луч! Этот луч!

Я зажмурился. Одежда на мне была мокрой от пота и крови…

Мысли в потрясенном сознании мелькали беспорядочно, наслаивались одна на другую, переплетались, мне было не вырваться из замкнутого круга одних и тех же навязчивых образов.

Надо перестать думать, ограничить деятельность мозга простейшими функциями. Просто наблюдать и немедленно реагировать — похоже, это был единственный способ не сойти с ума.

Я ощущал боль в нескольких частях тела, но особенно в правой руке. Довольно долго смотрел на нее, прежде чем до меня дошло, что это действительно моя рука. Ее пальцы побелели от напряжения, продолжая стискивать рукоять кинжала, лезвие которого больше чем на две трети ушло в горло человека, лежащего поперек моих вытянутых ног. Левый глаз у него был выбит, щека, лоб и шея обагрены кровью.

Да, да, я вспомнил, что здесь произошло, но сразу же заставил себя не думать об этом и сосредоточиться на своей руке. Осторожно ее разжал — мелькнуло еще одно воспоминание, я его тоже вытеснил. Рука окончательно отпустила рукоять кинжала и легла вдоль тела. Пошевелил затекшими пальцами и невольно вскрикнул, ощутив болезненное наслаждение, когда мышцы руки расслабились.

Но этот луч…

Направленный прямо в лицо, он слепил мне глаза.

Я повернул голову вправо, влево, но он был столь ярок, что это мне мало помогло.

Решил перебраться куда-нибудь в тень. Помимо прочего, не хотелось лежать рядом с трупом. Спихнул его с себя, стараясь не поворачиваться лицом к свету.

Все тело ломило, а правый бок был влажен от крови и тупо ныл. Кое-как я поднялся на ноги, прислонился спиной к валуну, возле которого лежал только что. Дышать было трудно, воздух со свистом вырывался из легких.

Мне казалось, что я нахожусь в эпицентре ночного кошмара и мне уже никогда не проснуться. Я боялся вспоминать о том, что произошло, и уж тем более представить, что может со мной произойти в будущем. Лишь только голова перестала кружиться, я покинул это страшное место. Пошел навстречу огромной белой луне, висевшей над холмом.

Луч следовал за мной по пятам. У меня возникло желание спрятаться от него.

Резко, насколько был способен, я свернул вправо. Потом влево. Пытался ускорить шаг и все равно оказывался внутри светового пятна.

Меня охватило бешенство.

— Только ни о чем не думай! Ради Бога, ни о чем не думай! — громко сказал я себе и удивился непривычному тембру своего голоса. — Думать нельзя. Это вызовет страх, смятение… Размышляй о чем-нибудь предельно простом, сосредоточься на этом, а все остальное забудь.

Я следил лишь за тем, чтобы не упасть. Старательно отсчитывал пройденные ярды, смотрел только под ноги. Сконцентрировал внимание исключительно на своих ступнях, лодыжках, икрах…

«Но ведь иду-то я не в ту сторону…

Разве? Гм-м, как же я сразу этого не заметил?»

В самом деле, меня почему-то тянуло к тем развалинам…

Не думай о постороннем! Ищи укромное место. Сейчас главное — скрыться от этого вот уж действительно всевидящего ока.

Но…

Никаких «но». Бегом!

Я побежал. Пятьдесят ярдов. Сто. Теперь направо. Пятьдесят ярдов. Теперь налево. Пятьдесят…

Луч летел надо мной, озаряя мне путь. Моя длинная тень скользила по серебристой земле. Мне стало страшно. Я растерянно озирался в поисках укрытия.

И вот в сотне ярдов слева от тропы приметил нагромождение камней. Тяжело дыша, доковылял, протиснулся в щель между валунами. Машинально полез в карман за сигаретами. Их не было.

Все правильно, Винкель же не курил. Постой, постой… Выходит… Блэк… Нет!.. Не думай о постороннем!

Я закусил губу.

Здесь, среди камней, было темно и тихо, и я понемногу пришел в себя. Дыхание успокоилось, сердце стало биться ровнее. Боль в боку тоже несколько поутихла, хотя рана и продолжала кровоточить.

«Я должен идти к развалинам крепости. Если бы не этот проклятый луч, я бы давно уже туда добрался.

Но зачем? Что я там забыл? Только что единственной моей заботой было укрыться от света…

Нет, погоди, погоди…

Ведь я же убил последнего из них. Я победил. Нет.

Я наконец-то прикончил Блэка!

Да нет же.

Нет?

Вот оно что. Стало быть, врата ада разверзлись. Ну конечно, я и он были слишком истощены физически, чтобы сопротивляться слиянию».

Осознавая возможные последствия происшедшего, мне хотелось и хохотать, и одновременно вопить от ужаса. Ведь осознать — не означает примириться. Растерянный, я не понимал, что делать дальше.

«Кем же мне довелось стать в этот, теперь уже последний раз?»

Рассматривая случившееся с двух точек зрения (что следовало понимать буквально), я вынужден был прийти к заключению: теперь я — самый свой заклятый враг.

Кажется, я действительно засмеялся. Не исключено, впрочем, что это были глухие рыдания.

Независимо от собственной воли я блуждал в лабиринтах памяти и на каждом шагу натыкался на совершенно противоположные прежним истолкования и оценки любого своего прошлого поступка или даже побуждения.

