Миры Уильяма Моррисона. Том 4 — страница 2 из 2

СОКРОВИЩЕ

Томас чувствовал опасность, таившуюся так близко, что он практически мог унюхать ее. Где-то в лесу прятался Джарвис, а вражда между ним и Джарвисом могла закончиться только одним — смертью. Поэтому Томас шел осторожно, всматриваясь в каждое дерево и каждый куст, готовый к тому, что Джарвис выдаст себя.

И, тем не менее, когда смертельная угроза, наконец, материализовалась, Томас оказался не готов к ней. В тот момент, когда Джарвис взмахнул смертоносным метательным ножом, над головой захлопала крыльями огромная птица, и этот звук так напугал Томаса, что он забыл об опасности. И вспомнил о ней лишь тогда, когда металл полетел ему в голову.

Томас запоздало пригнулся, но не это спасло ему жизнь. Оказалось, что Джарвиса тоже отвлекла птица, и он промазал на несколько сантиметров.

Томас перестал обращать внимание как на птицу, так и на человека внутри нее. Он прыгнул туда, куда упал метательный нож, и, схватив его, помчался по лесу так быстро, как ему позволяли длинные, жилистые ноги. Следом за ним полетел второй нож, но Томас уже был вне досягаемости.

— Остановись и дерись, трус! — разочарованно завопил ему вслед Джарвис.

Если бы дело было только в Джарвисе, Томас, возможно, и остановился бы. Но у Джарвиса, как он знал, были прихлебатели, которых тот переманил на свою сторону, и они могли находиться где-то неподалеку. Сейчас Томас не был готов рискнуть жизнью. По крайней мере, пока он не увидит Уонну, которая скоро будет его ждать.

Он перешел на быстрый, уверенный шаг. Птица над головой стала черной точкой в небе, от нее доносился лишь тихий гул. Затем, когда даже гул стих, точка исчезла.

Ни Томас, ни те, кого он знал, не видели эту птицу вплоть до последней недели. А теперь, за последние пару дней, она трижды попалась им на глаза. Томас с тревогой подумал о том, какие у нее намерения, а затем выкинул эту мысль из головы. Томас подошел к солнечному жилищу, где в роскоши и одиночестве жил старый Ларкин. Томасу нужно было ему кое-что сказать.

Солнечное жилище являлось удивительным строением, притягивающим взгляд множеством ярких красок даже с большого расстояния. Оно имело форму купола, и Томас прикинул, что в диаметре строение достигало пятидесяти шагов. Точно он не знал, потому что ни разу не заходил внутрь. В любом случае, для одного человека это был огромный дом.

Но, разумеется, Ларкин жил тут не совсем один. У него было Сокровище, требующее очень много места.

Когда Томас подошел к строению поближе, оно потеряло часть великолепия и стало светло-серым куполом из гладкого материала, про который говорилось, что он был теплым наощупь. Томас верил этим слухам, потому что однажды прикоснулся к стене дома. Но над остальными байками он посмеивался. Кто-то даже рассказывал, что, хотя снаружи нельзя было заглянуть внутрь дома, изнутри все было прекрасно видно.

Однако, неверие Томаса испытало мощное потрясение, когда он оказался в паре метров от входа. Поскольку Ларкин, — белобородый старик, — неожиданно появился в дверном проеме, словно он все это время наблюдал за приближением Томаса.

— Не подходи! — решительно крикнул старик.

— Я пришел с добрыми намерениями, Ларкин, — ответил Томас. — Хочу предупредить тебя.

— Мне не нужны никакие предупреждения! — Старик, казалось, трясся от ярости. — Мне уже порядком надоело отгонять тех, кто хочет украсть Сокровище. И я не верю, что ты не желаешь мне зла.

Вообще-то, Томас не верил в существование Сокровища. Старик был безумным и просто все выдумал. Одновременно с этим, Томас ощущал неуверенность, и если Сокровище все же существовало, ему бы хотелось взглянуть на него.

Возможно, Ларкин понял, что Томаса охватили противоречия.

— Уходи, — приказал он, — пока я не поджарил тебя, как остальных. И не пытайся использовать то, что у тебя в руке.

— Я не собираюсь тебя убивать, Ларкин. Но я не боюсь тебя.

Старик мрачно усмехнулся. Его разум несколько затуманен, подумал Томас, но возраст еще не до конца взял свое.

— Прошло десять лет с тех пор, как я убил последнего человека, пытавшегося ограбить меня. Секунду он еще был тут, а в следующую — уже исчез. Многие это видели, и с тех пор они держатся отсюда подальше. Спроси их, способен я тебя убить или нет.

— Их слова ничего не стоят. Они так же стары, как и ты, а, может, и еще старше.

— Тут ты ошибаешься. Они стары, но не так, как я. Они родились намного позже Желтой Пыли. Когда она обрушилась на нас, я был еще ребенком, а мир наполняло огромное множество людей. Большинство из них умерло, но я выжил. Мне более сотни лет, и я все еще силен, потому что ученые тех времен давали мне витамины, о которых ты даже не слышал. Я помню…

Ларкин продолжал говорить с болтливостью, присущей старикам. Томас мало что понимал, а то немногое, что ему все-таки удалось разобрать, он посчитал вздором. Например, Ларкин заявил, что в те дни никто не знал, как правильно пользоваться метательными ножами. Но в молодости Томаса воины убивали с расстояния сто пятьдесят шагов. Теперь потолком стало двадцать.

— Джарвис может убить с двадцати пяти, — задумчиво сказал Томас, — если найдет не такую осторожную жертву, как я. Скажи, а в те дни люди были гигантами, чтобы убивать со ста пятидесяти шагов? Или они просто обладали специальными навыками?

— У них было мастерство, особенное мастерство. Они не швыряли оружие. Они использовали его по-другому, целились и нажимали на курок. Даже если бы я рассказал тебе о пулях, ты бы все равно не смог их сделать. — Томас только пожал плечами. — Ты думаешь, я выжил из ума? Вы все дураки, вот вы кто. Хорошо обработанный камень гораздо лучше метательного ножа. Но ты так ограничен традициями, что предпочтешь сделать ставку на то, что тебе привычно, и погибнуть, вместо того чтобы использовать несколько камней и выжить. Более того, если бы хоть у кого-нибудь из вас были мозги, вы бы снова изобрели лук и стрелы.

Последние слова Ларкина вроде бы имели смысл, но понять их было сложно, поэтому Томас выкинул их из головы. В конце концов, по самой природе метательного ножа было ясно, что его надо кидать. Гладкий, с удобной рукояткой, он будто сам просил, чтобы его кинули. И нечего попусту тратить слова, споря об очевидном.

— Может, ты еще начнешь отрицать, — сказал Томас, — что ножи с вилками нужны нам для еды и только для еды.

— Это еще один из ваших идиотских обычаев, — с отвращением фыркнул Ларкин. — Никто из вас даже яблока ко рту не может поднести, не воткнув в него вилку с ножом. «Это единственный способ», твердите вы. Без столовых приборов вы бы умерли с голоду. Есть старая поговорка, что пальцы были изобретены до ножей с вилками, но никто из вас ее не слышал. И, между прочим, ножи придумали совсем для другого. Ох, уже эти старомодные мысли о порядочности…

У Томаса заканчивалось терпение.

— Прежде, чем я уйду, Ларкин, — прервал он старика, — должен тебя предупредить. Джарвис хочет убить тебя и украсть Сокровище.

— Я уничтожу его.

— Джарвис придет не один. Он убедил некоторых людей последовать за ним. Они не уверены, мудро ли они поступили, но Джарвис собирается доказать им, что они сделали правильный выбор. Став хозяином Сокровища, он надеется добиться их верности.

— Он тоже глупец. Почему он хочет управлять кучкой идиотов?

— С их помощью он надеется убить меня. Вот, — откровенно сказал Томас, — почему я тебя предупредил. Нам с Джарвисом обоим нужна одна и та же девушка…

— Ты рискуешь жизнью из-за девушки? — настойчиво спросил старый Ларкин. — За такую глупость вы оба заслуживаете смерти. А теперь уходи и больше не раздражай меня.

— Учти, Джарвис сделает все, что заполучить Сокровище.

— Уходи. Мне не нужны никакие предупреждения.

Мысленно Томас проклял старика за упрямство и затем снова отправился в путь. Пару секунд Ларкин пристально и подозрительно смотрел ему вслед, прежде чем скрыться в огромном, одиноком доме.

Томас шел задумчиво. Уонна, наверное, уже ждала его. Он слегка ускорил шаг, чтобы скомпенсировать время, потраченное на болтовню со стариком.

Томас обогнул город руин, расположенный на берегу реки, опасаясь диких коров, обосновавшихся в кирпичных зданиях и щиплющих траву, росшую на улицах. Затем вошел в еще один лес, лес высоких деревьев, чьи густые кроны почти закрывали солнце. Именно тут, у древнего пня гигантского дерева он должен был встретиться с Уонной.

Подходя к месту встречи, Томас услышал ужасный собачий лай. Внезапно его охватил страх за Уонну, он побежал со всех ног И через несколько секунд оказался на поляне с гигантским пнем.

Уонна стояла на пне в паре от метров от земли. Вокруг пня вертелось восемь огромных собак, их холки находились почти на уровне ног Уонны, а головы были такими тяжелыми, что животные, словно не в силах выдержать этот вес, обычно опускали их к земле. Но теперь твари подняли головы и скалили страшные зубы, пытаясь достать девушку.

Уонна была напугана, Томас видел это. Но она храбро отбивалась — крутилась на пне, размахивая тяжелым металлическим стержнем, который Томас когда-то дал ей для защиты. Чуть поодаль Томас заметил собаку с разбитой головой, старающуюся убраться отсюда прежде, чем остальная стая заметит ее и прикончит.

Твари увидели приближение Томаса раньше Уонны и отвернулись от пня, чтобы зарычать на него. Это были самые ужасные создания, которых только доводилось видеть Томасу. Их тела были широкими и мощными, морды — длинными, челюсти — сильными, а нижние клыки доходили чуть ли не до глаз. Эти существа являлись потомками древних животных, прирученных человеком задолго до Желтой Пыли, после чего их размеры и ярость были увеличены теми учеными, о которых говорил Ларкин.

Твари начали медленно приближаться к Томасу.

Копаясь в мошне, висящей на поясе, он ждал, пока ближайшая собака не окажется метрах в пяти. Затем быстро взмахнул рукой. Крошечный кусок металла впился в шею животному, оно подскочило и замертво упало на землю. Прежде чем развернуться и побежать, Томас бросил еще одну железяку.

Шестеро оставшихся псов вскоре вытянулись в длинную цепочку. На короткой дистанции им было его не догнать, но, если к нему не придет помощь, то, как он знал по прошлому опыту, со временем они настигнут его.

Однако, Томас не боялся. Он пробежал чуть вперед, затем остановился и, прежде чем помчаться дальше, убил еще двух псов. А через пару минут он убил еще одну пару.

Оставшиеся две твари остановились, их глаза затуманил страх. Томас развернулся и пошел на них. Теперь они побежали от него.

Он вернулся по следу из тел гигантских собак. Из горла каждой собаки торчала острая стальная пружинка. Внутри тела сталь раскрылась, передавила трахею собаки, и та задохнулась. Томас крепко ухватился за сталь и вытянул пружинку из тела животного. Затем вытер ее от крови, медленно смотал и вставил ее конец в специальный паз. Теперь она снова была готова для броска.

Томас проделал то же самое со всеми кусками стали. Крошечное оружие было очень ценным, поскольку его сделали задолго до того, как родился прапрадед Томаса, специально для защиты от этих тварей. Секрет производства давно был утрачен, так же, как человек разучился создавать новые метательные ножи.

Уонна ждала Томаса, зная, что он скоро расправится с собаками. Он поприветствовал ее в соответствии с традицией, сохраненной женщинами племени: прикоснулся к ее губам своими, и только потом заговорил.

— Джарвис пытался меня убить, — сообщил Томас.

— Он на этом не остановится.

Томас кивнул.

— Рано или поздно, у него это получится, — спокойно заметил он, — если я не застану его одного. Метательными ножами он может убить меня с большего расстояния, чем я его. Тем не менее, в рукопашной я его одолею, если никто из его банды не услышит криков.

— Возможно, тебе тоже стоит позвать кого-нибудь на помощь.

— Мне? Кого?

— Если бы ты попросил у Ларкина часть Сокровища…

Томас покачал головой.

— Он ничего мне не даст, потому что жмот, а Сокровище — его жизнь. Его можно забрать только одни способом.

— Способом Джарвиса?

— Да, и это не для меня. Кроме как из-за женщины, убивать неправильно. Убить за женщину — честь, и этим можно похвастаться. Но Ларкина я не трону, вне зависимости от того, есть ли у него разрушительная сила.

— Тогда ты точно умрешь от рук Джарвиса, — сердито ответила Уонна.

Томас нахмурился. Судя по всему, он развязал драку против превосходящих сил, и исход у нее был только один.

— А может, тебе удастся выкрасть у Ларкина хотя бы часть Сокровища? — предположила Уонна. — Даже двуоси будет достаточно, чтобы завоевать преданность людей.

Томас обдумал возможность грабежа накоплений Ларкина.

— В его жилище только один вход, и Ларкин ревностно его охраняет, — с сожалением сказал Томас. — Нет, Уонна, это невозможно. Возможно, я достану двуось каким-нибудь другим способом.

— Да нет такого способа. В молодости Ларкин собрал почти все кусочки Сокровища, лежащие в радиусе нескольких километров. У него их тысячи — двуоси, триоси и, вероятно, другие. Об этом мне рассказывала мама, хотя сама я их не видела. Ты должен признать, что это неправильно, Томас. Один человек не должен обладать таким богатством, которое он даже не использует.

— Я ничего не могу с этим поделать.

— Если бы ты был мужчиной, Томас, ты бы что-нибудь придумал, вместо того чтобы спокойно рассуждать о своей смерти. Возможно, ты считаешь, что за меня не стоит бороться?

Томас проклял умение женщин ставить мужчин в трудное положение. Уонна рассердилась не на Джарвиса, собирающегося убить Томаса, а на Томаса, из-за того, что его убьют. Возможно, она даже будет ждать извинений от трупа.

Уонна отошла от Томаса, задрав нос, и он знал, что не стоит за ней идти. Она посчитает это признаком слабости. Он посмотрел ей вслед и присел на корточки, пытаясь что-нибудь придумать.

Но ему не суждено было погрузиться в мысли. Поскольку Томас услышал громкий вопль и, повернув голову, увидел, что Уонну схватили двое.

Банда Джарвиса! Лицо Томаса побелело от гнева, и он бросился вперед. Но остановился как раз вовремя. Острым зрением он заметил темную фигуру третьего человека, спрятавшегося за кустом с метательным ножом в руке и ждущего, пока Томас не окажется в пределах досягаемости.

Когда двое оттащили Уонну на некоторое расстояние, ее крики стали тише. Томас подбирался к третьему, оставленному в качестве арьергарда, и пытался не позволить крикам девушки отвлекать его. Он не мог ее спасти, не убив сначала того, кто преграждал ему путь. И это, решил Томас, не займет много времени.

У него было два метательных ножа, одним он владел уже давно, а второй в него кинул Джарвис. С расстояния почти в двадцать пять шагов Томас метнул оружие Джарвиса, сбалансированное несколько иначе, чем его собственное. Разумеется, он промазал и пригнулся, когда человек в кустах бросил в него свой нож. Томас кинулся вперед и швырнул второй нож.

Оружие пролетело в паре сантиметров от лица врага. А у того оставался еще один нож. Разбойник выскочил из-за куста и ухмыльнулся беспомощному Томасу. Томас мог спастись, убежав, но это бы значило оставить Уонну на милость судьбы. Томас даже не думал о своей жизни.

Возможно, слова старого Ларкина бродили в его сознании со времени разговора с ним, словно дрожжи. И, почти не понимая, что делает, Томас нагнулся, поднял какой-то камень и бросил его.

Камень попал человеку прямо в лоб. Тот успел вскрикнуть от боли и удивления, прежде чем упасть на землю, истекая кровью. В следующую секунду Томас уже сидел на нем и яростно душил.

Когда Томас встал, Уонны не было ни видно, ни слышно, но он не сомневался, что найдет ее снова. И не сомневался, что сумеет убить Джарвиса.

Камни, как метательные снаряды, действительно, были не так эффективны, как ножи. У них не было удобной рукоятки и баланса, к чему привык Томас. Все камни имели разную форму и размеры, и по-разному летели. Кроме того, ему казалось, что использовать их неприлично, словно есть руками, а не ножом с вилкой.

Но у камней было и преимущество. Они не могли закончиться. Это было очень важно. Томасу не хотелось доверять свою жизнь одному-двум метательным ножам, которые он мог взять с собой.

Томас спрятал ножи мертвеца там, где позже сможет их отыскать. Он хотел взять с собой только те два, что у него были изначально. Затем наполнил мошну камнями примерно одного размера и снова пошел за Уонной.