Это было чересчур. Действительно чересчур. Меня разрывало на части. И помочь себе я ничем не мог. Какое бы решение ни приходило в голову, тотчас возникало великое множество противоречивых чувств, среди которых я смутно различал и ярость, и страх, и угрызения совести. Я был в полном смятении.

Спасение пришло извне. Вдруг раздался металлический скрежет. Пока отдаленный и здесь, на этой равнине, совершенно немыслимый. Моментально я весь превратился в слух, все прочие чувства исчезли.

Пригнулся и выглянул из-за валуна. Внешняя его сторона была озарена, но мне посчастливилось занять такую позицию, благодаря которой мое лицо две или три секунды оставалось в тени. Потом луч меня, конечно, высветил и пришлось зажмуриться, но все-таки я успел установить происхождение этих странных скрежещущих звуков.

По равнине катился робот. Он был на гусеничном ходу и снабжен четырьмя длинными гибкими щупальцами-экстензорами. Фотоэлектрические его фары светились, а катился он в направлении валуна, за которым я прятался, и явно по мою душу.

Я недолго думая пустился наутек.

С холма вниз. Снова в гору. Опять вниз. Луч поначалу не отставал, но, опустившись в ложбину, я надолго оказался в тени.

Меня шатало от слабости. Отдуваясь, я прижимал руку к правому боку. Обнадеживало то обстоятельство, что всю оставшуюся часть пути предстояло спускаться. Там, внизу, серебрился в лунном сиянии огромный корпус Нулевого крыла. Я видел одинокое желтое окно и (это мне уже казалось) на влажной тропе цепочку своих следов, ведущих к нему…

Посмотрел назад. Робот стрекотал покуда по ту сторону холма. Туман, а также испарения, поднимающиеся от земли, фосфоресцировали. Влажная поверхность валунов блестела как черное стекло.

Поначалу я наивно полагал, что избавиться от моего механического преследователя не составит труда. Квадратный, однако, двигался с завидной скоростью. Все ближе слышался размеренный скрежет гусениц по кремнистому щебню. От этих скребущих, царапающих звуков мне становилось уже по-настоящему жутко, но благодаря им я мог хотя бы определить, на каком расстоянии от меня находится робот.

А еще я неожиданно осознал, что этот луч, сколь ни был мучителен для глаз его блеск, странным образом притягивает меня. Я постепенно догадывался, что со мной случилось, догадывался, почему решающая схватка не могла состояться ни в каком другом месте, кроме как на этой равнине. Ведь мой враг стремился к развалинам крепости. А теперь это стремление перешло ко мне. Но что же оно означало? Этого я еще не знал, хотя чувствовал, что в желании туда добраться не содержалось ничего опасного для моей жизни… для жизни последнего из всех нас. Неспроста ведь и луч возникал именно там, среди развалин. Ну конечно, он указывал мне направление! Это был зов, сигнал, обращенный ко мне. Именно ко мне и ни к кому другому. Правда, тот «я», который сейчас стремился к развалинам, уже не был тем «я», кому этот сигнал предназначался.

Ошеломленный этим открытием, я порывался бежать прочь. В то же самое время меня тянуло в сторону крепости. Я чувствовал, что не устою перед искушением.

И не устоял. Отбросил колебания и повернул к развалинам. На мое решение повлияло отчасти и то обстоятельство, что робот был уже очень близко.

Стальное чудище, несомненно, кто-то наводил на меня. Я не знал кто и поэтому почел за лучшее обратиться в бегство.

Но и скрежет сделался громче. Это означало, что робот увеличил скорость.

С беспокойством поглядывая через плечо, я перепрыгивал через трещины, взбирался на груды щебня, лез по камням, спрыгивал. Искал место, где еще не рассеялся туман и куда не мог проникнуть таинственный луч, до сих пор вызывавший во мне противоречивые чувства.

Впрочем, рассчитывать на то, что мне повезет, приходилось все меньше, потому что рельеф местности снова выровнялся и луч вот-вот должен был меня обнаружить. Пока что световое пятно мелькало где-то далеко впереди.

Несколько раз я спотыкался и падал. С трудом поднимался, проклиная себя за медлительность и отсутствие привычки смотреть под ноги. Между тем робот явно меня догонял. Правда, нельзя было сказать, чтобы он всегда безошибочно определял направление, в котором я двигался. Нет, квадратный то и дело вилял, тормозил, крутился на месте, даже пятился. Воспользовавшись очередным моментом его замешательства, я решил вернуться к тем валунам, среди которых недавно укрывался. По моим предположениям, там ему было не пройти.

Но робот каким-то немыслимым образом на этот раз угадал мое намерение и покатился наперерез. Я начал серьезно сомневаться в своей способности от него оторваться.

Черт побери, что же мне делать?

— Да выруба ты его, дурачина!

Ого! Я даже вздрогнул от неожиданности — голос прозвучал из какой-то вовсе неведомой области моего подсознания.

— Как?

— «Как!», «Как!» Поверни голову вправо. Стоп! Видишь вон ту скалу? Полезай на нее.

— Но меня же будет отовсюду видно!

— Делай, что тебе говорят. Так и задумано.

Ну что же, мне оставалось лишь слепо повиноваться. Значит, у него имелся какой-то план. У меня-то не было никакого. В конце концов, кому доверять, как не собственным предкам? Подбегая к скале, я уже понимал его замысел. В данных обстоятельствах действительно ничего лучше не придумаешь.

Скрежет за спиной становился все громче. Я обернулся — робот был от меня в совсем уже опасной близости.