Когда Томас добрался до окрестностей роскошного дома Ларкина, то обнаружил там толпу людей, стоящих в каких-то семидесяти шагах от входа. У самого входа стоял Ларкин, держащий в руках странную трубу около шага длиной.

Шагах в тридцати от старика находился Джарвис. Рядом с ним были пять членов его банды, а временно забытая Уонна, связанная по рукам и ногам, как свинья, готовая к забою, лежала на земле.

Лицо Ларкина было мрачным, когда он потряс странной трубой в воздухе.

— Предупреждаю тебя, Джарвис, — закричал он, — ты не получишь Сокровище. Что бы ни случилось с остальными, будь уверен, тебя уже точно не будет в живых.

— Ты бы уже убил меня, если бы мог, старый дурак, — ухмыльнулся Джарвис. — Но ты не можешь. Ты просто обманщик.

— Подойди поближе и узнаешь, какой я обманщик. Давай, сделай пару шагов, Джарвис.

Тот прошептал несколько слов своим людям, и они разделились, полукругом встав перед Ларкином так, что он больше не мог следить сразу за всеми. Но ближе никто не подходил.

— Это же убийство, а не достойная схватка, — возмущенно сказал Томас одному из многочисленных зевак, которого он не знал. — У Джарвиса нет права на Сокровище старого Ларкина.

— И кто не позволит ему этого сделать?

— Мы… все мы.

— Почему кто-то из нас должен умирать за этого старика? — логично возразил человек. — Он никогда ничего для нас не делал. Только сидел на своих запасах и вертел в руках двуоси и триоси, но не расставался с ними. Джарвис пообещал, что если мы не будем вмешиваться, то все получим по части Сокровища, чего нам хватит на всю оставшуюся жизнь. Лично я буду рад увидеть смерть старого скряги.

По команде предводителя, люди Джарвиса внезапно бросились на Ларкина. Старый отшельник резко повернулся и направил длинную трубу на одного из них. Человек исчез.

Томас увидел это собственными глазами. В одну секунду человек еще существовал, а следующую — уже нет. На его месте осталось лишь облачко дыма! Толпа с ужасом ахнула, затем раздался мстительный вопль, когда Джарвис с оставшимися членами своей банды метнули ножи.

Но большую часть его людей выбило из колеи то, что случилось с их товарищем. Их ножи с глухим звоном ударились о дом Ларкина, и только сам Джарвис попал старику сбоку по голове и рассек кожу до черепа. Ларкин пошатнулся, но не упал. Он снова поднял трубу, нападавшие развернулись и бросились наутек, но не раньше, чем еще один из них перестал существовать.

Мрачное молчание было нарушено торжествующим криком Ларкина.

— Так значит, я обманщик, да? Подойди поближе, Джарвис, и испытай на себе то, что случилось с твоими людьми! Я припас для тебя особенное Сокровище!

На седых волосах старика выступили пятна крови, и он шатался, пока говорил, но Джарвис не принял приглашения.

— Ты не такой обманщик, каким показался мне вначале, Ларкин, но, в конце концов, мы все равно одержим верх, поэтому даю тебе еще одну возможность. Оставь нам жилище с Сокровищем и иди, куда хочешь. Мы тебя не тронем.

Ларкин потряс смертоносной трубой.

— Пока у меня есть это, вы и вправду меня не тронете.

— Мы не такие дураки, чтобы подходить ближе. Мы просто будем ждать, пока ты умрешь, — прорычал Джарвис. — Ты ранен, Ларкин, и, возможно, скоро упадешь и заснешь вечным сном. Ты уже шатаешься. И тебе понадобится еда. Мы не дадим тебе отправиться на ее поиски. Мы бегаем быстрее тебя, и, если вернешься в дом, мы окружим его и убьем тебя со спины.

— У меня есть еда. — Ларкин неуверенно прислонился к стене.

— Она скоро протухнет, и тебе все равно придется искать новую. Ларкин, лучше бы тебе принять наше предложение.

Взглянув на старика, Томас понял, что тот долго не продержится в сознании. И как только Ларкин обмякнет, Джарвис тут же убьет его, получит Сокровище, а заодно и Уонну.

Томас бросился вперед. Поскольку внимание банды было сосредоточено на Ларкине, ему удалось подобраться к Джарвису на двадцать шагов, прежде чем банда заметила его. Первый метательный нож попал одному из разбойников в затылок, убив на месте, а второй ударил другого по уху, сбив с ног. Затем, когда остальные повернулись к Томасу, он немного отступил.

— У тебя закончилось оружие, Томас, — свирепо посмотрел на него Джарвис. — Готовься к смерти.

Томас сунул руку в мошну на поясе, и в лицо Джарвису полетел камень. Джарвис испугался и едва успел пригнуться. Второй камень попал ему в живот, и он закричал от боли.

Но камни, хотя и обладали большим радиусом поражения, были легче метательных ножей и далеко не такими опасными. Когда Томас приблизился, Джарвис со своими людьми поспешно отступил от дома старика.

С ликованием бросившись за ними, Томас совершенно забылся. Камни друг за другом вылетали из его ловких пальцев. Двое оставшихся союзников Джарвиса потеряли всякую надежду обзавестись Сокровищем. Один из них внезапно развернулся и помчался со всех ног подальше от дома Ларкина, второй последовал за ним. Остался только Джарвис.

Сунув руку в мошну, Томас нащупал лишь пустоту. На его лице появилось выражение тупого удивления. Джарвис понял, что это значит, и пошел навстречу Томасу, занеся метательный нож над головой, чтобы покончить со своим врагом раз и навсегда. Томас развернулся и побежал к дому старика.

К этому моменту Ларкин уже лишился сил и лежал поперек входа в свой роскошный дом, а труба валялась в нескольких сантиметрах от его головы, Томас схватил трубу и, развернувшись с ловкостью кошки, навел ее на Джарвиса. Сдавил, и что-то на ее конце, казалось, прогнулось под пальцем Томаса.

Нож Джарвиса, уже летящий в Томаса, внезапно исчез. Джарвис, все еще с выражением торжества на лице, резко остановился и в следующее мгновение отправился следом за своим оружием.

Томас непонимающе посмотрел на то место, где еще секунду назад стоял Джарвис, и, продолжая сжимая трубу, побежал к Уонне. Перерезав веревки, связывающие ее, он вернулся к дому старика. Уонна зашагала следом, а за ними, охваченная непреодолимым любопытством, двинулась толпа зевак. То, что говорилось о солнечном жилище, оказалось правдой. Хотя снаружи не было видно того, что находилось внутри, из дома Томас мог увидеть все окружающее жилище старика. Но совсем не это чудо ошеломило Томаса с Уонной. Они наткнулись на нечто еще более удивительное.

За спиной Томас услышал изумленные вздохи толпы, начавшей входить в дом. Все строение было забито Сокровищем. В солнечном свете, пробивающемся через стены, виднелись целые кучи двуосей и триосей. Тут было столько Сокровища, что мужчинам, женщинам и детям племени Томаса, а также всех соседних племен хватит его на всю оставшуюся жизнь. А старик Ларкин, не имея никаких способов потратить свое Сокровище, просто ревниво оберегал его.

Восторг толпы не знал границ. Один человек бросился в кучу Сокровища и выбрался оттуда с охапкой двуосей. За ним, с блестящими от жажды богатства глазами, кинулось еще пятеро.

Томас нахмурился. Ему не понравилась эта безумная возня. Наблюдая за ней, он почувствовал едва заметный сладкий запах, не то, чтобы неприятный, но несколько тревожный. Томас понял, что Уонна тоже почуяла этот запах, потому что увидел, как она осторожно принюхалась.

Мужчины и женщины вокруг внезапно начали падать на пол. С изумленным выражением лица Уонна тоже обмякла. Зашатавшись, Томас услышал какое-то жужжание, словно вернулась огромная птица, которую он видел сегодня утром. Затем его разум поглотила темнота, и он перестал что-либо осознавать…

Люди в масках, подошедшие к жилищу старика, с любопытством осмотрелись.

— Думаешь, мы всех усыпили? — спросил самый высокий из них.

Капитан кивнул.

— Вряд ли они поняли, что произошло. Разумеется, у газа есть слабый запах, но сомневаюсь, что он им о чем-то сказал.

Группа остановилась, чтобы взглянуть на тех, кого убил Томас.

— Без сомнения, это дикари, — высказался высокий.

— О, мы это изменим, — отозвался психолог группы. — В целом, их разум такой же, как наш. Им только нужно хорошее обучение.

— Самое главное, — сказал командир, — не то, что они стали дикарями, а то, что они, вообще, сумели выжить. Когда наши предки, наконец, сбежали на Галапагосы, они были уверены, что Северная и Южная Америки полностью необитаемы. Они не представляли, как хоть какое-нибудь животное, по крайней мере, позвоночное смогло пережить Желтую Пыль, принесенную ужасной кометой. Но, очевидно, в огромных пустынях остались небольшие оазисы. И у этих людей хватило мужества и отваги продолжать жить.

— Не думаю, что им было так уж трудно, — проворчал высокий. — К тому времени человеческая раса достигла уже очень многого. Например, началось развитие космических полетов. Атомная энергия прочно вошла в повседневную жизнь. Появилось атомное оружие, способное испепелять целые города. И взгляните на это строение. Разрази меня гром, если это не однонаправленно прозрачный пластик. Вероятно, он до сих пор находится в таком же отличном состоянии, как и в день заливки.

— Прояви хоть каплю уважения, Лэннинг, — призвал его историк. — Их раса многое знала в те дни, но знания быстро исчезают, когда разваливается общество, дающее им жизнь. Людям, вероятно, пришлось начинать с начала и привыкать к новым условиям. Обычаи и традиции, унаследованные от цивилизации, скорее всего, были обузой и не приносили никакой выгоды.

Группа вошла в дом Ларкина, и их глаза расширились от удивления.

— Черт меня подери! — воскликнул Лэннинг. — И зачем все это нужно? Мое зрение меня не обманывает?

Психолог присмотрелся через очки.

— Вероятно, странный племенной обычай.

— Странный?! Столько бутылок! Древние бутылки из-под молока, не так ли?

— В основном. На некоторых написано «Пепси-Кола». Что это значит?

— Популярный напиток тех времен, верно? — спросил историк.

— Но зачем им нужны пустые бутылки? — спросил Лэннинг.

— Кто знает? — пожал плечами психолог. — Возможно, они думали, это что-то ценное, и без сомнения убивали друг друга из-за них.

— Ну и работенка у нас, — вздохнул Лэннинг. — Возвращать таких людей в лоно цивилизации!

ШУТНИК

Когда это случилось в первый раз, на лбу Дайсона выступил холодный пот. А когда во второй — его тело, казалось, парализовало так, что даже потовые железы потеряли способность функционировать. Дайсон перепугался до смерти, как никогда прежде, хотя и не так сильно, как ожидал. И капитана Фармера, судя по его виду, охватил не меньший страх.

Пассажиры не заметили ничего странного, ну, или почти ничего, и восприняли все так спокойно, словно в корабль просто попал крошечный метеорит. В обоих случаях корабль слегка вздрагивал, будто на пару мгновений включались двигатели. Но пассажиры уже давно не считали космические путешествия новинкой и лишь изредка поглядывали в прозрачные металлические иллюминаторы на звезды снаружи. Разумеется, они не заметили, что положение корабля изменилось.

В первый раз это случилось недалеко за орбитой Марса. Двигатели корабля работали ровно, и Дайсон чуть не заснул, убаюканный мерной вибрацией, с которой не сумели справиться амортизаторы, но резко очнулся, когда в пилотскую кабину вошел капитан Фармер.

— Все в порядке, Дайсон?

— Все в порядке, сэр.

— Корабль вибрирует чуть сильнее обычного, тебе не кажется?

Капитану Фармеру было сорок пять лет, и он обладал нормальной для командира пассажирского корабля дружелюбностью. Однако, во время этого рейса он нашел среди пассажиров того, к кому было трудно проявить привычное дружеское отношение. Дайсону только недавно исполнилось тридцать, и ему недоставало осторожности, которая у него, возможно, появится позже.

— Вы правы, сэр, — ответил он, — корабль, действительно, вибрирует сильнее обычного. Я предположил, что это наш… гм, необычный пассажир извергает энергию изо всех отверстий.

— Молодой человек, — нахмурился капитан Фармер, — за такую дерзость я мог бы вас и… э-э… снять с дежурства.

— Прошу прощения, сэр… — покраснел Дайсон.

— Не извиняйся. Беда в том, что ты прав, Плутон тебя подери. Экс-губернатор Флэгстафф не прекращает разглагольствовать с тех пор, как поднялся на борт. Он учит мне, как надо управлять кораблем.

Дайсон облегченно вздохнул, узнав, что капитан и в самом деле не рассердился из-за его замечания.

— Наверное, это чрезвычайно интересно, сэр.

— Интересно, аж блевать тянет. Ты понимаешь, что старый хвастун ничего не упускает в своих рассуждениях и высказывается буквально по каждому пункту?

— Он многое видел, сэр. И многое сделал. Флэгстафф был помощником представителя инспектирующего генерала Межпланетного Министерства Здравоохранения, администратором сумеречной области Меркурия, комиссаром атмосферы Марса и, наконец, не говоря обо всем остальном, губернатором Венеры…

— Знаю я все это, — проворчал капитан Фармер. — У него есть и другие хорошие качества. Он щедрый и верен друзьям. По глупости или нет, но он отказался осудить сенатора Хорригана, когда тот подставился, и все остальные политики вытерли об него ноги. Флэгстафф, наверное, хорошо относится к своей старухе-матери, как и к жене с детьми, если они у него есть. Но, как бы то ни было, я терпеть его не могу.

— А что думают пассажиры, сэр?

— Они обожают его, благослови, Господи, их невинные сердца. Запоминают каждое его слово. Кроме молодоженов. Те заняты друг другом.

— Есть одно утешение, сэр, — успокаивающе сказал Дайсон. — Долго нам его терпеть не придется. Скоро мы сядем на Ганимеде, и больше некому будет учить нас нашей работе.

— Жду не дождусь, — пробормотал капитан Фармер.

Именно тогда все и случилось. Секунду назад они летели мимо орбиты Марса, направляясь к Юпитеру и его спутниками. А в следующую корабль отбросило на миллионы километров обратно, и он оказался у Земли.

Дайсон уставился на звезды и приборы, его лоб покрылся потом за мгновение, словно вся влага рубки внезапно сконденсировалась на его голове. Но, с другой стороны, у него пересохло в горле. Он закрыл глаза и снова открыл их, но вид космоса не изменился.

— С… сэр, — заикаясь, попытался заговорить Дайсон.

Пилот с капитаном пристально посмотрели на все еще работающий экран, показывающий местоположение корабля. Сомнений быть не могло. Но оставалось совершенно непонятным, как они сюда попали.

Двигатели работали также ровно, как и всегда. Корабль снова летел от Земли и понемногу приближался к Марсу стандартным, многократно проверенным маршрутом.

— Что случилось? — сипло спросил Дайсон.

— Понятия не имею. А ты как думаешь?

— Даже не представляю, сэр. Знаю только, что мы переместились на сто пятьдесят миллионов километров.

— Этого не может быть. Нам просто кажется.

— Разумеется, сэр.

— Перестань поддакивать, болван. Просто держи рот закрытым и выполняй свою работу, — яростно сказал капитан Фармер, затем быстро развернулся и ушел, хлопнув дверью.

Двое других членов экипажа были встревожены, но почти никто из пассажиров, которым просто сказали, что корабль задержится и прибудет на Ганимед несколько позже запланированного, даже не заволновался. В свете того, что на корабле было полно еды, воды и воздуха, повода для тревоги не появилось. Тем не менее, пассажиров охватило некоторое беспокойство, вызванное коротким замечанием экс-губернатора Флэгстаффа.

— Вот если бы вы, капитан Фармер, приняли во внимание мой совет, этого бы никогда не произошло.

Капитан Фармер вежливо улыбнулся, но его лоб все еще был покрыт потом. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы уголки рта не разошлись по швам.

Три недели он постоянно пытался понять, произойдет ли это снова. Капитан уже почти убедил себя, что такого больше не повторится — они уже пролетели на восемьдесят миллионов километров дальше того места, до которого они добрались в прошлый раз, и ему, наконец, удалось вздохнуть спокойно, как вдруг корабль снова встряхнуло и откинуло к Земле.

На этот раз Фармер с Дайсоном потеряли дар речи на целый час, и Дайсону показалось, что лишние удары его сердца за этот период скомпенсировали потерянные двести пятьдесят миллионов километров. Наконец, капитан Фармер восстановил контроль над голосовыми связками.

— Вы родились на Земле или на Марсе? — спокойно спросил он.

— На Марсе, сэр. А что?

— На Земле есть маленькое насекомое под названием муравей.

— Я видел его на фотографиях, сэр, и читал о его поведении.

— Когда я был еще мальчишкой, — не обратив внимания на слова пилота, продолжал капитан Фармер, — мы играли с этими созданиями. Один клал муравья на ладонь, и мы смотрели, как он бешено ползет к кончику пальца в отчаянной попытке сбежать. Однако когда муравей достигал цели, то просто переходил на другую ладонь, и все начиналось сначала. Это была интересная игра, и с некоторыми изменениями в нее можно было играть целый час. Иногда мы пересаживали муравья на травинку, на прутик или клочок бумаги. Муравей бесконечно пытался убежать, и ему это никогда не удавалось. Нас это очень забавляло.

— Сэр, вы думаете, с нами играют в такую же игру? — спросил побелевший Дайсон.

— Кто-то или что-то.

— Будем надеяться, ему скоро надоест.

— Будем надеяться, что нет. Знаешь, что частенько происходило, когда нам наскучивала игра, Дайсон? Все-таки дети, сами не понимая того, могут быть очень жестокими. Иногда нам казалось очень смешным отпустить бедное насекомое… а затем раздавить его.

Дайсон молчал.

— Остальные члены команды уже точно что-то подозревают, сэр, — наконец, сказал он. — Им придется все рассказать. И, возможно, нам лучше вернуться на Землю.

Капитан Фармер покачал головой.

— Но надо-то нам на Ганимед, — сказал он. — Впрочем, по правде говоря, я не вижу особой разницы в том, куда мы направимся. Если мы в руках какого-то шутника, пытающегося поразвлечься, то плохи наши дела.

— Я об этом не подумал, сэр. — Дайсон все еще был бледен, однако на его лице появилась мрачная решимость, что в подобных обстоятельствах, наверное, казалось глупым, но при этом и трогательным. — Люди в тысячу раз больше и сильнее муравьев, к тому же обладают оружием и техникой, что муравьям, скорее всего, кажется чем-то сверхъестественным, но разве муравьи никогда не пытались сопротивляться и отбиваться, сэр? Они вас не кусали?

— Бывало, что и кусали, — признал капитан Фармер. — Но при надлежащем обращении, их укусы не причиняли особого вреда.

— Возможно, нам повезло, сэр. Может, шутник будет неосторожен.

Проблема была в том, что, как позже понял Дайсон, нельзя было убедиться в том, что шутник, действительно, играет с ними. И они никак не могли определить, насколько осторожен этот несуществующий шутник. Как бы то ни было, когда они долетели до места, где их откинуло назад в первый раз, Дайсон, все еще сидящий в пилотском кресле, резко набрал скорость и свернул в сторону.

Шутник, если он, и правда существовал, наверное, нашел это очень забавным. В следующую секунду корабль начал быстро вращаться, не только вокруг своей оси, в чем не было ничего необычного, но еще и в горизонтальной плоскости.

К этому времени Дайсон сумел дотянуться до рычагов и включить аварийные двигатели, чтобы выровнять корабль, и пассажиры, наконец, поняли, что случилось нечто необычное. По всему кораблю сработала тревога, многие принялись бешено вызывать капитана Фармера. Дайсон пристально посмотрел на экран местоположения, побледнел, как труп, и, шатаясь, пошел на главную палубу, возмутительно бросив место пилота.

Капитан Фармер оказался лицом к лицу с рассерженной, испуганной толпой пассажиров. Все пятьдесят человек вышли на палубу и, словно по единодушному согласию, выбрали своим представителем экс-губернатора Флэгстаффа.

Старик, с волнистыми седыми волосами и розовой морщинистой кожей, являлся достойной, впечатляющей фигурой, отлично подходящей для выражения общей обеспокоенности.

— Капитан Фармер, — твердо сказал он, — у меня есть причины полагать, что вы виновны в серьезном и предосудительном неисполнении своих обязанностей.

Капитан Фармер ехидно улыбнулся и ничего ответил. Вообще, он понял, что ему сложно что-то сказать.

— За все годы, что я летал на космических кораблях, я никогда не сталкивался с таким вопиющим нарушением дисциплины, как сейчас. Это, капитан, говорит об ужасающей некомпетентности, которую вы совершенно не пытались устранить на всем протяжении полета. Отказавшись последовать моему совету, — совету, являющемуся плодом многих лет опыта, — вы навлекли на всех нас беду. Мы значительно отстаем от расписания.

— Значительно, — все еще невесело улыбаясь, согласился капитан Фармер.

— Кажется, вы потеряли контроль над экипажем. Я заметил, что все члены команды находятся в этом помещении, и кораблем, по-видимому, никто не управляет.

— Корабль под полным контролем, — ответил капитан Фармер.

— Мне интересно, насколько вы, вообще, компетентны. Я требую, что вы сказали мне, где мы сейчас находимся.

— Вы бы хотели узнать координаты корабля, не так ли?

— Совершенно верно.

— Я тоже. Возможно, мистер Дайсон сможет просветить нас.

Все уставились на пилота.

— Не им-мею пон-нятия, сэр, — прокашлявшись, заикаясь, ответил он, — только знаю, что мы за пределами Солнечной системы.

— Это невозможно, молодой человек, — сверкнул глазами старый экс-губернатор. — Нам же сообщили, что мы задерживаемся. Следовательно, мы двигаемся со скоростью гораздо меньше максимальной. Но даже на крейсерской скорости…

— Мистер Дайсон, вы не имеете понятия, где мы находимся? — перебил капитан Фармер.

— Да, сэр. Звезды совершенно незнакомы. И нет никаких ориентиров, вообще ничего. Насколько я могу судить, возможно, мы попали в другую галактику.

Вот тут-то началось настоящее столпотворение. Кто-то закричал, другой завопил еще громче, чтобы его услышали, потом закричали все разом. Один человек понесся к выходу, а через две секунды за ним побежали все остальные, чтобы через две секунды вернуться назад, словно с удивлением обнаружив, что ни один выход не ведет обратно в Солнечную систему.

И в эту секунду старик вызвал у Дайсона некоторое восхищение. Возможно, он был напыщенным ослом, но, по крайней мере, не полной задницей: у него еще остались человеческие качества.

— Джентльмены! Леди и джентльмены! — величественно закричал Флэгстафф. — Пожалуйста, вернитесь на свои места! Собрание еще не закончилось!

И через некоторое время, несмотря на то, что никто не обратил на него внимания, все успокоились. Другого варианта у них не было.

— Господа, у вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, как мы оказались в таком неудачном и катастрофическом положении? — спросил Флэгстафф у Дайсона и капитана Фармера, когда пассажиры расселись по местам.

— Могу только догадываться, — ответил капитан с кажущимся уважением, которого вовсе не чувствовал. — Но вы ошибаетесь, губернатор, считая, что во всем виноваты я и экипаж корабля. — Он кратко описал, как корабль дважды пересек орбиту Марса и снова оказался у Земли.

— Значит, мы отданы на милость непреодолимых сил, под влияние которых корабль попал по неизвестным причинам? — заключил старик.

— Губернатор, похоже, что ваше утверждение весьма точно описывает сложившуюся ситуацию.

— И вы предполагаете, что это дело рук превосходящей нас расы существ, или, возможно, одного существа, играющего с нами?

— Не обязательно, — ответил капитан Фармер. — То, что с нами случилось, могло произойти в результате воздействия естественных сил обезличенной природы.

— Это крайне маловероятно. Нет, капитан, нами кто-то играет. — Глаза старика сверкнули. — Я бы сказал, мы стали объектом издевательств. И я не стану этого терпеть.

Дайсон с некоторой долей восхищения пристально посмотрел на Флэгстаффа. В старом болтуне начали проявляться неожиданные качества: проницательность и отвага.

— Что вы собираетесь делать, губернатор? — спросил Дайсон, и в его голосе прозвучало уважение десятка миров.

Обычной ответной мерой было написать письмо в «Теллуриан тайме». К несчастью, этот вариант отпадал. Но эксгубернатор Флэгстафф не утратил ни гордости, ни властности.

— Я обдумаю свой следующий шаг, молодой человек, — ответил он. — Но будь уверен в одном. Что бы я ни решил, оскорблений я терпеть не стану.

Пассажиры единодушно зааплодировали, и на этой радостной ноте импровизированное совещание закончилось. Позже, когда согласно распорядку был подан обед, жизнь на корабле вернулась к тому, что можно было назвать нормой. Но Дайсон сидел в рубке и отсутствующим взглядом уставился вперед. Кораблю, несущемуся неизвестно куда, вряд ли требовался внимательный пилот.

Он поднял взгляд, когда капитан Фармер вошел и устало плюхнулся в кресло. Это прекрасно выразило то, что капитан чувствовал. Гравитация стала такой слабой, что стоять было проще простого. Но сейчас у капитана, казалось, не хватало сил даже на это.

— Ну, Дайсон, что будем делать?

— Не знаю, сэр. Возможно, губернатор Флэгстафф что-нибудь придумает.

— Да что, во имя Плутона, он может придумать? Разве у муравья были какие-нибудь варианты, пока я держал его на ладони?

— Нет, сэр, — медленно ответил Дайсон. — Но аналогия не совсем верная. Мы не муравьи. Мы люди.

— Для этого галактического шутника мы — муравьи.

— Возможно. Кстати, сэр, мне показалось весьма интересным, что губернатор Флэгстафф тоже подумал, что нами просто играют.

— Вполне естественное предположение.

— Я бы так не сказал, сэр. Сам бы я решил, что мы наткнулись на странное проявление каких-то доселе неизвестных сил. Как вы думаете, сэр, этот шутник специально вложил в наши головы мысль об его существовании?

— Какого дьявола ему бы это понадобилось?

— Чтобы все выглядело забавнее, с его точки зрения. Просто чтобы мы начали метаться, как бешеные.

— Куда уж хуже, — покачав головой, с сомнением ответил капитан Фармер. — Мы и так полностью в его руках.

— Именно это я и хочу сказать, сэр. Муравей тщетно пытался добраться до дому и всегда оказывался в каком-то другом месте, стоило ему только подумать, что он уже почти у цели. Но представьте, каково ему было бы, если бы он понял, что его судьба полностью зависит от какого-то всемогущего создания.

Капитан Фармер встал.

— Мы ничего не можем с этим поделать, — равнодушно сказал он. — Если ты, конечно, не считаешь, что сидеть и просто ждать, — тоже вариант. Будем придерживаться заведенного порядка. Когда тебя сменят, попытайся поспать.

— Да, сэр, — поддерживая заведенный порядок, вежливо ответил Дайсон.

Остальные члены экипажа и пассажиры восприняли приказы капитана Фармера вполне спокойно. Экс-губернатор углубился в размышления, без конца совещаясь со всеми без разбору, а по всему кораблю возобновились игры в карты и домино. При следующем приеме пищи даже возникли две жалобы по поводу робота-повара, который за годы существования кораблю ни разу не отклонился от своих стандартов.

А Дайсон все думал о том, в какой момент шутнику надоест следить за муравьем, и он раздавит его между большим и указательным пальцами так быстро, что тот даже не успеет понять, что происходит.

Когда пилот проснулся после короткого сна, то сразу пошел к капитану Фармеру.

— Сэр, у меня есть кое-какая информация о нашем приятеле.

— Да? Как ты ее раздобыл?

— Можно сказать, сэр, я увидел это во сне. Разумеется, мне кто-то послал эту мысль, так же, как и вам, когда вы заподозрили о его существовании. Я думаю, ему очень весело наблюдать за нашими усилиями, и он, возможно, хочет, чтобы мы попытались убежать. Само собой, он нас не отпустит. Для сравнения, можно представить кошку, играющую с мышью.

— И что ты узнал об этой кошке? — мрачно спросил капитан Фармер.

— Он, или лучше сказать, оно, гораздо больше нас. Он — я буду использовать это местоимение, если вы не возражаете, сэр, потому что так мы его слегка очеловечиваем — он занимают большой участок космоса, не знаю, какой именно.

— Наш шутник выразился не очень точно?

— Он лишь вскользь упомянул об этом, и я думаю, сэр, это хороший знак. Он не хочет, чтобы мы много о нем знали, возможно, у него есть слабые места, о которых мы даже не подозреваем.

— И о которых никогда не узнаем.

— Приведу еще один пример, сэр. Муравей пытается укусить человека челюстями. У нас тоже есть «челюсти» — пушки.

— Куда нам стрелять?

— Хоть куда. Возможно, мы сейчас прямо на шутнике, как муравей, ползающий по ладони. Будем стрелять во всех направлениях и уж точно куда-нибудь попадем.

— Думаешь, мы что-нибудь ему сделаем?

— Вряд ли, сэр, — признался Дайсон. — И, разумеется, есть вариант, что шутник все наши действия знает наперед.

— Да, я думаю, он следит за нами даже в эту секунду.

— Возможно, не только следит, сэр. Если он может посылать нам мысли и заставлять думать во сне, то, вероятно, способен заглядывать в наше сознание.

— Значит, что бы мы ни попытались предпринять против него, он будет знать обо всем наперед?

— Боюсь, что так, сэр.

Пилот с капитаном молча посмотрели друг на друга.

— Безнадежно, — сказал Фармер. — Совершенно безнадежно.

— Нет ничего совершенного, сэр, надежда остается всегда. Нужно продолжать пытаться. Во сне у меня появилось впечатление, что он сильно расстроится, если мы не будем пытаться вырваться из его хватки, и может прикончить нас прямо здесь и сейчас. Кошка не любит играть с мышью, не пытающейся убежать.

— Хочешь сказать, шутник раздавит нас и найдет себе более воинственного муравья или мышь?

— Как-то так, сэр.

Капитан Фармер выругался.

— К черту его, — сказал он. — Я выхожу из игры. Пусть он прикончит нас, если ему так хочется, но я буду проклят навечно, если стану в этом участвовать.

— Вы кое-что забываете, сэр. У нас обязательства перед пассажирами. Однако, если хотите, можем об этом на время забыть, и я расскажу, что еще мне удалось узнать. Наш друг является представителем расы огромных созданий, о существовании которых мы могли только подозревать. Не знаю, в скольких измерениях они живут. Но, судя по способности перемещать нас так быстро, больше, чем в трех. Обычно, наши корабли их интересуют не больше, чем человека интересуют отдельные муравьи. Однако, кажется, наш друг обладает весьма уникальным чувством юмора.

— Я бы сказал, он психопат.

— Между чувством юмора и психическими отклонениями может быть гораздо больше общего, чем обычно считается, сэр. В любом случае, его поведение находится в пределах нормы для их вида, хотя его сородичи заняты очень серьезными, весомыми задачами. Вообще, один из друзей нашего шутника наблюдает за Солнечной системой, чтобы узнать, как тут обстоят дела. Это одна из причин, по которой шутник решил с нами поиграть. Он хочет, чтобы в Системе произошло что-то необычное, что озадачит и собьет с толку его друга.

— Как лаборант, подменивший ярлыки на белых мышах своего друга, чтобы запутать его.

— Нечто вроде этого, сэр. Во всяком случае, мне кажется, что мы не первая его подопытная крыса, белая мышь или муравей, если вам так больше нравится, с которой он играет.

— Хочешь сказать, он перемещал и другие корабли? — У капитана был такой вид, будто его сейчас стошнит.

— Да, сэр. Возможно, наш шутник также виноват в шести непонятных исчезновениях кораблей за последние пару лет.

— И он убивал людей в них, когда ему надоедало с ними играть?

— Думаю, да, сэр. Но это еще не самая большая угроза.

Капитан Фармер приложил руку ко лбу.

— Иногда детям наскучивает с играть с отдельными муравьями, и они потехи ради уничтожают сам муравейник, — сказал он.

— Шутник намекал на это, — медленно кивнул Дайсон. — Будет очень смешно раздавить планету или даже целую Систему. Его друг понятия не имеет, что это может случиться. Как одновременно умирающие белые мыши в лаборатории, притом, что они должны были оставаться живыми и здоровыми. — Дайсон слегка запнулся. — Я понимаю, каково вам. Мне почти так же. Но я думал, что сплю, а застыть от страха во сне вполне нормально. Помню, мне казалось, что я смотрю на себя со стороны и убеждаю, что этого не может произойти. Потом, проснувшись, я понял, что это возможно, но понял постепенно и успел привыкнуть к этой мысли.

— Значит, это уже не просто вопрос спасения наших жизней, а вопрос выживания всей человеческой расы.

Дайсон снова кивнул.

Капитан Фармер стиснул зубы, с трудом подавляя ярость.

— Может, у нас и маленькие клыки, но кусаться мы все равно можем, — внезапно выпалил он.

И затем, прежде чем Дайсон успел остановить его, он дотянулся до рычагов автоматической защиты.

Пушки тут же заработали и принялись стрелять во все стороны. Корабль закачался и затрясся от ударных волн. Из пассажирских кают донеслись тревожные крики.

Капитан Фармер вытер лоб рукой.

— Что дальше, сэр? — тихо спросил Дайсон.

— Ничего. Я не знаю, что еще можно сделать. Наверное, мы его даже не поцарапали. Думаю, нам лучше успокоить пассажиров, — хмуро добавил капитан. — Скажу им, что это была ложная тревога.

Когда он ушел, Дайсон задумчиво уставился в иллюминатор. Ему стало интересно, понравилась ли шутнику выходка капитана.

— У меня есть одна мысль, капитан Фармер, — сказал пилот позже, пока корабль продолжал в тишине рассекать черноту.

— Ты уверен, что шутник еще не знает о ней?