Опрометью кинулся к указанной предком скале, а когда подбежал к ней, у меня даже дух захватило — такую крутизну предстояло мне одолеть. Но делать было нечего — не оглядываясь, полез вверх.

— Да, бывает, что и страх окрыляет, — философски комментировал предок мои действия.

— Что верно, то верно, — пробормотал я, а потом слышал уже только шум крови в ушах да металлическое лязганье снизу.

«Неужели квадратный полезет за мной на скалу? Вряд ли. Я и за себя-то не поручусь, что у меня это получится. Скорее всего он попытается взять меня измором. Встанет под скалой и будет ждать, пока я не свалюсь».

Склон становился с каждым ярдом круче, и мне все чаще приходилось искать опору для рук и ног. Силы были на исходе, бок снова разболелся. Уже у самой вершины мне стало совсем худо, голова кружилась, я мог запросто сверзиться.

Хрипло дыша, перевалился наконец на широкую, с изрядным уклоном, площадку и тут же лишился чувств. Но пребывал без сознания недолго.

Скрежет гусениц заставил меня приподняться. Чтобы это сделать, мне потребовались немалые усилия. Руки и ноги были как будто налиты свинцом, голова раскалывалась. Обрывки воспоминаний, подобно фрагментам некоего полузабытого сна, соединялись друг с другом в смутной последовательности и вновь распадались вперемешку, прежде чем я успевал сообразить, что каждый из них означает.

На локтях я подполз к краю площадки, заглянул вниз и с ужасом убедился, что робот поставил-таки перед собой задачу взобраться на скалу. Самым поразительным было то, что ему это удавалось. Он вскарабкался уже на высоту пятнадцати футов, но в этом месте скала становилась почти отвесной, и гусеницы ожесточенно скребли камень, выискивая уступы, выступы, выемки. Он продвигался вверх очень медленно, то наступал, то отступал, но его экстензоры настойчиво ощупывали поверхность перед собой, не пропуская ни трещинки, ни даже самой незначительной выпуклости.

— А теперь врежь ему как следует!

— Не волнуйся, сделаем в лучшем виде, — процедил я сквозь зубы, осматриваясь в поисках подходящего камня. В основном они были или слишком большие или, наоборот, чересчур мелкие. Я лихорадочно соображал, какую применить тактику: сбросить на него одну солидную глыбину или закидать более-менее увесистыми обломками? Я выбрал последнее.

Встал на колени, потом на ноги. Набрал с дюжину камней потяжелее и сложил их в кучу у края площадки. К тому времени робот продвинулся вверх еще на ярд и снова шарил щупальцами впереди себя.

Я швырнул в него три обломка. Два — мимо, один угодил в гусеницу. Проклятье!.. Швырнул еще два — первый пролетел в дюйме от его головы (или как там эта штука у него называлась), второй — намного выше.

Робот нашел-таки, за что зацепиться, подтянулся и стал ближе еще на четыре или пять футов.

Шестым камнем я все же попал в его квадратную башку. Это был пока что единственный мой удачный бросок, но и его хватило, чтобы у меня появилась надежда. Я старался целиться как можно точнее и довольно часто попадал по голове, гусеницам, туловищу моего преследователя. Правда, заметного впечатления на него это не производило.

Он поднялся уже на двадцать пять футов и, судя по всему, не собирался останавливаться на достигнутом. Как он ухитрялся удерживаться на скале, мне было непонятно. Похоже, его гибкие блестящие щупальца обладали невероятной силой и цепкостью.

Камни у меня кончились. Я осмотрелся, приглядел здоровенный, как кочан капусты, обломок, двумя руками — еле-еле! — поднял его, швырнул и…

И попал! Квадратного крепко тряхнуло! Я был уверен, что сейчас он кувыркнется вниз, но, к моему изумлению, этого не случилось. Да, робот откинулся назад, однако вернул своему туловищу прежнее положение. И снова пополз вверх.

Я поднатужился и спустил ему навстречу камешек, который смело можно было назвать глыбой, он был раза в три больше предыдущего. На этот раз при ударе робот исторг сумбурное попурри из лязгов и скрежетов. А затем как ни в чем не бывало продолжил подъем.

Все, я исчерпал свой арсенал. Камни, поднять которые мне было под силу, кончились. Впрочем… на верхнем краю площадки высился один, по форме очень подходящий. Если его своротить с места, он покатится. Если он покатится туда, куда я его направлю, роботу на скале не удержаться.

К сожалению, камень не был идеально круглым, и я сомневался, покатится ли он в заданном направлении. Я все еще пребывал в нерешительности, когда робот внезапно дернулся, поднялся сразу на три или четыре фута, закрепился на занятой позиции и снова начал шарить щупальцами впереди себя. Он преодолел уже более половины расстояния, разделявшего нас.

Я бросился к камню. Сначала я не мог его даже пошевелить. Лишь после шестой или седьмой попытки, навалившись всей тяжестью тела, я сумел его сдвинуть. Руками толкать не было смысла — они меня не слушались. Кроме того, я был измотан болью в боку и непрекращающимися приступами головокружения. Однако тот факт, что камень, пусть всего лишь на дюйм, но сдвинулся с места, подействовал на меня вдохновляюще. Я снова навалился — и камень продвинулся еще на несколько дюймов. Тогда я лег, уперся спиной в выступ скалы и начал толкать его ногами. Каждое мое усилие отзывалось нестерпимой болью в боку, я громко стонал, но зато и камень двигался. Время от времени я смотрел вниз и видел, что щупальца уже высунулись из-за края площадки и шарят, шарят по ее поверхности!..