— Ничуть не уверен, сэр. Но, думаю, это неважно, если сначала я все обсужу с губернатором Флэгстаффом.

— Чем нам поможет этот старый болтун?

— Я больше не считаю его болтуном, сэр. Теперь он для меня пожилой государственный деятель человеческой расы. И мне кажется, от него зависят как наши жизни, так и жизни всех обитателей Солнечной системы.

Капитан Фармер раскрыл рот. Он все был слишком ошеломлен, чтобы возражать, когда Дайсон отдал честь и вышел из кабины.

Бывший губернатор, по-видимому, до сих пор обдумывал курс действий и периодически разглагольствовал.

— Губернатор, могу я поговорить с вами наедине? — серьезно спросил Дайсон. — Дело чрезвычайной важности.

— Конечно, молодой человек. Прошу прощения, леди и джентльмены.

Экс-губернатор отвел Дайсона в свою каюту и открыл было рот, чтобы заговорить, но Дайсон опередил его.

— Губернатор, в ваших руках находится судьба человечества, — коротко заявил молодой офицер.

Старик захлопнул рот. Наверное, его часто посещала мысль, которую только что выразил Дайсон, но до этого момента никто не высказывал ее вслух.

— Космический шутник считает, что у него есть над нами власть, — продолжал Дайсон, — и хочет уничтожить всю человеческую расу. Только человек вашего полета, губернатор, вашей мудрости и опыта сумеет одолеть его. Вы привыкли решать проблемы чрезвычайной важности. Но то, что было раньше, не идет ни в какое сравнение с нашей текущей задачей.

Губернатор Флэгстафф стиснул зубы еще сильнее, выразив непоколебимую решимость. Его глаза запылали атомным огнем.

— Прошу вас, губернатор, попросите его…

— Молодой человек, дальше можете не продолжать. Губернатор Флэгстафф не просит. Нет, мой юный друг, нет!

— Может, уговорите?..

— Сэр, я не прошу и не уговариваю. Я знаю свои права. Я потребую!

Если шутник ожидал, что у губернатора Флэгстаффа поубавится решимости после того, что случилось потом, он сильно ошибался. Всех людей на корабле, казалось, внезапно обуяло пламя. Все засветились, причем каждый своим цветом. Началась паника, поскольку пассажирам представилось, что их сжигают заживо. Но когда они поняли, что, на самом деле, с ними ничего не происходит, то через пару часов стали успокаиваться, когда ослепительное сияние потускнело, и каждый человек продолжал лишь слабо светиться. И, не считая страха, вызванного неуместной выходкой, неприятных последствий не было. Но неожиданное проявление детского юмора напугало всех, кто находился на борту.

Всех, кроме губернатора Флэгстаффа. Он был объят зеленоватым свечением, но все равно поднялся на трибуну, выйдя к светящейся и напуганной толпе, собравшейся в главном обеденном зале, ожидая выступления. Но в каждом слове старика и его манере говорить звучала уверенность.

Позже все согласились, что его речь была настоящим шедевром, и Дайсон, практически невосприимчивый к красноречию, заметил, что пассажиры слушали ее, словно это было произведение искусства, а не безнадежное требование сохранить им жизнь. Толпе не сказали, что судьба человеческой расы зависела от губернатора Флэгстаффа, иначе люди вряд ли оставались бы такими спокойными. Только Дайсон, капитан Фармер и старый оратор знали, в каком отчаянном положении оказалось Человечество.

В том, как обращаться к невидимому слушателю, возникли небольшие сомнения. Губернатор Флэгстафф решил вопрос ловко и с иронией.

— Мой дорогой друг, — начал он голосом, в котором полыхал жгучий упрек, и его тут же прервали аплодисментами.

Аудитория сразу поняла, что это будет боевая речь.

— Мой дорогой друг, — повторил губернатор Флэгстафф, — к тебе обращается сравнительно бесполезный слуга народа нашей прекрасной Солнечной системы. Я нес посильную службу как на пылающих расплавленных пустынях Меркурия, так и на замерзших кислородных пустошах Плутона, и мне приятно заметить, что я добился в жизни кое-каких успехов, а также с радостью добавить, что в некоторой степени я помог бесчисленным миллиардам трудолюбивых и бережливых людей, составляющих нашу расу, делал я это, не думая о прибыли или вознаграждении, и меня до глубины души трогает благодарность моих собратьев. Будет крайне бесстыдно упоминать почести, которыми они отметили мою службу.

Губернатор быстро откашлялся.

— Я лишь скажу о медали Первого Гражданина Солнечной Системы, врученную за заслуги перед мощной и процветающей промышленностью на Марсе, о почетном знаке за Выдающуюся Службу в Министерстве Здравоохранения, о Солнечном Диске Меркурия и о Водном Шаре Венеры Первого Ранга. Позвольте мне повторить, что я считаю неуместным говорить о других наградах. Мой дорогой друг, в этот момент, который мне кажется кульминацией моей карьеры, мой разум вернулся назад во времени и в пространстве к планете, на которой я родился — самой красивой из всех планет самой прекрасной системы — к Земле и ее бесчисленным чудесам. О, как приятно думать о родной Земле — об улыбающихся рощах, смеющихся ручьях с многочисленными обитателями, прыгающими и играющими в сверкающих брызгах — как отрадно вспоминать поля колосящейся пшеницы и мысленно возвращаться в великолепные города с пронзающими небо шпилями…

Дайсон с трепетом слушал губернатора Флэгстаффа, кратко излагающего историю своего детства, юности и многих лет службы, в течение которых он переходил с одного выдающего поста на другой. Постепенно, овладев вниманием слушателей, он снова добрался до настоящего времени.

— Мой дорогой друг, я обращаюсь к тебе не как одинокий и слабый человек, противопоставляющий свою незначительную силу твоей мощи, а как представитель величайшей расы — Человечества! Я обращаюсь к тебе от имени расы, начавшей покорение космоса всего лишь секунду назад по Великим Часам Природы, по которым идет отчет времени, но уже покорившей все планеты целой системы. Я говорю от имени тех, кто поставил перед собой задачу освоения звезд и галактик, тех, кто в следующее мгновение — да, за бесконечно малый период вековой истории — добьется своей цели. Предупреждаю тебя, мой дорогой друг, предупреждаю…

На этой возвышенной ноте величественная речь губернатора Флэгстаффа внезапно оборвалась. Слушатели протерли пятьдесят пар глаз, но это не могло изменить того, что секунду назад губернатор еще стоял перед ними, а теперь исчез.

Из пятидесяти глоток вырвался гневный крик, и в ту же секунду корабль задрожал. Как нечто живое, извивающееся в неслыханной агонии, он растягивался и сжимался, словно был сделан из эластичного полимера. Стены с одной стороны удлинились втрое, а с другой — согнулись так, что почти соприкоснулись друг с другом. Гневный рев перерос в вопль отчаяния, когда корабль, казалось, завязался в узел, а затем раскрутился снова, разбросав пассажиров в разные стороны.

Несмотря на громкие стоны, Дайсон сумел привести свои мысли в порядок. Сильно ударившись, но, кажется, ничего не сломав, он медленно пополз вперед и вскоре добрался до рубки. Там он нашел капитана Фармера.

Корабль мчался на головокружительной скорости, но тихо и без ускорения. В переднем иллюминаторе Дайсон увидел желтую звезду, светящуюся так же ярко, как Венера с Земли.

Он повернулся и уставился на звездную карту, но капитан Фармер его опередил.

— Это Солнце, — хрипло сказал капитан. — Мы вернулись в нашу Систему.

— Мы за орбитой Урана, — прошептал Дайсон. — Шутник и напоследок решил посмеяться над нами.

— По крайней мере, он не разрушил корабль. Пойдем, Дайсон, надо узнать, в каком корабль состоянии.

Корабль, как они скоро узнали, был почти не поврежден. После странного поведения стен под непонятными нагрузками, на них не осталось никаких следов повреждений, и только пара приборов вышла из строя. Что касается пассажиров, добрая половина получила синяки, но только двое были серьезно ранены.

Губернатор Флэгстафф так и не вернулся. Пассажиры, перестав светится загадочным светом, начали обсуждать проведение памятной службы в его честь. Дайсон с капитаном Фармером вернулись в кабину пилота.

— А я называл его болтуном, — сказал капитан Фармер с лицом искаженным презрением к самому себе. — Во имя Плутона, вот это был человек, человек, не боящийся ничего. Он спас всех нас.

— Да, сэр, — машинально согласился Дайсон.

— Он понимал, что рискует жизнью. Как и то, что смерть может оказаться не самым худшим вариантом. Возможно, сейчас он страдает от ужасных пыток.

— Нет, сэр, не страдает. — Дайсон посмотрел командиру прямо в глаза. — Прямо перед тем, как губернатор исчез, сэр, шутник связался со мной. И я понял, что мой план удался.

— Твой план? Разве смысл был не в том, чтобы губернатор Флэгстафф бросил ему вызов?

— Разумеется, сэр. Но результат этого, каким я его представил, был совсем не таким, как показалось большинству людей. Какова была бы ваша реакция, сэр, если бы муравей, взад-вперед бегающий по вашим ладоням, вдруг остановился бы и начал толкать речь о своей славной карьере и том, как его уважают другие муравьи? Что бы вы сделали, если бы этот чудной муравей начал хвастаться невероятными вещами, на которые способен его народ, и велел бы вам оставить его в покое? Думаете, вы бы сильно разозлились, сэр?

— Скорее, мне показалось бы это нелепым, — нехотя ответил капитан Фармер.

— Нашему дорогу другу, как его называл губернатор Флэгстафф, это показалось чем-то гораздо большим. Не забывайте, у него нестандартное чувство юмора. Я все еще чувствую мысленные отзвуки его смеха. И я понял, что он сделал. Именно то, на что я и надеялся.

— Ты подумал, что это будет смешно?

— Смешно и трагично. Но шутник не увидел в этом трагедию. Он оценил только шутку. Вот почему он забрал губернатора с собой. Я бы дал ему забрать себя, сэр… я не боюсь опасностей. Но ни я, ни кто-либо еще не смог бы произнести речь, над которой губернатору даже не пришлось особо стараться.

— А потом, когда губернатор ему надоест…

— Это произойдет нескоро, сэр. Шутник захочет показать свое новое приобретение собратьям. Нечто вроде личного клоуна, шута. Он думает, что весь его народ посчитает губернатора смешным. Возможно, так и будет. Но, разумеется, губернатор этого не поймет. Ему покажется, что он выступает перед обычными людьми, шутник запросто может создать такие иллюзии. Каждой речи будут громко аплодировать. Губернатор будет очень счастлив. Чем счастливее он будет, тем сильнее он насмешит шутника.

— Ну, несколько лет он может и проживет.

— О, нет, сэр, его будут держать в живых пару сотен лет. Он всех нас переживет.

— Кстати, а как насчет остальных?

— У меня впечатление, что, услышав губернатора Флэгстаффа, шутник потерял интерес к нашей Системе. Думаю, он больше не будет нас беспокоить, по крайней мере, очень долго.

Лицо капитана Фармера сморщилось, как от боли. Он сидел и о чем-то размышлял.

— Мне это не нравится, — наконец, выпалил он. — Не нравится, когда надо мной смеются, как и то, что будут смеяться над губернатором Флэгстаффом. Если бы не вопрос выживания всей человеческой расы, а только одного корабля, я бы сказал нашему дорогому другу убираться ко всем чертям и что мы отказываемся его развлекать. Пусть убивает нас, если хочет, но смеяться нас собой мы не позволим.

— Мне тоже не нравится, когда надо мной смеются, — серьезно сказал Дайсон. — Возможно, как и муравьям. Но вечно так продолжаться не будет. — Он помолчал, а затем добавил, словно самому себе. — Вы же читали рассказы, сэр, где муравьи объединились и захватили мир. И точно слышали поговорку про того, кто смеется последним.

— Рассказы — это рассказы, — мрачно возразил капитан Фармер. — Они были и остаются выдумкой.

— Потому что муравьи были муравьями сотни миллионов лет и останутся ими же. Но люди когда-то были всего лишь обезьянами — секунду назад по представлениям природы и губернатора Флэгстаффа — а в следующую секунду они станут чем-то большим. Он был прав, капитан, даже несмотря на то, что шутник посмеялся над ним. Но в следующее мгновение космического времени мы освоим силы звезд и галактик. И когда придет время, шутник со всеми своими силами не посмеет над нами смеяться.

— Надо добраться до Ганимеда, — внезапно сказал капитан Фармер.

— Да, сэр.

— Нам придется написать отчет об исчезновении губернатора Флэгстаффа. Я уже представляю, как пытаюсь объяснить, что с ним случилось. Но я уверен в одном: мне жаль, что я называл его болтуном.

— За пустыми разговорами иногда кроется ораторское искусство, сэр. Мне начать торможение?

— А какая у нас скорость?

— Почти половина световой, сэр.

Капитан Фармер присвистнул.

— Ни один корабль не летал и с пятой частью такой скорости. Конечно, тормози. Но только плавно.

— Очень плавно, сэр. Уже недалеко то время, когда мы будем летать со скоростью света. Через долю секунды по космическому времени. А затем, еще через пару мгновений, сэр, возможно, настанет наш черед смеяться.

Хотя до Ганимеда корабль добрался без дальнейших происшествий, они почти не смеялись в течение оставшегося полета.

ИСКУШЕНИЕ

Выражение «власть развращает» почти столь же старомодно, как использование мистера Икса и Виконта Кью в качестве персонажей рассказа. Но для двух спорщиков в этом была некоторая доля новизны, и они относились к этому очень серьезно.

— Первым об этом заявил лорд Эктон, — сказал Икс. — И с тех пор это считается важным законом человеческой природы.

— Вздор, — возразил Кью. — У матери и отца есть власть над малолетним ребенком. Она что, тоже их развращает? Кстати, вы, кажется, несколько исказили первоначальное выражение. Абсолютная власть, согласно Эктону, вот что развращает, а совсем не любая власть. Но даже это не так. Неужели человека портит собака, сидящая у его ног, или кошка, свернувшаяся клубочком на его диване?

— Ваши примеры никуда не годятся. В обоих случаях власть не абсолютная хотя бы потому, что люди, о которых вы говорите, как и большинство остальных, ограничены законами общества. Я говорю про власть, создающую собственные законы, дарующую жизнь и смерть без страха наказания или надежды на награду.

— Разумеется, на Земле такой власти никогда ни у кого не было.

— Интересно, — спросил Икс, — что произойдет, если у кого-нибудь она все-таки появится?

Если бы вы сказали Питеру дер Меерену, что однажды в его руках окажется абсолютная власть, что он скажет одному человек: «Живи», и тот будет жить, а другому: «Умри», и тот умрет, он бы посчитал вас сумасшедшим.

Питер никогда не мечтал о такой власти и не желал ей обладать. Все, чего он хотел, — быть хорошим физиком-исследователем.

Он снимал однокомнатную квартиру в небольшом доме и жил там один. Но некоторые из жильцов были менее одинокими. Дальше по коридору находилась трехкомнатная квартира, где жили две девушки, которых он видел по минуте два раза в неделю, а над ним обитала пара молодых студентов, их он раньше встречал в библиотеке университета. Ни с кем из этих или других жильцов Питер тесно не общался. Не то, что бы он был стеснительным. Главным образом, ему не хватало времени на социальную жизнь, к тому же, у него почти не водилось денег. Он бы с радостью периодически расслаблялся и познакомился с девушками поближе. Но Питер слышал, что тут, как и в его родной Голландии, девушки любили, когда чувства проявляют в материальном отношении. Однако, его мизерный доход едва покрывал затраты на еду и одежду.

Поэтому Питер ни с кем толком не общался и только работал, работал, работал… В двенадцать лет он после первой страшной бомбардировки сбежал из Роттердама и направился в Англию. Там он жил и работал во время войны и еще два года после, а затем переехал в Соединенные Штаты. Здесь, работая неполный рабочий день, он смог продолжить учебу, начатую в Англии и получить диплом. Теперь, университет платил ему деньги, которых едва хватало на жизнь, и Питер занимался исследованиями.

Он работал над решением одной незначительной проблемой, над какими обычно корпят молодые аспиранты, и раз в неделю должен был консультироваться с профессором. Но тот чаще всего оказывался слишком занятым, чтобы уделить ему время, и, по большей части, Питер был предоставлен сам себе.

Он не возражал. День ото дня он обмозговывал расчеты, улучшал свой аппарат, производил в нем изменения и готовился суммировать обычные данные, которые однажды опубликуют в краткой заметке в одном из научных журналов, что поможет ему получить степень.

Однако, настал день, не похожий на любой другой. Незадолго после наступления вечера Питер возвращался из лаборатории, расстроенный очередной неудачей, и столкнулся на лестнице с одной из девушек, живущих по соседству. Он вежливо улыбнулся, она тоже улыбнулась в ответ.

— Это моя вина, — сказала она. — Я не смотрела, куда иду.

Питер понял, что девушка очень красива. И ему вдруг показалось, что, возможно, она так же одинока, как и он сам. Судя по всему, она не торопилась уходить.

— Вы же студент, не так ли? — спросила она.

— Аспирант. Занимаюсь физикой.

— Ненавижу физику, — призналась она. — Никогда ее не понимала. Вам правда нравится изучать все это?

— Конечно.

— Я бы, наверное, спятила.

— На меня физика иногда оказывает такой же эффект, — вежливо согласился Питер.

— Вы что-нибудь делаете, чтобы отвлечься от науки? Может, периодически ходите в кино?

— Довольно редко, — сдержанно ответил он.

— В местном кинотеатре идет неплохой фильм. Вернее, даже два, и оба должны быть неплохими. Почему бы нам не сходить вместе? — Девушка увидела, что Питер заколебался и добавила. — Разумеется, в складчину.

— В складчину? Так называется один из фильмов?

— Нет, вы не поняли. Я хотела сказать, каждый платит сам за себя.

— А-а!.. Вечером я собирался поработать. Хотя, после того, что случилось сегодня в лаборатории… даже не знаю… да, возможно, мне стоит развеяться.

— Замечательно. Послушайте, может, вы поужинаете со мной и Элен — моей соседкой по комнате?

— О, нет. Я не могу.

— Почему же? Ужин будет готов где-то через час. А потом мы пойдем в кино. Кстати, меня зовут Максин. А вас?

— Питер, — ответил он, задумавшись о том, все ли американские девушки такие прямолинейные. — Питер дер Меерен.

— До скорого, Питер. Увидимся через час.

Когда он вернулся к себе в комнату, то не смог понять, что с ним случилось. Но жалеть было не о чем. Будет неплохо поужинать с кем-то вместо того, чтобы сидеть одному в недорогом ресторанчике, завсегдатаем которого он являлся. Максин, наверное, поняла, каково ему. Она была не только красивой, но еще и тактичной. Она явно поняла, что у Питера нет лишних денег, и позаботилась о том, чтобы показать, что для нее это не важно.

Он почувствовал, что не может прийти на ужин, не показав, как сильно ценит приглашение. Незадолго до назначенного часа Питер выбежал из дома. Через пару минут он постучал в дверь Максин, держа под мышкой коробку конфет.

— Тебе не стоило этого делать, — сказала она, но Питер увидел, что девушка была рада.

Ужин прошел отлично. Впервые за много лет он нашел настоящего друга, с которым мог поговорить. Элен была такая же красивая, как и ее соседка, но более замкнутая. И она тоже оказалась достаточно тактичной, чтобы не особо вмешиваться в разговоры, явно являющиеся прерогативой Максин и Питера.

Оба фильма они посмотрели с большим интересом, после чего вернулись в квартиру Максин, где Элен читала книгу и невольно играла роль компаньонки. Девушки сделали себе кофе с тортом, а Питер выпил чаю, к чему привык еще в Англии. Позже, разговаривая с Максин наедине, он почувствовал сильное желание рассказать ей, что его гложет.

— Понимаешь, — сказал он, — я работаю над проектом уже полгода. И сегодня, впервые, обнаружил ошибку в расчетах.

— О, мне так жаль.

— Это еще не все. Все, что делают физики сейчас, основывается на предыдущих работах. Так вот, в расчетах ошибся тот, кто был до меня. И если все обстоит именно так, как я думаю… значит, то, что я пытаюсь сделать, — попросту невозможно.

— Хочешь сказать, твоя работа оказалась пустой тратой времени?

— Большая ее часть. Но аппарат еще можно использовать. Это необычный телевизионный приемник.

— Телевизионный? Ловит какие-нибудь хорошие каналы?

— Он предназначен не для этого, но мне бы хотелось, чтобы это тоже было возможно. Я могу позволить себе только очень дешевое радио, но в лаборатории мне доступно оборудование Университета, и мой телеприемник необходим, чтобы проводить наблюдения там, где опасно смотреть невооруженным глазом.

— Теперь понятно.

— Отлично! Так вот, если мои новые расчеты верны, я смогу использовать тот же аппарат для одного очень странного дела. Очень странного… Однако, не хочу ничего рассказывать, пока сперва не попробую.

— Могу поспорить, я все равно ничего не пойму, — улыбнувшись, сказала Максин.

— Еще как поймешь. Но не поверишь. Когда я сказал своему профессору, что человек до меня сделал ошибку, он не поверил. Ему было некогда тратить на меня время, и он просто ответил: «Еще раз проверь свои расчеты». Но я уже пять раз сделал это. И уверен, что прав.

— Не могу понять, хорошо это или плохо.

— Я тоже, — признался Питер. — Сначала я расстроился. Так всегда бывает, когда находишь ошибку. Но сейчас я рад, что все обернулось именно так. Если бы не эта ошибка, я бы не провел весь вечер с тобой, Максин. Ты мне очень помогла. Я чувствую себя гораздо лучше.

— Это ты мне очень помог.

— Приятно слышать. Теперь я могу вернуться к работе с удвоенной энергией.

— Ты занят завтра вечером?

— Конечно! — удивленно воскликнул Питер. — Я же сказал, что буду работать с удвоенной энергией. Завтра я буду весь день переделывать свой аппарат. На это уйдет много вечеров.

— Но ты же не можешь работать все время! — воскликнул Максин.

— Только поначалу. Это очень важно. Но не бойся, — сказал Питер. — Теперь, узнав тебя, я не дам тебе никуда деться. Скоро увидимся.

Но не слишком скоро. Элен отложила книгу и пошла спать в свою комнату. Питер на прощание поцеловал Максин в щеку и тоже ушел. Завтра нужно рано встать, подумал он. И как можно быстрее приниматься за работу, чтобы проверить, правильны ли новые расчеты.

Питер проработал весь завтрашний день, и следующий день, и даже весь следующий месяц. Прошло много времени, прежде чем он увиделся с Максин дольше, чем на пару секунд. Она снова пригласила его на ужин, но Питер неделю не возвращался домой из лаборатории до самой ночи. Когда он, наконец, пришел пораньше, девушка поняла, что он совсем измотан. На этот раз Максин настояла на совместном ужине, и он согласился.

Питер ел медленно и сонно, будто устал, но в его глазах светился триумф, который она не могла не заметить.

— Ты выглядишь, как кошка, проглотившая канарейку, — сказала он.

— Кошка? А, понятно, я помню, что уже где-то это слышал. Это же такое выражение. Да, именно так я себя и чувствую. Я сделал то, о чем мечтает каждый исследователь. Я открыл новый феномен, о котором раньше никто не слышал.

— Что-то важное!

— Важное? Да это сделает меня знаменитым, как Эйнштейн.

— Ты, наверное, шутишь, — недоверчиво посмотрела на него Максин.

— Клянусь, не шучу. Вообще, это настолько важно, что я еще никому не рассказывал. Даже профессору. Сначала я хочу во всем убедиться сам.

— У твоего открытия есть практическое применение? Или это просто теория?

— Сложный вопрос, — медленно проговорил Питер. — Возможно, стоит сказать, что ответ зависит от точки зрения.

— Как-то расплывчато.

— Знаю. Но пока я боюсь рассказывать подробности. Сначала мне надо кое-что проверить.

— В любом случае, я рада, что это столько для тебя значит.

— Это значит для нас обоих больше, чем ты себе представляешь, — улыбнулся Питер. — Я стану знаменитым, возможно, богатым. И смогу делать то, о чем сейчас только мечтаю.

Он посмотрел Максин прямо в глаза и впервые с тех пор, как с ней познакомился, увидел, что она разрумянилась. Питер был рад узнать, что она оказалась не такой хладнокровной и выдержанной, какой притворялась.

Но таким не был и он. Питер не преувеличивал, когда сказал Максин, каким важным ему кажется это открытие. Он понимал его значение лучше, чем все остальное. Следующим утром, вернувшись в лабораторию, чтобы продолжить работу, он сделал кое-что необычное. Питер запер дверь, чтобы ему никто не помешал.

Потом он вернулся к аппарату и стал ждать. Через пару секунд на экране появилось изображение. Оно было слегка размытым, но он ясно увидел, что на нем показалось нечто неземное.

Улицы изгибались плавным дугами, здания были низкими и не имели острых углов, а свободная одежда людей развевалась при ходьбе. Возможно, одежда, а может, сами люди, но выглядело это невероятно. Зрелище не пугало, не отталкивало и не вселяло трепет, просто отличалось от всего, к чему Питер привык.

Когда он коснулся ручек настройки, картинка сильно размылась. Он хотел увеличить ее, чтобы лучше рассмотреть людей, но это оказалось невозможным. Однако, Питеру удалось немного сменить угол обзора — другие улицы, другие здания, другие деревья и растения. Но вне зависимости от того, что показывал экран, основной принцип оставался тем же. Он не видел ничего, что напоминало бы Землю.

Обычные электромагнитные волны, использующиеся в радио, можно модулировать, тем самым заставляя их переносить звук. Похожим образом Питер выяснил, что четырехмерные волны, о существовании которых до этого никто не подозревал, могут передавать свет и другие электромагнитные волны. На одной из сцен он увидел в небе двойное Солнце. Тогда Питер понял, что смотрит на планету не в Солнечной системе или у ближайших звезд. Он смог настроить свой телеприемник на то, что происходит в очень далеких областях космоса, и обычному свету требуется много веков, чтобы дойти оттуда до нас.

Когда Питер только начал понимать, что делает, он ощутил странный, почти суеверный страх, страх собственного успеха. А затем последовал страх того, что он ошибается, сходит с ума, и только воображает такой невероятный результат. А сейчас пропали оба страха. Теперь Питер был уверен в том, что делает, и ему не терпелось продолжать исследования, чтобы удивить и поразить не только научные круги, но и огромную массу людей, прежде всерьез не задумывавшихся о возможности существования где-то другого обитаемого мира.

Экран позволял Питеру увидеть, что происходит. Но большая часть аппарата, возможно, была еще важнее. Главный вопрос был не в том, может ли он заглядывать в другие галактики, а может ли действовать в них. Скоро это станет известно.

Питер уже почти был готов провести тест. Он взялся за последние приготовления, его руки нервно дрожали, пока он настраивал цепи так, чтобы резонансные колебания, которые они испускают, были максимальной силы.

Когда он, наконец, почувствовал, что все готово для испытания, ему пришлось на секунду остановиться, чтобы восстановить над собой контроль. Ученый не должен пребывать в таком настроении, сердито подумал Питер. Нужно быть спокойным, рассудительным, готовым к тому, что произойдет, даже к пустым надеждам и разочарованиям.

Но нервозность никуда не делась, и он понял, что уговорами тут не обойдешься. Наконец, разочаровавшись в себе, Питер продолжал работать дрожащими руками. Он медленно переключил экран, и на нем появилось изображение голых округлых холмов без всяких признаков людей или даже животной жизни. Затем он подал на схему небольшой ток.

Результат оказался примерно таким, на какой он и надеялся, и, тем не менее, он пришел в восторг. Он увидел, как земля задрожала и разъехалась в стороны. Холм словно взорвался вовне, а его склоны сложились, как после мощного землетрясения. Там, где прежде был пологий холм, сейчас осталась куча валунов. Питер откинулся на спинку кресла, вытер со лба пот и уставился на экран. Эксперимент сработал, можно было больше не нервничать.

Он медленно переключал изображения, пока не нашел улицу, которую видел раньше. Люди казались возбужденными, они беспокойно ходили кругами, будто до них дошли новости о каком-то страшном и неожиданном событии. Питер почувствовал, что сделал нечто очень странное. Он передал им свою нервозность через несчетные световые года космоса.

Расстояние, в пределах которого Питер мог вести наблюдения, было ограниченным. Когда он заходил слишком далеко в каком-либо направлении, картинка совершенно размывалась. С текущими настройками прибора он мог видеть лишь небольшой участок планеты с двумя солнцами. Но Питер знал, что, если он изменит постоянные, если включит в цепь новые катушки сопротивления и индуктивности, то сможет получить обзор всей планеты. Он увидит другие планеты и звезды. Сможет заглянуть во все уголки Галактики.

Глаза Питера за мгновение пронизывали бесчисленные парсеки космоса, а прикосновение пальца меняло географию планеты. До него внезапно дошло, что для этих людей он был богом, богом смерти и разрушения.

Тут он содрогнулся и выключил аппарат. Экран погас, Питер откинулся на спинку кресла и задумался.

У Питера появилась власть, о которой не мечтал ни один человек до него. Он мог разрушить целую планету, лишь захотев этого. Мог раздавить ее жителей с такой же легкостью, как клопов. Но насекомое хотя бы может увидеть ногу и убежать. А вот жители далекой планеты не могли знать о том, что происходит. Катастрофа, обрушившаяся на них, наверное, казалась природным бедствием, которое они не понимали, действием загадочного и всесильного божества.

Власть Питера, как он описал ее Максин, была теоретической и практической. Для тех, кого он мог уничтожить, она была вполне осязаемой. Но для него самого власть являлась чисто теоретической. Он не мог ничего сделать, чтобы управлять окружающим миром, миром, от которого зависело его собственное счастье. Когда Питер подал ток на резонирующую схему, последствия почувствовались на расстоянии многих световых лет, но не рядом. У него была власть, однако, он не мог извлечь из нее выгоду.

Или, скорее, получить-то мог, но только ту, что проистекала из знания, что у него есть власть. Знания, что в его руках находится судьба миров.

Питер не мог думать об этом в такой маленькой комнате. Он покинул лабораторию, запер за собой дверь и вышел на улицу. Когда он свернул на проезжую часть, чтобы перейти на другую сторону, завизжали тормоза, и прямо перед ним остановилась машина.

Осторожнее, дурак, подумал Питер, ты играешь с огнем. Нельзя так безрассудно вести себя с богом.

С богом, у которого нет денег, чтобы вести достойную жизнь. Только сейчас со всей болезненной внезапностью он понял, что за все эти годы с тех пор, как он уехал из Голландии, еще ни разу не ощущал так остро свою бедность. Питер жил в маленькой комнатке, ел нерегулярно и совсем не то, что хотел, носил видавшую виды одежду. Ни одна примитивная раса не относилась к своим идолам так плохо, как к нему.

Складывалась нелепая ситуация. Если бы эти миры знали о Питере, миры, чью судьбу он полностью контролировал, они бы сложили в его честь бесчисленные гимны, они бы отдали ему все свои лучше вещи и принесли бы в жертву своих сыновей и дочерей, чтобы завоевать его благосклонность. К несчастью, он только мог дать им почувствовать свое существование, но не дать знать о себе. И Питер не мог прислушаться к их мольбам. В лучшем случае, он был способен только прекратить катастрофы. И не существовало способа взять то, что ему могли бы предложить.

Лицо Питера наверняка выдало его неприятные, горькие мысли, потому что, когда на него налетел какой-то человек, он услышал обычную грубость и пробормотал в ответ: «Смотри, куда прешь!». Его гнев вспыхнул так, как никогда раньше в подобных ситуациях. Если бы он увидел этого человека на экране, то шевельнул бы пальцем, и человек бы умер.

Питер понял, что теперь его возмущает то, что не возмущало никогда раньше. Например, то, как заорал дорожный полицейский, когда он попытался перейти улицу, не дождавшись нужного сигнала светофора, дерзость мальчишки, промчавшегося перед ним на велосипеде, птичья глупость голубей, гулявших у него под ногами, а затем захлопавших в лицо крыльями, вдруг встрепенувшись и решив улететь. Если бы Питер мог, он уничтожил бы их всех.

Но он мог достать только людей на той, другой планете. Впрочем, что его заставляет думать, будто жизни этих не похожих на людей существ были дороже жизней тех, кого он знал? Возможно, почти наверняка, они обладали такими же глупыми и неприятными чертами, которые помогли человечеству превратить родную планету в руины. Питер сам долгое время был жертвой глупости и эгоизма. Теперь он сможет сам отомстить за глупость и эгоизм без страха наказания.

Питер осознал, что идет назад в лабораторию, слегка разогревшись, но не в состоянии думать более ясно, чем прежде. Он будет ребенком, играющим с оловянными солдатиками. Поставит их, а потом сшибет, поставит и снова сшибет… Тут он осекся. Питер сможет сшибить их лишь раз. Поставить снова уже не получится.

Он вернулся в лабораторию и опять включил аппарат. На этот раз он поставил новое сопротивление и настроил экран на ровную, выщербленную поверхность, кипящую таким жаром, что ему показалось, будто экран тоже нагревается. Это была поверхность какой-то далекой звезды. Питер смотрел, как маленькие ямки растут и взрываются, как затем в другом месте образуются такие же, и процесс повторяется. Он понял, что наблюдает феномен, за возможность увидеть который любой астрофизик даст на отсечение правую руку. Поверхность представляла собой раскаленный газ, состоящий из ядер атомов и свободных электронов, ямки же являлись завихрениями этого газа. Питер толкнул рычажок, два вихря тут же взорвались. Никаким живым существам это навредить не могло, но показало, до каких границ простирались его возможности.