И вот камень качнулся и…

Нет, снова встал на прежнее место!

Еще усилие!

Еще!..

Камень готов был опрокинуться, но сил для решающего толчка у меня уже не осталось.

Двумя щупальцами робот уже зацепился за край площадки. Гудение его стальной утробы сопровождалось зловещим скрежетом гусениц… а я лежал в полуобморочном состоянии, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

И вдруг ночной воздух озарился, и световое пятно заметалось вокруг меня по площадке, и вот уже я весь был облит этим невероятно ярким светом.

Я выругался, отвернул голову и неожиданно почувствовал прилив сил.

Содрогаясь конвульсивно, уперся ногами в камень. Стиснул зубы так, что они заскрипели. Пот ручьями потек по лицу, заливая глаза. Боль в боку пульсировала в такт биению сердца.

Камень продвинулся еще на два или три дюйма. Я расслабился и снова уперся в него ногами.

И вот наконец он достиг критической точки. Оставалось опрокинуть его вниз. Еще толчок — и камень медленно наклонился… на миг мне показалось, что он качнется обратно, но — нет, он все круче заваливался вперед…

Я в изнеможении упал на спину и что было дальше, мог бы и не увидеть, потому что голова моя, как у тряпичной куклы, безвольно легла на плечо… но тут луч снова полоснул меня по лицу, я отвернулся и стал свидетелем захватывающего зрелища: робот почти наполовину высунулся из-за края площадки; камень, вихляясь и грузно подпрыгивая, катился вниз. У меня похолодело внутри — неужели он прокатится мимо цели?

Бац! — камень угодил точнехонько в центр квадратной башки. Внутри ее что-то оглушительно треснуло, и тотчас камень и робот исчезли из моего поля зрения. Откуда-то снизу донеслось почти одновременно два гулких удара, и я потерял сознание.

Не знаю, сколько времени я пролежал в забытьи. Кажется, я спал, и мне снились звезды без числа; они, подобно блистающим островам, плавали в черных водах огромного озера (представить Вселенную бескрайним океаном я не решился даже во сне, сказывалось длительное пребывание в замкнутом пространстве Дома); а еще мне снились люди, странствующие от звезды к звезде, мирные, спокойные, мудрые люди… Мне было приятно видеть их, но приятно по двум взаимоисключающим причинам: либо моя деятельность по исправлению человечества привела-таки к желаемому результату, либо люди стали лучше без постороннего вмешательства и гораздо раньше, чем я даже мог предположить.

В любом случае сон был замечательный, и я проснулся с сожалением. А разбудил меня снова луч.

Я поднял голову и сначала решил, что все еще сплю, потому что небо было усеяно теми же самыми, что в моем сне, звездами.

Приподнялся на руках, потом встал на колени. Опустил голову, чтобы луч не слепил глаза, и дополз до края площадки.

Робот, раскинув щупальца, лежал на спине у подножия скалы. Камень куда-то закатился, его не было видно.

Моя радость при виде поверженного противника довольно скоро сменилась унынием. В самом деле, что, как не сломанный механизм, представлял собою теперь я сам? Сохраняя в своей личности лишь самое существенное, я упрощал себя в каждом следующем поколении и действовал или, вернее будет сказать, функционировал исправно, пока не кончался завод. А потом — по новой.

Это же он функционировал… он, а не я!

Нет, черт побери, я! Именно я!

А может быть, мы?

Ладно, мы так мы, но я все же пытался понять, что со мной произошло. Итак, к моменту решающей схватки и последовавшего за ней слияния я, испытав ряд психических потрясений, усвоил воскрешенный мною отрицательный опыт Энгеля, Ланжа Младшего и Винтона, этот, мною же в незапамятные времена приобретенный и, стало быть, мне принадлежащий и лишь мне одному нужный опыт! И вдруг — слияние с незаконным связным, с врагом, и через него в меня хлынуло чуть ли не вообще все, что содержалось во мне изначально!

Впрочем, почему с врагом?

Нет, врагом я больше не был.

Ибо спустя лишь миг после слияния я уже другими глазами смотрел на это позорное наследие, доставшееся мне от убитого Винтона и тех четырех, опытом которых я воспользовался посредством процедуры с выдергиванием штекеров… Правда, главное продолжало оставаться неясным. Я так и не понимал истинные мотивы, которые побуждали действовать этих исправителей человечества, считавших, что им все позволено.

Разумеется, и я стал таким же, как они. Иначе мне с ними было бы не справиться. С ними?

С собой. Конечно, с самим собой. Вот так-то лучше.

…Всем нам было невдомек, почему мы вели себя именно так, а не иначе, и кому это на руку, и кем мы были на самом деле. Я, нынешний Блэк, действительно был тем недостающим клоном. Образец моей ткани некогда был изъят из Нулевого крыла в связи с преклонным возрастом и упадком жизненных сил Блэка тогдашнего. Для того чтобы осуществить передачу моей сущности в новую оболочку, потребовалось имитировать самоубийство, но сделано это было с величайшими предосторожностями и в строжайшей тайне. Нельзя было допустить, чтобы у членов семьи возникло желание слиться со мной (в этом случае они могли узнать мою истинную природу).