Питер начал заходить все дальше и дальше и, наконец, снова поставив старое сопротивление, нашел тех людей, которых видел в начале эксперимента. Почти не понимая, что делает, Питер поднес палец к рычажку. Прошло много времени с тех пор, как он последний раз играл в солдатики. Будет чудесно сшибить их всех, даже пусть их нельзя будет поставить снова, с учетом того, что эти солдатики не машины и будут по-своему реагировать на то, что их сбивают с ног.

Палец Питера шевельнулся и застыл, словно парализованный. Это были не игрушечные солдатики, а люди. Они ценили свою жизнь не меньше, чем он свою. У него не было права делать их игрушками.

Но искушение сбить их с ног никуда не исчезло. Оно росло, пока Питер не почувствовал желание разрушать, которое было почти осязаемым. Вся горечь его существования, память о разбомбленном родном городе, о жизни в изгнании и без друзей, все всплыло на поверхность и слилось в желании убивать и мстить. Питер ощутил, что если станет продолжать смотреть на экран, то его палец сдвинет рычажок по собственной воле, и он не сможет этого предотвратить. Его мышцы так напряглись от безумного желания разрушать, что заныли. Еще чуть-чуть и он не сможет их контролировать.

Питер что-то хрипло пробормотал и быстро переключил изображение обратно на звезду, на которую смотрел раньше. Затем перестал сопротивляться. Он вызывал взрыв за взрывом, но ни один из них не причинял никому вреда и только разрывал газовую поверхность звезды, слишком огромную для того, чтобы даже такой мощный аппарат, какой был в распоряжении Питера, мог оказать на нее значительное воздействие.

После этого напряжение частично спало, он выключил прибор и отправился домой. Он почувствовал себя истощенным, словно много лет жил впроголодь, и в нервном напряжении. Добравшись до квартиры, он упал на кровать и заснул, как убитый. Питер даже не проснулся, чтобы поесть. Однажды ему показалось, что в дверь кто-то звонит, и он смутно предположил, что это, наверное, Максин, но не поднялся, чтобы открыть.

Наутро Питер ощутил себя отдохнувшим, и ему показалось, что теперь он может думать более ясно.

— Питер, ты идиот, — сказал он себе под нос. — Ты же видишь возможности аппарата. Почему ты хочешь забыть о них? Глупо говорить, что ты не можешь получить выгоду от своего открытия. Тебе только нужно рассказать об этом миру, как ты и собирался, и тебя будут звать величайшим исследователем всех веков. Слава, почести, деньги… все станет твоим. Чего еще ты хочешь?

И, правда, чего еще? Это утро, вместо того, чтобы вернуться в лабораторию, Питер провел, размышляя о том, что значит для него успех. Он представил благоговеющие лица однокурсников, невольное уважение профессоров, хитрых бизнесменов, пытающихся уговорить его работать на них, и бездумные аплодисменты толпы, ничего не знающей о науке. Идя в ресторанчик пообедать, Питер был все еще погружен в свои мысли. Он безрассудно заказал какое-то новое блюдо, заплатив вдвое больше того, чем мог себе позволить. Но какое значение имеют пара лишних долларов для того, кто правит судьбами галактик и скоро станет самым богатым человеком на Земле?

Только после обеда, вернувшись в лабораторию, включив аппарат и посмотрев на экран, Питер понял, что забыл одну важную мелочь.

Его оловянные солдатики никуда не делись, они все еще были такими же маленькими и беззащитными, и ждали, что их собьют с ног. А рука Питера, все его тело задрожало от желания сделать это, использовать свою власть, чтобы стереть их в порошок.

Пока ему удавалось сопротивляться… но сумеют ли другие? Вот в чем вопрос. Если он опубликует свое открытие, то вложит эту власть в руки всех людей на Земле. В руки каждого идиота, человеконенавистника, любого, кто разочаровался в жизни и хочет всем отомстить. Желания, которые прежде держались под замком, найдут неожиданный выход.

Питер даст эту власть и другим ученым. Скоро они обнаружат то, что пропустил он. Узнают, как сократить расстояние, чтобы стало возможным повлиять не только на неземные общества в далеких галактиках, но и на Землю, на таких же людей, как они сами. Они превратят это в инструмент войны, как это произошло с огнем, паровым двигателем, чудесами химии, электричества и атомной энергии, исцеляющей бактериологией и другими дарами природы, вырванными человеком из цепких лап природы за последние века. И то, что другое оружие лишь начало, оно положит конец и уничтожит человеческую расу.

Но разрушение займет какое-то время. И за этот срок Питер дер Меерен успеет насладиться всем, что дает слава и богатство. Пока не наступит судный день, и он не станет жертвой собственного открытия, у него будет все, о чем только может мечтать человек.

Теперь Питер увидел все с максимальной ясностью. Власть разрушать — но не власть воздвигать. Только временная выгода, недолгое признание, как великого исследователя, а затем нескончаемая ненависть, как величайшего разрушителя цивилизации.

Питер сделал глубокий вдох и печально выдохнул. Затем принялся медленно разбирать аппарат. Он вытащил части, которые сделал специально для достижения своей цели, и растоптал их. Нашел записные книжки с расчетами, повырывал оттуда листки, щипцами поднес их пламени горелки и сжег дотла. Потом растер пепел в серый порошок и смыл в унитаз.

Сделав это, Питер сел на стол, обхватив голову руками, и горько зарыдал. Он не плакал со времени страшной бомбардировки Роттердама. Но даже тогда, будучи еще мальчишкой, он не лил слез так, как сейчас. Никогда раньше, печально подумал он, никто не сталкивался с подобным искушением и не одерживал над ним верх.

Однако, покинув лабораторию, Питер успокоился. Все закончилось.

Этим вечером, когда Максин позвонила в дверь, Питер открыл ей.

— Ты был дома вчера ночью? — спросила она. — Я пыталась тебя разбудить, но ответа не было.

— Был, но я плохо себя чувствовал, — медленно кивнул Питер.

— Почему ты мне не сказал? Я боялась, что ты лежишь тут, не в состоянии что-либо сделать. Как ты сейчас?

— Лучше. Намного лучше.

— Ты все еще бледен. Питер, дорогой, почему бы тебе не сходить к доктору?

— Он мне не поможет. Проблема в… моей работе. Все пошло наперекосяк.

— Мне так жаль, Питер.

— Я был так уверен, что не допустил ошибки, помнишь? Сказал тебе, что стану таким же великим, как Эйнштейн, что буду знаменитым. О, я много чего наговорил. Но я ошибся. Во всем. Это я совершил ошибку.

Максин положила руку ему на плечо.

— Не расстраивайся, дорогой. Я знаю, как ты себя чувствуешь, но… попытайся не думать об этом. Давай поужинаем, и я наговорю столько чепухи, что ты забудешь обо всем серьезном. А потом мы снова пойдем в кино на двойной сеанс, где есть, как минимум, одна хорошая комедия, и, может быть, ты перестанешь думать о плохом.

— Спасибо, Максин. Ты… ты не разочарована, что у меня ничего не вышло?

— Разумеется, разочарована… за тебя. Но ты только начинаешь карьеру, Питер. Когда одна неудача что-нибудь значила? Ты еще многого добьешься.

— Да, это правда. Но успеха подобного этому провалу не будет. Никогда, — тихо сказал Питер.

Мистер Икс, или, если вспомнить его полное имя, Ксарион, улыбнулся.

— Видишь? — сказал он. — Нашелся один человек, которого не развратила власть. Думаю, если присмотреться получше, то найдем и других.

— Ты также найдешь и развращенных, — ответил Кеттер.

— В мире должны быть и те и другие, как сказали бы сами люди. Но мы начнем с хороших, с тех, кто думает не только о себе, но и об окружающих.

— Разумеется, — кивнул Кеттер. — И в нашем отчете мы порекомендуем их…

— Сохранить их, конечно же. Эта раса далека от совершенства, но ее можно сделать лучше.

— Когда-нибудь мы дадим ему знать. Когда-нибудь он поймет, как верны были его слова «Но успеха, подобного этому провалу, уже не будет». Когда-нибудь он поймет, что его неудача была проверкой, которую он с легкостью прошел, и это приведет к благоприятному исходу для всей человеческой расы.

— Да, когда-нибудь, в недалеком будущем. — Ксарион расхаживал взад-вперед в маленькой квартирке прямо над комнатой, где жил Питер. — Тогда он узнает, что это мы управляли его действиями, помогали ему с расчетами и вели сборку аппарата. Думаю, он удивится, когда поймет, что эта планета с двумя звездами и остальные изображения далеких галактик — не более, чем декорации на Марсе, где роботы-актеры играли свои роли, ожидая безобидного прикосновения пальцем. Удивится, узнав, что по-настоящему он никогда не обладал властью разрушать.

— Возможно. Но мне кажется, он совсем не обрадуется, если узнает, что наши ученые из далекой галактики на самом деле способны на это, — заметил Кеттер и с серьезным видом сел писать отчет.

ВРАЧЕБНЫЙ ТАКТ

Она проснулась и даже не поинтересовалась, где находится. Вначале вернулись ощущения — чувство жизни, того, что она еще жива, хотя должна быть мертва, и осознание боли, сделавшая ее тело своей площадкой для игр.

После этого к ней пришла одна мысль. Простая мысль, которую мозг породил прежде, чем она успела его остановить. О, Боже, теперь я даже не буду некрасивой. Стану настоящей уродиной.

От этой мысли ее окатила волна паники, но она слишком устала, чтобы долго переживать, поэтому скоро уснула опять.

Позже, когда она проснулась во второй раз, то задумалась о том, где находится.

Понять было невозможно. Ее окружала темнота и тишина. Темнота была непроницаемой, а тишина — абсолютной. Она снова ощутила боль — на этот раз не такую резкую, а, скорее, ноющую, расходящуюся по всему телу. У нее болели все части тела. Она попыталась поднять руки и с удивлением поняла, что они никак не реагируют. Затем попыталась пошевелить пальцами, и это ей тоже не удалось.

Она была парализована. Не могла двинуть ни единой мышцей.

Тишина была такой полной, что приводила в ужас. Не слышалось ни единого шороха. Она была на космическом корабле, но до нее не доходил ни один из корабельных звуков. Ни скрип сочленений, ни периодический металлический грохот. Ни звук голоса Фреда, ни шум ее собственного размеренного дыхания.

На то, чтобы понять, в чем тут дело, ей потребовалась целая минута, но она не поверила самой себе. Однако эта мысль никуда не уходила, и вскоре стало понятно, что так все и обстоит.

Тишина казалась такой абсолютной, потому что она оглохла.

А темнота такой непроницаемой, потому что ослепла. Такова была ее вторая мысль.

Но третьей стал вопрос: почему она не может пошевелить ни руками, ни ногами, хотя чувствует в них боль? Что это за странный паралич?

Она боролась с ответом, но медленно и неумолимо он все равно забрался к ней в голову. Ее не парализовало. Она не могла пошевелить конечностями, потому что у нее их больше не было. Он просто ощущала фантомные боли, передаваемые нервными окончаниями, не имеющими внешних раздражителей.

Когда она осознала это, то упала в обморок. Ее разум погрузился в бессознательность, максимально близкую к смерти.

Проснулась она не по собственному желанию. Она отчаянно пыталась закрыться от мыслей и ощущений, подобно тому, как были закрыты ее глаза и уши.

Но мысли, несмотря ни на что, продолжали лезть в сознание. Почему она осталась жива? Почему не погибла при столкновении?

Фред наверняка погиб. Астероид появился внезапно, увернуться от него было невозможно. Чудо, что она сама успела спастись, если это можно было назвать спасением — остаться слепой, безрукой и безногой, без возможности общаться с окружающим миром… Да она была, скорее, мертвой, чем живой! И никак не могла поверить в то, что такое же «чудо» произошло и с Фредом.

Лучше уж так. Фреду не придется смотреть на нее и каждый раз содрогаться — а также не придется беспокоиться за себя. Он всегда был красавцем и покончил бы с собой, если бы остался искалеченным и обезображенным.

Она должна была найти способ присоединиться к нему и убить себя. Без рук и ног, не имея способа узнать, что творится вокруг, это вне всяких сомнений будет непросто, но рано или поздно ей это удастся. Она где-то слышала, что можно задохнуться, проглотив собственный язык, и эта мысль обрадовала ее. По крайней мере, она попытается. Попытается прямо сейчас…

Нет. Она не поняла этого раньше, но у нее не было и языка.

Она не отключилась, осознав новые обстоятельства ее ужасного положения, хотя и очень хотела. Она подумала, что усилием воли заставит себя умереть. Умри, дура, бесполезный кусок мяса! Умри и положи конец страданиям, умри, умри, умри…

Но она не умерла. И через какое-то время к ней пришла новая мысль. Кроме нее с Фредом на корабле больше никого не было, а других кораблей не имелось поблизости. Кто не позволил ей умереть? Кто подобрал ее искалеченное тело, остановил кровотечение, перевязал раны и оставил ее в живых? И для чего?

Тишина не отвечала.

Как и ее собственное сознание.

Спустя, казалось, целый век, она снова заснула.

— Как вы себя чувствуете? — спросил кто-то, когда она проснулась.

— Я слышу! — прокричала она самой себе.

Это был странный голос с очень необычным акцентом. Я даже не могла этого представить. Я не оглохла! А, может, и не ослепла! Может, мне просто приснился кошмарный сон…

— Знаю, вы не можете отвечать. Но не бойтесь. Скоро вы опять будете разговаривать.

Кто это? Голос не был ни мужским, ни женским. Странный, хриплый голос, но, тем не менее, вполне четкий. Бесстрастный, но приятный. Доктор? Откуда тут появился доктор?

— Ваш муж тоже жив. К счастью, мы добрались до корабля как раз вовремя, чтобы успеть вырвать вас из цепких лап смерти.

К счастью? Ее окатила волна ярости. Нужно было дать нам умереть. То, что я выжила, став беспомощной калекой, зависящих от других людей, уже достаточно плохо. Но знать, что Фред тоже жив, просто ужасно. Знать, что он увидит меня, изуродованную и страшную… этого я не вынесу. Ладно еще, если бы это был какой-нибудь другой человек, но Фред… только не он. Верните мне способность разговаривать, и я попрошу меня убить. Я не хочу так жить.

— Возможно, вас успокоит, что мы с легкостью сможем восстановить ваши конечности и органы чувств. На это уйдет какое-то время, но насчет результата можете не сомневаться.

Что это еще за чушь, подумала она. Врачи, конечно, творили чудеса, создавая искусственные руки и ноги, но он, кажется, пообещал ей настоящие конечности. И добавил: «органы чувств». Он явно не имел в виду, что я буду видеть и слышать с помощью электронных приборов. Он хотел сказать…

Чушь! Доктор просто дал обещание, которое не сможет сдержать. Он сказал это, чтобы успокоить ее, как это постоянно делают врачи. Сказал, чтобы придать ей храбрости и не позволить упасть духом, чтобы она почувствовала, что нужно бороться до самого конца. Но это было не так. У нее не было никакой храбрости. Она хотела лишь умереть.

— Возможно, вы уже поняли, что я не тот, кого вы называете человеком. Однако, я рекомендую вам не волноваться из-за этого. У меня не возникнет проблем воссоздать вас в соответствии с вашими стандартами.

Затем голос стих, и она осталась одна. Что тоже неплохо, подумала она. Доктор сказал слишком много. И она не могла ни отвечать, ни задавать вопросы… а у нее их было так много.

Он не являлся человеком? Тогда кто он такой? И почему он говорит на человеческом языке? И что он собирается с ней сделать, после того, как воссоздаст? И как она будет выглядеть после всех операций?

Она знала, что существуют расы, не обладающие чувством красоты. Или обладающие совершенно не похожим на человеческое. Станет ли доктор считать ее правильно воссозданной, если даст ей нужное число ног, рук и искусственных органов, заменяющих глаза… или сделает ее похожей на какое-нибудь адское создание? Будет ли он гордиться своей работой, как это свойственно земным врачам, когда их пациенты остаются живыми, но беспомощными, с изувеченными телами и органами, работающими слабо и не совсем так, как нужно? Не превратит ли ее этот доктор в некое существо, на которое Фред посмотрит с отвращением и омерзением?

Фред всегда питал слабость к красивым женщинам. Ему было из чего выбирать, и он выбирал, кого хотел, и, пока не встретил ее, его выбор всегда основывался только на внешности. Она так и не поняла, почему он решил жениться на ней. Возможно, потому что она являлась единственной некрасивой женщиной из тех, кого он знал, и это выделяло ее. А может в его выборе была некоторая жестокость. Вероятно, Фреду хотелось не слишком уверенную в себе жену, на которую он смог бы положиться при любых обстоятельствах. Она вспомнила, как раньше смотрели на них — красивый мужчина и простоватая девушка — и начинали перешептываться, открыто не понимая, зачем Фред на ней женился. Она была уверена в том, что ему это нравилось.

Очевидно, ему хотелось простоватую жену. Но теперь у него будет уродливая жена. Понравиться ли ему это?

С этими мыслями она заснула, проснулась, и так повторилось еще много раз. А затем, однажды, она снова услышала хриплый голос. И, к своему удивления, она поняла, что может отвечать — медленно, неуверенно и временами испытывая боль. Но она снова могла говорить.

— Мы работаем над вами, — сказал голос. — Все идет отлично.

— Я… я… — ей было сложно спросить. — Как я выгляжу?

— Незавершенно.

— Наверное, ужасно.

— Нет, — после некоторой паузы ответил голос. — Совсем не ужасно. По крайней мере, для меня. Просто незавершенно.

— Мой муж с вами не согласится.

— Я не знаю, что скажет ваш муж. Вероятно, он не привык видеть незавершенных людей. Возможно, он и себя испугается.

— Я… я не подумала об этом. Но с ним… с нами ведь все будет в порядке?

— С медицинской точки зрения, вы вполне излечимы. Полностью.

— Почему… почему вы не вернете мне зрение, если это возможно? Вы боитесь… боитесь, что я могу увидеть вас и… испугаться?

Возникла заметная пауза.

— Не думаю, — в ответе послышалось удивление. — Нет, дело не в этом.

— Значит, это потому, что — как и в случае с Фредом — я могу посчитать себя уродливой?

— Да, это одна из причин. Но не самая главная. Понимаете, в некотором смысле, я экспериментирую. Не тревожьтесь, пожалуйста… я не превращу вас в чудовище. Я слишком хорошо знаю биологию. Но я плохо разбираюсь в человеческом организме. Все, что мне известно, я, в основном, прочитал в ваших книгах, но выяснилось, что в определенных местах там допущены неточности — так что мне придется двигаться медленно, пока я не разберусь в тех местах сам. Возможно, я восстановлю некоторые органы, а потом обнаружится, что они неправильного размера или формы или выделяют совсем не те гормоны. Я не хочу делать подобных ошибок, а если все же допущу, то собираюсь исправить их прежде, чем они навредят всему организму.

— Это же не опасно?..

— Нет, уверяю вас. Внутренне и внешне, вы будете выглядеть как раньше.

— Внутренне и внешне. И я смогу… смогу иметь детей?

— Да. Хотя наша раса не делится на два пола, мы знакомы с этим по другим существам. Нам известно, как это важно. Я позабочусь, чтобы у вас и вашего мужа сохранился правильный железистый баланс.

— Спасибо… доктор. Но я все еще не понимаю… почему вы не вернете мне зрение прямо сейчас?

— Я не хочу давать вам глаза, видящие несовершенно, а затем забирать обратно. А также мне не хочется, чтобы вы видели, как развиваются ваши ноги и руки. Это будет ненужным стрессом. Когда я буду уверен, что ваше тело стало таким, каким должно быть, то начну возвращать вам зрение.

— А мой муж…

— Он будет воссоздан таким же образом. Скоро вы сможете с ним поговорить.

— И вы не хотите, чтобы мы видели друг друга в… в неидеальном состоянии?

— Это было бы нецелесообразно. Уверяю вас, когда я завершу лечение, вы будете выглядеть точно так же, как и в самом начале. Когда придет время, вы сами увидите.

Она секунду помолчала.

— У вашего мужа были и другие вопросы, — сказал доктор. — Я жду, что вы тоже зададите их.

— Прошу прощения, доктор… Я прослушала. Что вы сказали?

Он повторил фразу.

— Да, у меня есть другие вопросы, — ответила она. — Но… пока я не буду их задавать. Что хотел узнать мой муж?

— Его интересовали я и моя раса. Как так получилось, что я оказался рядом и успел вас спасти. Почему мы спасли вас. Что мы собираемся делать с вами после восстановления.

— Да. Меня это тоже интересует.

— Я могу дать вам только частичный ответ. Надеюсь, вы не сочтете его неудовлетворительным. Моя раса, как вы уже могли догадаться, несколько более продвинутая, чем ваша. У нас была фора, — вежливо добавил доктор.

— Раз вы можете вырастить новые руки, ноги и глаза, — сказала она, — значит, вы опережаете нас на тысячи лет.

— Нам подвластно многое, но сейчас речь не об этом. Скажу лишь то, что я врач разведывательной экспедиции. Мы уже контактировали с людьми, но в будущем собираемся избегать этого. Мы не хотим тревожить их или сбивать с толку.

— Но вы все равно спасли нас.

— Это была чрезвычайная ситуация. Мы не люди, но у нас тоже есть, как вы это называете, человечность. Нам не нравится, когда на наших глазах умирают другие существа, пусть и находящиеся на более низкой ступени развития — разумеется, я не про вас, — деликатно добавил доктор. — Когда произошло столкновение, наш корабль находился всего в паре тысяч километров. Мы увидели это и решили действовать без промедления. Как только вы будете воссозданы, мы оставим вас там, где вас найдут ваши собратья, и продолжим наш путь. К тому времени, наша экспедиция будет завершена.

— Когда мы будем воссозданы… доктор, я буду выглядеть точно так же, как прежде?

— В некотором смысле, даже лучше. Уверяю вас, все ваши органы будут работать идеально.

— Я не про это. Я хочу сказать… я буду выглядеть так же?

Она почувствовала, что доктор замолчал от изумления.

— Выглядеть так же? Разве это важно?

— Да… о, да, важно! Важнее всего остального.

Он, наверное, посмотрел на нее так, будто она сумасшедшая. Внезапно она обрадовалась, что у нее нет глаз, чтобы увидеть его недоумение. К тому же, она была уверена, что во взгляде доктора было и презрение.

— Я не понимаю этого, — медленно сказал он. — Но, откуда нам знать, как вы выглядели. Как нам сделать вас такими, какими вы были до аварии?

— Не знаю. Но вы должны! Должны! — закричала она и почувствовала боль в горле, когда новые мышцы перенапряглись.

— Вы впадаете в истерику, — сказал доктор. — Прекратите думать об этом.

— Но я не могу не думать об этом. Это единственное, о чем я думаю! Я не хочу выглядеть как то иначе!

Доктор ничего не сказал, но она внезапно ощутила себя уставшей. Секунду назад она была так взволнована, так расстроена, а теперь появилась усталость и желание спать. Ей захотелось спать, и все остальное забылось. Наверное, он дал мне успокоительное, подумала она. Укол? Я не почувствовала ничего такого, но, может, они не используют иглы. Как бы то ни было, я этому рада. Потому что теперь мне не придется думать, я не смогу думать…

Она заснула. А когда проснулась, то услышала новый голос. Голос, который она никогда раньше не слышала.

— Здравствуй, Маргарет, — сказал он. — Где ты?

— Кто это?.. Фред!

— Маргарет?

— Д-да.

— У тебя теперь другой голос.

— Как и у тебя. Поначалу я не поняла, кто это говорит.

— Странно, что нам потребовалась столько времени, чтобы узнать голоса друг друга.

— Мы слишком привыкли думать о том, как мы выглядим, — с дрожью сказала Маргарет.

Фред не отвечал. Он думал о том же, о чем и его жена.

— Твой новый голос не так уж плох, Фред, — заметила она через секунду. — Мне нравится. Чуть более глубокий и гулкий. Тебе подходит. Доктор проделал отличную работу.

— Я пытаюсь понять, нравится ли мне твой голос. Не знаю. Кажется, я из тех, кто больше любит то, к чему привык.

— Знаю. Вот почему я не хотела, чтобы он изменил мою внешность.

Опять молчание.

— Фред? — спросила Маргарет.

— Я здесь.

— Ты говорил об этом с доктором?

— Он сам меня спросил. И еще добавил, что ты чуть ли не запаниковала.

— Разве ты не считаешь внешность важной?

— Да, думаю, она важна. Доктор сказал мне, что с технической стороны он сделает безупречную работу — даст нам обычные лица и идеальную кожу.

— Я совсем не об этом, — яростно сказала Маргарет. — Я не хочу быть похожей на картинку из книги по физиологии. Мне нужно мое лицо. Черт с ним, с голосом, но лицо мне должны вернуть!

— Ты слишком многого просишь. Разве он мало сделал для нас?

— Нет. Но без лица остальное не важно. Думаешь, я… я говорю глупости?

— Ну…

— Я не хочу быть красивой, ведь я знаю, что тебе это не нужно.

— Кто тебе такое сказал? — удивленно спросил Фред.

— Думаешь, прожив с тобой два года, я не поняла это сама? Если бы ты хотел красивую жену, она бы была у тебя. Однако, ты выбрал меня. Потому что хотел, чтобы наша семья выглядела добропорядочно. Ты тщеславен, Фред. Не пытайся это отрицать, я знаю наверняка. Ты тщеславен. Не то, чтобы мне это не нравилось, но это так.

— Маргарет, ты хорошо себя чувствуешь? Ты кажешься… переутомленной.

— Нет, все в порядке. Я просто рассуждаю логически. Если бы я была красивой или страшной, ты бы возненавидел меня. Если бы страшной, то тебя бы стали жалеть, и ты бы этого не вынес. А если бы красивой, на нас бы не обращали внимания. Я как раз такая, что люди продолжают удивляться, почему ты женился на такой простушке. Я отлично составляю твой фон.

— Никогда бы не подумал, что у тебя в голове такие мысли, — через пару секунд медленно сказал Фред. — Это все глупости. Я женился на тебе, потому что люблю тебя.

— Может, и так. Но почему ты меня любишь?

— Давай прекратим об этом, — терпеливо предложил он. — Дело в том, Маргарет, что ты несешь чепуху. Мне плевать, страшная ты или красивая… хотя, нет, не совсем так. Мне не плевать… но внешность не самое главное. Мои чувства к тебе почти не связаны с внешностью. Я люблю тебя за то, какой у тебя характер. Все остальное вторично.

— Пожалуйста, Фред, не лги мне. Я хочу быть такой, как прежде, потому что знаю, что нужна тебе именно такой. Разве нет способа показать доктору, как мы выглядели? У тебя наметанный глаз… был… Может, ты сумеешь описать нас…

— Будь разумной, Маргарет. Ты же должна понимать, что по словесному описанию ничего не понятно. — Голос Фреда стал почти умоляющим. — Давай оставим все, как есть. Мне все равно, если ты будешь похожа на картинку из книги…

— Фред! — воскликнула она. — Точно! Картинки! Помнишь ту стереофотографию, которые мы сделали перед отлетом с Марса? Она должна быть на корабле…

— Но корабль разбился, дорогая. В лепешку.

— Не совсем так. Если они смогли вытащить нас, значит, какие-то области корабля остались нетронутыми. Может, фотография в одном из этих мест!

— Маргарет, ты просишь невозможного. Мы не знаем, где корабль. Доктор является участником разведывательной экспедиции. Остов корабля, наверняка, уже далеко позади. Они не будут возвращаться только ради этого.

— Но это единственный способ… единственный! Других вариантов нет… — Маргарет резко замолчала.

Если бы у нее были глаза, она бы зарыдала, — но в ее нынешнем положении она могла заплакать только в душе.

Фреда, судя по всему, увезли, поскольку ответа на ее рыдание без слез не последовало. И через некоторое время Маргарет внезапно почувствовала, что расстраиваться не из-за чего. Вообще-то, она даже ощутила радость и бодрость, и тут ей пришла в голову мысль: доктор снова дал мне лекарство. Он не хотел, чтобы я плакала. Хорошо, не стану. Буду думать о том, что делает меня счастливой. Буду радоваться тому, что жива… Вместо этого Маргарет погрузилась в сон без сновидений.

Проснувшись, она вспомнила о разговоре с Фредом, и отчаяние вернулось. Я обо всем расскажу доктору, решила Маргарет. Посмотрим, что он сможет сделать. Я знаю, что прошу слишком многого, но без этого все остальное не будет иметь значения. Лучше быть мертвой, чем другой.

Но оказалось, что говорить об этом доктору не придется. Фред уже все объяснил.

Значит, он признал, что внешность важна. Он больше не будет отрицать, что я правильно все поняла.

— То, о чем вы просите, невозможно, — сказал доктор.

— Невозможно? И вы даже не попытаетесь?

— Мой дорогой пациент, обломки вашего корабля находятся в сотнях миллионов километров позади нас. У экспедиции есть задание. Мы не можем все бросить и повернуть назад. Не можем тратить время на поиски того, что, возможно, уже не существует.

— Да, вы правы… Прошу прощения за такую глупую просьбу, доктор.

Он либо прочитал мысли Маргарет, либо понял, что скрывается за безнадежностью в ее голосе.

— Не задумывайте ничего опрометчивого. Вы все равно не сможете привести свой план в жизнь.

— Я найду способ. Рано или поздно, я найду способ что-нибудь с собой сделать.

— Это очень глупо. Я не перестаю удивляться вашей глупости. Неужели все люди ведут себя также?

— Не знаю, доктор. Мне все равно. Я знаю только то, что важно для меня!

— Как можно так кипятиться из какого-то пустяка! Разница во внешности между двумя людьми одного пола нам кажется незначительной. Вы должны научиться смотреть на это с правильной точки зрения.

— Вы считаете это неважным, потому что ничего не знаете о мужчинах и женщинах. Для меня с Фредом эта разница разделяет жизнь и смерть.

— Вы просто раса детей, — раздраженно сказал доктор. — Но иногда даже детям нужно потакать. Посмотрю, что можно сделать.

Но что он мог сделать, спросила себя Маргарет. Корабль остался далеко позади, и в нем, дрейфующем среди звезд, была фотография, которую доктор даже не попытается найти. Может, он хотя бы попробует использовать описание Фреда? Но даже лучшие актеры не смогли бы правдоподобно сыграть кого-то, основываясь лишь на словесном описании. А что тогда говорить о таком, как доктор… для которого все женщины выглядят одинаково, как и все мужчины?

Пребывая в полной темноте, размышляя и пытаясь найти ответы на вопросы, Маргарет почти не имела представления о ходе времени. Но медленно, по мере прохождения того, что, наверное, было днями, она начала ощущать во всем теле странное покалывание. Боль, которую она поначалу чувствовала, медленно ослабевала и вскоре исчезла совсем. Боль сменило кое-что другое. Нечто приятное, будто кто-то нежно массировал ее тело, растягивал мышцы, разминал суставы…

Внезапно Маргарет поняла, в чем дело: вырастали новые конечности. Внутренние органы, по-видимому, развились, как нужно, и доктор перешел к следующей стадии лечения.

С пониманием этого, у нее по щекам потекли слезы. Слезы, подумала она, настоящие слезы… я чувствую их. У меня отрастают ноги и руки, и теперь я могу плакать. Но у меня все еще нет глаз.

Хотя, может, они уже начали расти… Время от времени, я, кажется, вижу вспышки света. Возможно, доктор сделал так, чтобы они развивались медленно, и сначала создал слезные протоки. Надо ему сказать, что мои глаза должны быть голубыми. Может, меня никогда не считали особо привлекательной, но у меня всегда были красивые глаза. Я не хочу другой цвет. К моему лицу подходит только голубой.

Когда доктор заговорил с Маргарет в следующий раз, она сказала ему об этом.

— Пусть будет по-вашему, — добродушно ответил доктор, словно ублажая ребенка.

— И еще, доктор, что касается возвращения к кораблю…

— Об этом не может быть и речи, как я уже говорил. Однако, в этом нет необходимости. — Он замолчал, будто хотел еще немного посмаковать то, что собрался сказать. — Я сверился с отделом записей. Как и ожидалось, они тщательно обыскали ваш корабль, надеясь обнаружить информацию, которая поможет лучше понять вашу расу. Они нашли фотографии, около десяти штук.

— Десять фотографий? Но я думала…

— Будучи в состоянии возбуждения, вы, наверное, забыли, что у вас их было несколько. Кажется, на всех изображены вы с вашим мужем. Однако, они, очевидно, подверглись широкому набору внешних воздействий, и, при помощи оборудования, даже я со своим нечеловеческим зрением могу заметить, что вы по-разному выглядите на каждой из них. Возможно, вы подскажете, какую именно вы бы хотели использовать в качестве образца.

— Мне лучше поговорить об этом со своим мужем, — медленно сказала Маргарет. — Доктор, вы можете привести его сюда?

— Разумеется.

Она лежала и думала. Десять фотографий. Но она помнила только одну. Только одну. Во время медового месяца и сразу после они позировали и для других снимков, но перед полетом оставили их дома на Марсе.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил Фред новым голосом.

— Необычно. Кажется, у меня растут новые конечности.

— У меня тоже. Думаю, мы скоро станем самими собой.

— А станем ли?

Маргарет представила, как он наморщил лоб от тона ее голоса.

— Что ты хочешь сказать, Маргарет?

— Разве доктор тебе не сказал? Они нашли фотографии на нашем корабле. И теперь они могут вернуть нам прежние лица.

— Кажется, как раз этого ты и хотела?

— Но чего хочешь ты, Фред? Я помню только одну фотографию, а доктор сказал, они нашли с десяток. И говорит, что мое лицо на них разное. — Фред молчал. — Они были такие же красивые, как всегда, Фред?

— Ты не понимаешь, Маргарет.

— Я все понимаю, даже слишком хорошо. И просто хочу узнать… фотографии были сделаны до свадьбы или после?

— Разумеется, до. После того, как мы поженились, я ни с кем не встречался.

— Спасибо, дорогой. — В новом голосе Маргарет послышалось нечто ядовитое, и она осеклась.