До этого я на протяжении многих поколений не выпускал их из поля зрения. Да, почти с самого начала. Это уже потом в памяти образовался провал. Но вот что я знал и помнил всегда: хотя в нас течет одна и та же кровь, мы враги, враги, потому что я — против идеи принудительного морального совершенствования. Наблюдая с неодобрением, как они проводят эту идею в жизнь, и не в силах будучи пока им помешать, я ждал своего часа. И все больше и больше узнавал о членах семьи благодаря их слияниям, в которых принимал безмолвное участие. Но должно было пройти немало времени, прежде чем мое неприятие их методов тотальной слежки и промывки мозгов достигло крайней степени. Тогда я понял, что пора вмешаться.

Ведь вначале предполагалось, что Дом будет служить лишь перевалочным пунктом на пути человечества к отдаленным планетам, на которых мы собирались его расселить. Дом был создан во времена одной древней войны, захлестнувшей Землю, это было место, где род человеческий мог бы перевести дух, прежде чем двинуться дальше.

Но моя семья постановила продлить пребывание людей в Доме на неопределенный срок из опасения, что безумие может охватить их вновь, на какие бы планеты они ни переселились. Семья считала, что человеческую природу должно и возможно изменить, а в результате сделала людей узниками или, вернее, вечными пациентами психушки.

Я-то полагал, что расселение человеческих сообществ на разных, отдаленных друг от друга планетах как раз и будет способствовать сохранению человека как вида, потому что при множестве вариантов развития хоть один да оправдает себя. Я был на Земле в ее последние дни, работал в спасательных командах и верил, что эта война — просто случайность. Ошибка, недоразумение, наконец, болезнь, но уж никак не правило. Даже если я тогда заблуждался, кто мне докажет, что одно и то же должно повторяться вновь и вновь. Я хотел вывести людей из Дома, чтобы они развивались естественно, а не по принуждению и сами решали, как им жить.

Деятельность членов семьи отличалась необыкновенной организованностью и разнообразием приемов, а у меня было лишь одно с ними общее — анонимность. Но уж ее я использовал в полной мере. Я был предельно осторожен, тщательно планировал каждую акцию и бил наверняка.

Правда, первый мой налет на Нулевое крыло был неудачен, но они все равно не сумели установить, кто и почему покушался на их жизнь. Обратиться к властям они не могли — опасались раскрыть себя. Да в этом не было и смысла — власти находились всецело под их контролем. Я изучал их методы конспирации и вскоре мог уже в этом с ними соперничать. А также перенял кое-что из прошлого опыта семьи. Жестокость, например. Впрочем, этому научиться было нетрудно.

Но и они изменились. И я понимал почему. Идея морального совершенствования, которую они лелеяли и пытались осуществить как в масштабах вида, так и на уровне отдельно взятой личности, идея эта их самих и погубила. Они утратили способность за нее бороться, они стали слабы, и я победил. Правда, это была Пиррова победа.

Я тоже, как и они, понятия не имел, кто я такой в действительности. Мои самые ранние воспоминания связывались с «Подвалом» Первого крыла, где я работал техником по обслуживанию оборудования. Лишь гораздо позднее на основании наблюдений за жителями Дома я догадался о существовании семьи, а благодаря телепатическому дару выведал и цель, которую эти мерзавцы преследовали. И тогда я принял решение бороться с ними.

Мне пришлось многому научиться, чтобы стать достойным их противником. Я понимал, что, уничтожив семью, рискую никогда не узнать тайну собственного происхождения, но готов был этим пожертвовать. Впрочем, воскрешение памяти посредством выдергивания штекеров не принесло мне ничего нового о моем прошлом. Вот если бы я добрался до развалин, может быть, тогда… Я проявил к ним повышенный интерес еще там, в комнате отдыха, когда луч впервые заставил меня зажмуриться. И если бы я не тратил времени на возню со штекерами, мог добежать… не случилось бы то, что случилось…

Нет, не так, все не так.

Я должен был сделать то, что сделал. Теперь главное — держать все эти мои бесчисленные «я» в подчинении…

Я с удивлением заметил, что луч уже не вызывает у меня никаких других чувств, кроме раздражения… У нас.

Ну да, у нас.

Нет, все-таки у меня.

Мы и есть «я».

Я глядел на робота и чувствовал себя таким же разбитым.

Зарябило в глазах — оказывается, световое пятно все еще металось по площадке, как будто кто-то нарочно раздражал мое подсознание тестом Роршаха. Голова опять начала кружиться.

Клочья тумана медленно проплывали над роботом. Ветер подгонял их, как пастух стадо овец.

Какое-то черное шустрое существо мелькнуло в воздухе.

Неподалеку от скалы возник шорох, послышались отрывистые хлопающие звуки. Потом снова стало тихо.

Краем глаза я видел, как постепенно тает ледяной диск луны.

У меня уже зуб на зуб не попадал от холода. Руки, вцепившиеся в камень, замерзли, я их не чувствовал.

— Встань.

— Я…

— Спускайся и иди назад. Встань!

— Я устал.

— Давай поднимайся. Живее!

— Не уверен, смогу ли я.

— Сможешь, сможешь. Вставай же!

— Да и не хочется мне больше никуда…

— Никого не волнует, что тебе хочется, а что не хочется. Поднимайся!

— Зачем?

— Затем, что так хочу я. Встать!!

— Ну ладно, ладно, встаю.

Я приподнялся на руках, потом кое-как встал на четвереньки.

— Доволен?

— Да. Теперь встань на ноги.

Я встал. Как только голова перестала кружиться, я окончательно уверился, что способен держаться на ногах. Я стоял спиной к развалинам и лицом к Нулевому крылу.

— Вот туда-то тебе и нужно. Давай шагай.

Я два или три раза глубоко вздохнул и подошел к краю площадки.

Спуститься со скалы оказалось не так трудно, как я ожидал. Последние восемь футов я, уже ни за что не Цепляясь, просто скользил по пологому склону. Соскользнул и распластался на холодной земле.

— Встань и иди.

— Дай ты мне хотя бы отдышаться, — проворчал я, однако покорно поднялся на ноги.

Шел, сгорбившись, прижимая руку к правому боку, шатался, но — все-таки шел. Хорошо, что идти нужно было все время вниз. Луч шарил по вершинам холмов, я был вне его досягаемости, и это меня немного ободряло.

Проковылял мимо робота, не удостоив его взглядом. Взбирался на холмы, спускался. Падал, вставал и снова продолжал идти. Впрочем, ходьба меня разогрела. Вскоре вдали показался черный параллелепипед Нулевого крыла. Желтое окно напомнило мне о Гленде, и тотчас мысли мои обратились к трагической гибели ее отца. Я был его другом, и я же его уничтожил. Нет, не я. Вернее, другой я. Не тот, который был его другом. Но и не нынешний.

Мне стало легче на душе. Не то чтобы меня перестали мучить угрызения совести, просто я уже не был тем, кем был тогда, во времена Кендалла… или несколькими днями или даже часами раньше… Видимо, многократное расщепление и восстановление моего «я» оказалось все же не столь губительно, как можно было предположить. Теперь я хотя бы отчасти понимал, кем был прежде. И это являлось началом понимания того, кто я сейчас.

Да, я поддерживал Кендала Глинна во всех его начинаниях, потому что видел в нем средство разрушить Дом. Но, помимо прочего, Кендалл был моим другом, и, когда семья подвергла его репрессиям, я взял Гленду к себе. Сначала у меня не было относительно нее никаких специальных планов; я сделал это единственно в память нашей дружбы с Кендаллом. Позднее, однако, когда я обнаружил в ней необыкновенные интеллектуальные способности, мне пришло в голову, что нелишне будет наряду с разносторонним образованием дать девочке также и представление о проектах ее отца и о всех тех надеждах, которые он с ними связывал. Зерна, как вскоре выяснилось, упали на благодатную почву, и тогда я изложил ей его концепцию с исчерпывающей полнотой. К тому времени, кстати, я настолько проникся идеями Кендалла, что считал их больше своими, чем его. Ничего удивительного в том, что я решил сделать Гленду своей сообщницей. Она безоговорочно разделяла мои взгляды, и я рассчитывал на ее помощь. Разумеется, всю грязную работу я взял на себя. Да, она ничего не знала о моем намерении убить Энгеля и поставить Винкеля перед необходимостью убить меня. И вот мой замысел удался, и я победил… Собственно, у меня не было другого выхода.

Но если я победил, тогда почему меня больше не тянет к развалинам? Почему я возвращаюсь в Нулевое крыло?

Потому что…

— Иди, иди.

…для этого есть причина… вот только я не в силах ее вспомнить.

В голове было так же темно, как и вокруг. Вдобавок она адски болела.

— А ты не думай ни о чем. Просто иди.

Гленда! В ней все дело! Ведь она ждет меня. Я возвращаюсь, чтобы сказать ей, что весь этот ужас уже позади.

— Встань!

Странно, я даже не почувствовал, что упал. С трудом поднялся и почти сразу упал снова.

— Осталось немного. Ты должен, ты обязан выдержать. Вставай!

Я встал, готовый сотрудничать с этим предком, объединиться с ним… он, кажется, не желал мне зла…

Только вот ноги отказывались сотрудничать, подгибались, заплетались одна за другую.

Меня, как маятник, мотало из стороны в сторону Я чувствовал, что с головой у меня неладно.

Впрочем, если это помогает мне двигаться в направлении Нулевого крыла, тогда все в порядке.

Еще одна попытка подняться с земли закончилась неудачей.

Хорошо, двигаться к цели можно и на брюхе. Стоит ли обращать внимание на такие мелочи. В предыдущих воплощениях бывало и покруче. Целеустремленность, одержимость идеей — вот что важно. Или, может, упрямство — самое подходящее слово?..

Окоченевшими руками загребая землю, я полз уже целую вечность. Вверх, вверх по склону. Вдруг снова я оказался внутри светового пятна, и мне почудилось, что я выполз на авансцену перед затаившей дыхание публикой.

А когда мои руки после третьей попытки не смогли подтянуть тело вперед даже на полдюйма, я поднял голову и увидел Нулевое крыло и посредине его черной стены желтое окно…

Оно было близко, гораздо ближе, чем раньше. Извиваясь, как раздавленный червь, я не мог сдвинуться с места.

Глупо умереть всего лишь в сотне ярдов от цели. Абсурд. Полный абсурд…

В последнем усилии я приоткрыл глаза…

Сколько уже времени я лежу здесь?

И неужели все зря, все напрасно?

Тело можно заставить двигаться, его можно хлестать, пинать, волочить, но приливы и отливы сознания подчиняются своим собственным законам…

Это был отлив…

ЧАСТЬ III

Пребывая вне времени и пространства, я, как сторонний наблюдатель, мысленным взором обозревал все, что со мной случилось.

Семья меня разморозила, подлечила и, нацелив, как боевую ракету, пульнула мной в Стайлера.

А Стайлер меня перехватил и начал мной манипулировать таким образом, что я, сам того не понимая, сделался действующим лицом некой пьесы, в которой он отвел мне роль Отелло… то есть, говоря проще, я должен был проявлять решительность в тех случаях, когда Стайлеру ее недоставало. Как, скажем, Гамлету.

Ведь это же он внушил мне телепатически свои пацифистские идеи и, если можно так выразиться, запрограммировал меня на исправление человечества!

Так вот, значит, в чем дело. Теперь мне все стало ясно. На каком-то раннем этапе моих опытов с клонированием Стайлер выкрал у меня образец моей ткани. Не сам, конечно, это сделали его роботы. Они у него есть и сейчас… а Нулевое крыло он подготовил к эксплуатации еще до моего появления на этой планете.

И вот однажды он из этого похищенного образца создал Блэка, вдолбил ему в башку взгляды, противоположные тем, которые внушил мне, и заслал в Дом, лишив памяти, зато снабдив мощным инстинктом самосохранения. Блэк должен был выполнять функцию моего «анти-я», контролируя мои действия, а то и вовсе сводя их на нет, чтобы в Доме до поры до времени ничего не менялось. Это была как бы социологическая бомба замедленного действия.

Время пришло — и она взорвалась. Стена рухнула, Гленда была готова прийти на помощь человечеству во всеоружии разработанных ее отцом проектов, а я… я оказался вне игры! Мне так и слышался голос Стайлера: «…а теперь добавьте восемь кубиков основания Блэка в кислоту ди Негри…»

Я пристально и в последний раз посмотрел на разноцветные лампочки. Потом протянул руку и отключил пульт.

Ладонь легла на мое плечо. Шлем мешал мне повернуть голову, но я знал, что это Гленда.

…Вспомнилось из моего сицилийского детства: крестьяне обрабатывают небольшое поле, а граница его обозначена столбиком, на который водружен череп какого-то животного…

— Ну, вот и все, — сказал я. Ладонь вспорхнула с моего плеча.

— Кто ты теперь? — помолчав, спросила Гленда. Черт побери, что я мог на это ответить?

— Имя мне было легион, — неуверенно начал я. — Из моих портретов можно составить галерею. Я был Блэком, Энгелем, Ланжем Младшим. Был Винтоном, Кэрэбом, Винкелем. И Джорданом, и Хинкелем, и Ланжем Старшим. А также еще многими и многими, о которых ты никогда не слышала. Раньше я бы ушел от ответа на твой вопрос, но теперь отвечу, потому что снова стал самим собой. Я полагаю, что настало время сбросить личины… Знаешь что, зови меня Анджеле. Все началось с него.

— Боюсь, что я тебя не понимаю. С тобой все в порядке?

— Да-да, не беспокойся. И спасибо за помощь. Ты сделала все, как нужно. Я сам добрался или ты меня затащила?

— Я тебе помогла. Я наткнулась на тебя…

— Ты хочешь сказать, что вышла наружу?

— Да. Я надеялась придумать потом какое-нибудь оправдание. Но… там было так красиво!

Я потрогал бок.

— Ого, я вижу, ты меня заштопала.

— Ты истекал кровью.

— Наверное, так оно и было.

Я встал, пошатнулся, оперся о спинку кресла. Выдвинул ящик стола под коммутационной панелью.

— Что ты ищешь?

— Сигареты, страшно хочется курить.

— Они в той комнате, где я тебя ждала.

— Тогда пошли туда.

Я не позволил ей меня поддерживать. Мы вышли в коридор.

— Сколько же времени тебе потребовалось, чтобы затащить меня сюда и усадить в кресло?

— Больше часа. Я кивнул.

— Ты заметила, что из развалин кто-то сигналил?

— Заметила, но, как только занялась тобой, перестала обращать на это внимание.

Мы вошли в комнату отдыха. Гленда взяла себе сигарету, подала пачку мне. Я нажал на кнопку в подлокотнике кресла — над развалинами, клубясь, пролетали облака, озаряемые снизу мутно-желтым сиянием.

Я с наслаждением затянулся, выпустил дым.

— Тебе действительно там понравилось?

— Да. А сейчас там еще красивее… восходит солнце.

— Отлично. Я хочу прогуляться. Не составишь компанию?

— Ты еще слишком слаб для прогулок.

— Поэтому я и прошу, чтобы ты меня сопровождала. Кроме того, мне может понадобиться секретарь.

Она подняла голову и, прищурясь, посмотрела на меня. Я улыбнулся.

— Подышать свежим воздухом всегда полезно. Через выходной люк мы выбрались на равнину.

Утро было ясное и прохладное.

— Никак не могу привыкнуть ко всем этим запахам, — сказала она, делая глубокий вдох. — Воздух, и правда, совсем не такой, как в Доме. А куда мы идем?

Я мотнул головой.

— Туда, за холмы.

— К развалинам? Но это очень далеко…

— А мы потихоньку, полегоньку. Спешить нам некуда. Времени теперь у нас навалом.

И мы двинулись к развалинам.

Гленда оказалась права, я был еще слаб. Мне приходилось часто останавливаться и ждать, пока не пройдет очередной приступ головокружения. К тому же путь я выбрал окольный — не хотел проходить мимо того места, где среди камней осталось мое прежнее тело… Хотя я и не подавал виду, что мне больно, Гленда это почувствовала и взяла меня под руку. На сей раз я не стал сопротивляться.

— Помнишь, я подарил тебе на день рожденья коньки? Тебе тогда стукнуло целых семь лет! А на следующий день ты упала и сломала ногу. Я поначалу решил, что это просто растяжение, но ты ее действительно сломала. И не позволила мне взять тебя на руки. Только держалась за мой локоть… совсем как сейчас. Не хотела, чтобы я видел, как тебе больно, но лицо у тебя было мокрое от слез, а губы ты искусала до крови. При падении ты порвала голубое платьице, которое так любила… то, с желтой вышивкой на подоле…

Она крепко стиснула мой локоть. С востока дул свежий ветер. Я высвободил руку и похлопал Гленду по плечу:

— Все позади. Она кивнула.

Едва я это сказал, как увидел, что проклятый луч снова вырвался из развалин и ищет нас, ищет… Мы пробирались среди валунов, обходили кратеры и воронки, поднимались на холмы, спускались в ложбины.

— Смотри, птица! — закричала Гленда. — Такая симпатичная! Желтенькая!..

Утро наступило на планете, и ландшафт, служивший сценой для моего ночного кошмара, на глазах преображался. Я и не подозревал, что эти холмы такие зеленые. Кучевые облака слева обещали дождь, да и ветер, изменив направление, задувал теперь с той стороны, но на востоке небо было по-прежнему чистым.

Луч, которым Стайлер всю ночь преследовал меня, остался позади — мы вошли в тень, отбрасываемую зданием, вернее, единственной его уцелевшей стеной, черной, с зияющим дверным проемом.

— Мы войдем туда? — спросила Гленда.

— Да.

Переступив порог, мы очутились в вестибюле с выгоревшими до черноты стенами и просевшим полом. Через дыры в потолке сквозило небо. Все вокруг было завалено мусором и каменными обломками.

— Зачем мы сюда пришли?

Я подал Гленде знак следовать за мной.

— Подожди немного, и все узнаешь. Говорю тебе, мне понадобится секретарь.

Однако попасть в помещение, которое я некогда штурмовал, оказалось невозможно — коридор был почти до потолка забит землей вперемешку со щебнем; это случилось, вероятно, вследствие оползней со склонов ближайшей к зданию гряды холмов. Все же нам удалось проникнуть в приемную. Здесь было сравнительно чисто, хотя очертания мебели лишь угадывались под чудовищным слоем пыли.

Выходит, я ничего не забыл из прошлого, потому что уверенно подошел к стене и извлек из ниши черный, похожий на огромного тарантула телефон. Поставил его на стол, вытащил из кармана носовой платок и начал стирать с аппарата пыль.

И вдруг он зазвонил.

Гленда вздрогнула и посмотрела на меня.

— Ну вот, — сказал я, отступая на шаг. — Теперь чисто. Подними трубку, пожалуйста.

Продолжая глядеть на меня с недоумением и тревогой, Гленда взяла трубку:

— Алло.

С минуту она слушала, потом повернулась ко мне, прикрыв микрофон ладонью.

— Он хочет знать, кто я такая.

— Ну и скажи ему, кто ты такая.

Она некоторое время разговаривала с тем, кто был на другом конце провода, потом снова посмотрела на меня.

— Он спрашивает, здесь ли Анжело ди Негри.

— Ты — секретарь Анджело ди Негри. Спроси, что ему нужно.

— Он хочет побеседовать с тобой о твоей работе.

— Я занят, — сказал я, стирая пыль с кресла. — Скажи ему, что всю информацию относительно нынешнего состояния Дома он может получить от тебя. Расскажи ему обо всем.

Она довольно долго говорила в трубку. Я успел тщательно очистить кресло, уселся в него; тут наконец Гленда снова повернулась ко мне:

— Он все еще надеется, что ты уделишь ему минутку-другую.

Закуривая, я отрицательно покачал головой.

— Передай ему, что взрывом разрушена стена в Пятом крыле и начался исход жителей из Дома. Скажи, что ты собираешься туда вернуться и заняться созданием систем жизнеобеспечения для вышедших наружу.

— Я?..

— Разве ты не об этом мечтала столько лет?

— Да, но…

— Может быть, ты недостаточно подготовлена, чтобы этим заняться?

— Надеюсь, что достаточно.

— Вот и обрадуй его.

Я выкурил одну сигарету, начал другую. Гленда что-то говорила в трубку, потом слушала, потом снова говорила. Наконец она дотронулась до моего плеча.

— Ему интересно, что ты думаешь о результатах его эксперимента? Как по-твоему, извлекло человечество урок из пребывания в Доме или осталось таким, каким было всегда?

— Черт побери, я не могу отвечать за все человечество! Даже относительно себя я не уверен, что чему-нибудь научился. Разве что узнал на собственном опыте, каково быть винтиком гигантской машины…

Она повторила сказанное мной чуть ли не слово в слово, потом опять обернулась ко мне.

— Он хочет услышать твой голос. Просит, чтобы ты сказал ему что-нибудь. Что угодно.

Я встал, потянулся.

— Передай ему, что мы квиты. Скажи, что ты очень сожалеешь, но мистер Негри по утрам не отвечает на звонки. И положи трубку.

Когда мы возвращались, я снова позволил Гленде поддерживать меня под локоть.

Солнце уже сияло вовсю, но и тучи надвигались фронтом. Я подумал, что на обратном пути мы, наверное, здорово вымокнем, если дождь не пройдет стороной.

А еще я подумал: «Не один ли черт?..»

Господь Гнева