Я не должна так говорить, подумала она. Я знаю Фреда, знаю его слабости. И знача их до того, как вышла за него. Нужно их принять и помочь ему, а не цепляться к нему из-за этих мелочей.

— Это были просто знакомые девушки, — ответил Фред. — Симпатичные, но на этом их достоинства и заканчивались. С тобой им не сравниться.

— Не извиняйся. — На этот раз голос Маргарет был спокойным, даже чуть-чуть радостным. — Они не могли тебе не нравиться. Почему ты не сказал мне, что хранишь их фотографии?

— Боялся, что ты приревнуешь.

— Возможно, и приревновала бы, но я бы это пережила. Ладно, неважно. Фред, а какая-нибудь из них тебе нравилась больше других?

Он не знает, что ответить, подумала Маргарет.

— Нет. А что? — спросил Фред бесстрастным голосом.

— О, я бы сказала доктору, чтобы он сделал мне такое же лицо.

— Не глупи, Маргарет! Я хочу, чтобы ты выглядела собой. У меня нет желания смотреть на их пустые лица!

— Но я подумала…

— Скажи доктору оставить те фотографии у себя. Пусть он отнесет их в музей, к остальным экспонатам. Для меня они больше ничего не значат. Единственное, почему я их не выбросил, это потому, что забыл об их существовании.

— Ладно, Фред. Я скажу им использовать нашу фотографию в качестве образца.

— Ту, что была сделана в студии. Крупный план. Убедись, что он возьмет нужную.

— Я прослежу, чтобы не было ошибки.

— Когда я представляю, что мне придется смотреть на одну из их постных физиономий всю оставшуюся жизнь, меня бросает в пот. Рисковать нельзя, Маргарет. Это твое лицо я хочу видеть рядом с собой, твое и ни чье больше.

— Да, дорогой.

Я самая обычная, подумала она, но смотрюсь хорошо. Фон всегда хорошо смотрится. Время особо ничего не испортит, потому что портить-то нечего.

Впрочем, кое-что я пропустила. Насколько старыми мы будем выглядеть? Доктор довольно плохо разбирается в человеческих лицах, и, возможно, он нас несколько состарит. Нельзя этого допустить. Если он немного омолодит нас, то не страшно, главное, чтобы не состарил. Надо его предупредить.

Маргарет так и сделала, и доктор, кажется, опять удивился ее просьбе.

— Ладно, — ответил он, — вы будете выглядеть чуть моложе, чем раньше. Но не сильно. Судя по тому, что я прочитал, в человеческом обществе не должно быть большого несоответствия между внешностью и физиологическим возрастом.

Маргарет с облегчением выдохнула. Все устроилось, можно было больше ни о чем не переживать. Все будет как раньше — возможно, даже чуть получше. Они с Фредом вернутся к супружеской жизни, зная, что будут счастливы, как и прежде. Разумеется, ничего выдающегося, будут счастливы настолько, насколько им позволят непростые характеры. Настолько счастливы, насколько могут быть счастливы вечно волнующаяся жена-простушка и ее красивый муж.

Теперь, после того, как все решилось, дни тянулись очень медленно. У Маргарет выросли новые руки, ноги и глаза. Она уже чувствовала кончики пальцев на руках и на ногах, а зрительные нервы передавали вспышки света все чаще и чаще. Иногда к ней возвращалась боль, но Маргарет даже радовалась этому. Эта боль означала рост, возвращение к нормальной жизни.

— Вы восстановились, — однажды сказал ей доктор. — На следующий день, по вашему времени, я сниму повязки.

На новых глазах Маргарет выступили слезы.

— Доктор, я даже не знаю, как вас благодарить.

— Этого не нужно. Я просто выполнил свою работу.

— Что вы будете делать с нами дальше?

— Мы нашли брошенный грузовой корабль вашего народа. Мы починили его и загрузили припасами с вашего корабля. Вы проснетесь внутри него и сможете добраться до ваших собратьев.

— Разве у меня… у меня не будет возможности вас увидеть?

— Это было бы неразумно. Мы придерживаемся того, чтобы хранить нашу природу в секрете. Вот почему мы позаботимся, чтобы вы не взяли с собой ничего, кроме самих себя.

— Если бы я только могла… ну, хотя бы пожать вам руку… или что-нибудь такое…

— У меня нет рук.

— Нет рук? Но как вы… как вы… делаете такие сложные операции?

— Я не могу ответить на ваш вопрос. Мне жаль оставлять вас в недоумении, но у меня нет выбора. Пожалуйста, не спрашиваете ничего обо мне. Вы хотите поговорить с мужем перед тем, как заснете снова?

— А мне обязательно спать? Я так взволнована… Я хочу выбраться из постели, сорвать повязки и взглянуть на себя!

— Сдается мне, вы пока не хотите разговаривать с мужем.

— Сначала я хочу увидеть себя!

— Вам придется подождать. Во время последнего сна, ваши мышцы пройдут подготовку, их тонус и сила увеличится. Вы пройдете заключительное медицинское обследование. Это крайне важно.

Маргарет снова запротестовала, но доктор остановил ее.

— Постарайтесь успокоиться. Я бы мог сделать это с помощью лекарств, но лучше вам успокоиться самой. Позже вы сможете дать волю эмоциям. А теперь мне нужно идти. Больше вы меня не услышите.

— Никогда?

— Никогда. Прощайте.

На секунду Маргарет почувствовала, как к ее лбу нежно прикоснулось нечто прохладное, сухое и грубое. Она попыталась дотронуться до него рукой, но смогла только дернуть новыми кистями.

— Прощайте, доктор, — всхлипнув, сказала она.

Когда Маргарет заговорила снова, ответа не последовало.

И она заснула.

На этот раз пробуждение было другим. Не успев открыть глаза, Маргарет услышал скрип переборок грузового корабля и тихий гул, вероятно, издаваемый двигателями.

Когда она попыталась сесть, ее глаза открылись, и она увидела, что лежит на койке, пристегнутая так, чтобы ее не сбросило. Неуверенными движениями Маргарет начала расстегивать ремни. Проделав половину работы, она остановилась, чтобы взглянуть на свои руки. Сильные, красивые и гибкие руки с загорелой кожей здорового оттенка. Она несколько раз согнула и разогнула их. Замечательные руки. Доктор проделал отличную работу.

Маргарет закончила с ремнями и встала на ноги. Несмотря на ожидания, голова у нее не закружилась, и она не ощутила никакой слабости, что было бы совершенно нормально после такого долгого нахождения в постели. Она отлично себя чувствовала.

Маргарет посмотрела на себя: ноги, тело — будто ноги и тело незнакомки. Она сделала пару шагов вперед, а затем назад. Да, доктор все сделал, как надо. У нее было отличное тело, и она отлично могла им управлять. Лучше, чем прежним.

А как насчет лица?!

Она быстро осмотрелась в поисках зеркала.

— Маргарет! — услышала он.

С соседней койки поднялся Фред. Их глаза нашли лица друг друга, и они молча простояли так некоторое время.

— В каюте капитана должно быть зеркало, — сказал Фред сиплым голосом. — Я хочу на себя взглянуть.

В зеркале они переводили взгляд со своего лица на другое, а затем обратно. На этот раз молчание длилось дольше и было более напряженным.

Доктор — мастер своего дело. Будучи созданием — личностью — нечувствительной к различиям человеческих лиц, он сумел идеально воссоздать их. Все мельчайшие детали остались на своих местах. Форма и размер лба, линия волос, ширина щек и высота скул, форма и цвет глаз, контуры носа, губ и подбородка — в обоих лицах ничего изменилось. Совсем ничего.

Ничего, кроме общего эффекта. Ничего, кроме того, что, если раньше Маргарет имела простоватую внешность, теперь она стала красавицей.

Я должна была это предвидеть, подумала она. Иногда видишь двух сестер, или мать с дочерью, с одинаковыми лицами, будто вылепленных по одному шаблону, но одна красивая, а другая страшная. Многие художники могут воспроизвести черты лица, но лишь единицы способны идеально передать красоту или уродство. Тут доктор дал маху. Несмотря на мои увещевания, он сделал меня слишком красивой.

А вот Фреда… Фред больше не был красавчиком. Но, разумеется, и не урод — его лицо стало сильнее и интереснее. Но теперь я более красивая из нас двоих. И он не сможет с этим справиться. Это конец для нас.

Фред ухмыльнулся Маргарет.

— Ого, какая у меня теперь жена! Только посмотри на себя! Ты не станешь ругаться, если у меня потекут слюнки?

— Фред, дорогой, мне так жаль, — неуверенно сказала Маргарет.

— Чего? Того, что он дал тебе больше, чем ты просила — а мне меньше? Все равно все осталось в семье!

— Можешь не притворяться, Фред. Я знаю, каково тебе.

— Ничего ты не знаешь. Это я попросил его сделать тебя красивой. Я не был уверен, что у него получится, но все равно попросил. И он ответил, что попытается.

— Ты попросил его… О, нет!

— О, да, — ответил Фред. — Ты все еще сожалеешь? Я надеялся, доктор сделает меня лучше, но… разве ты вышла за меня из-за внешности?

— Фред, ты же прекрасно знаешь, что это не так!

— Я тоже женился на тебе не поэтому. Я уже говорил тебе, но ты не поверила. Может, хотя бы сейчас поверишь.

— Возможно… — не сумев продолжить фразу, замолчала Маргарет, — …возможно, внешний вид все-таки не так уж важен. Возможно, я ошибалась насчет всего. Раньше я считала, что внешность — это самое главное.

— Считала, — согласился Фред. — Но тебе всегда казалось, что ты выглядишь хуже остальных. Теперь у тебя нет для этого причин. И, может быть, сейчас мы оба немного повзрослеем.

Маргарет кивнула. У нее возникло странное ощущение, когда Фред обнял ее незнакомыми еще руками и поцеловал губами, к которым она раньше никогда не прикасалась. Но это все мелочи, подумала она. Важным было то, что, вне зависимости от формы, мы остались сами собой. И то, что теперь нам не надо за себя беспокоиться — и за это мы должны поблагодарить доктора.

— Фред, — прижавшись щекой к его груди, внезапно сказала Маргарет. — Как ты думаешь, женщина может любить сразу двоих… одновременно? При том, что один из них… один из них не мужчина? И даже не человек?

Фред кивнул, но ничего не ответил. Через секунду Маргарет показалось, что она поняла, почему. Мужчина тоже может любить двоих в одно и то же время, подумала она… и одна из них не женщина.

Интересно, а он… она… оно тоже это понимает? Интересно, оно понимает?

НЕЙТРАЛЬНАЯ ТЕРРИТОРИЯ

Это казалось нелепым и невероятным. В том, что случилось, не было никакого смысла. Но это все-таки произошло. Корабль застрял в открытом космосе.

Они снова повздорили, но на этот раз аргументы с обеих сторон были раскаленными, как две пылающие звезды, между которыми оказался корабль, отчего они почувствовали себя, как пылинки в вакууме.

— Все безнадежно, Ян, — метко подытожила Карина, сверкая глазами. — Поможет только развод!

— Я только этого и хочу, — ответил Ян с напряженным от гнева лицом.

Свет зеленой звезды, наверное, сделал меня похожим на призрака, с горечью подумал он.

Карина с неприязнью посмотрела на него.

— Отлично… просто великолепно! Как только мы вернемся на Землю — сразу разведемся.

— Зачем ждать так долго? — возразил Ян. — Суд есть и на Ганимеде. Туда мы доберемся раньше.

Он грустью размышлял об испорченном медовом месяце, когда заметил, что корабль сбился с курса. Дифференциальный экран, посекундно отображающий изменение положения звезд, едва светился. Корабль не двигался по отношению ко всем звездам в Галактике.

Поскольку они летели со скоростью, равной половине световой, и ни зеленая, ни желтая звезда не находились более чем в пятидесяти миллионах километрах, результат показался Яну возмутительным. Положение обеих звезд должно было быстро меняться. Вначале он подумал о том, что дифференциальный экран сломался.

Однако, обе звезды не двигались и на экране прямого наблюдения, сияя с непревзойденной равномерностью и наполняя окружающий космос лучами света. Экран прямого наблюдения уж точно работал как надо. Каким-то образом, невольно подумал Ян, их кто-то остановил.

Карина заметила его смятение.

— Что с тобой? — настойчиво спросила она.

А затем уставилась в одну точку, поняв, что произошло. Ее губы задрожали.

— Но это невозможно! — испуганно воскликнула она.

— Конечно, невозможно, — согласился Ян. Зеленые и желтые полосы поочередно проходили по его лицу, пока он расхаживал от одного конца корабля до другого. — Значит, мы не только очень быстро остановились, но и еще не заметили этого. Я помню, как полчаса назад сверялся с экранами, ты еще сделала блестящее замечание по поводу моих навигационных способностей.

По голосу Яна ясно ощущалось, как сильно его возмутила критика Карины.

— Мы двигались с полной скоростью, почти сто пятьдесят тысяч километров в секунду, на одном лишь разгонном двигателе. А через тридцать минут наша скорость стала равна нулю. — Дифференциальный экран, заметил Ян, стал совсем черным. — В среднем мы замедлялись с отрицательным ускорением восемьдесят километров в секунду за секунду, — быстро продолжал он. — Больше семи тысяч «же»! Нас должно было разорвать вместе с кораблем. Но корабль не получил видимых повреждений, и мы ничего не почувствовали.

Наступила тишина.

— Все наши приборы ошибаются, — резко сказала Карина.

— Нет, не ошибаются, — возразил Ян. — Прямое наблюдение через иллюминаторы доказывает, что я прав. — Карина не ответила, и он сердито добавил: — Давай, скажи это снова. Ты же все равно об этом думаешь. Я паршивый навигатор. Это я настоял на том, чтобы пройти между звездами.

— Я совсем так не думала, — медленно ответила Карина. — Я размышляла. Как такое могло произойти? Но я даже не смогла предположить что-нибудь разумное. Может, нам попытаться включить двигатель?

— Что толку? — спросил Ян. — Даже с включенным дегравитайзером, мы не сможем выдержать больше сотни «же». Этого явно не хватит, чтобы преодолеть отрицательное ускорение в семь тысяч «же».

— А что, если мы полетим в обратную сторону?

— Надо попробовать, — кивнул Ян.

Медленно и осторожно он развернул корабль и начал набирать скорость. Маневр потребовал все его внимание, не давая ему время взглянуть на Карину и узнать, не испугана ли она.

Они оказались в глупейшем положении, и от начала до конца Яну некого было винить, кроме себя самого. «Межгалактические Исследования» ввели пару лет назад эту практику, по-видимому, придуманную каким-то престарелым Ромео, впавшим в детство. Это была специальная услуга для молодоженов.

Что их интересовало еще с незапамятных времен? Уединение, оторванность… свобода от вторжения внешнего мира. Что «Исследования» могли предложить отважным добровольцам, выполняющим свою работу? Только это — полное уединение в космосе. Это было самым важным пунктом. Оторванность, ненавидимая большей частью людей, являлась именно тем, что искали молодожены.

Соединить желания молодоженов с возможностями «Межгалактических исследований» казалось отличной мыслью. Компания предложила корабли — блестящие, красивые корабли последней модели, способные развивать половину скорости света и предназначенные для путешествий в радиусе ста световых лет. Все корабли были укомплектованы запасом еды и обставлены приборами, превращающими навигацию в удовольствие. И все это свободно предоставлялось подходящим образом подготовленным парам, обладающим психической устойчивостью и умением обращаться с техникой.

Зарплаты, разумеется, не было — в конце концов, корабль сам по себе являлся наградой. Взамен, каждая пара должна была исследовать определенный сектор Галактики. Задача была не трудной. Профессиональные исследователи выполняли ее за три месяца. Молодоженам давалось вдвое больше времени.

Как заметил тот, кто выдвинул эту идею, их научный интерес несколько ослабевал на короткий период, и ожидалось, что молодожены проведут много часов в непродуктивных блужданиях.

Если бы они не были так влюблены друг в друга, Ян и Карина не сглупили бы, взяв двойное задание. Они согласились на область вдвое больше обычной и досконально, но не спеша, исследовали ее. Прошел целый год, и за этот год они узнали друг друга слишком хорошо.

Нельзя находиться вместе столько времени, отделившись от остальных людей. Даже молодоженам. Ян узнал все слабости Карины… и отлично понял, что ей стали известны все его недостатки.

Кроме того, у них появились черты, которые раньше не проявлялись. Упрямство, нетерпеливость, тенденция вечно искать виноватого — а где появлялись эти качествам, там заканчивалась любовь.

Ян понял, что перестал быть в глазах Карины высоким, самоуверенным мужчиной, чье не слишком красивое лицо она нашла для себя привлекательным. И для Яна Карина больше не была добросердечной красоткой, которая, чему он был приятно удивлен, оказалась готова понять его.

За последний месяц они устали друг от друга. За последнюю неделю оказались почти в состоянии открытой вражды друг с другом.

Это из-за желания сделать путешествие менее невыносимым, Ян решил срезать дорогу. Самый короткий путь лежал между желтой и зеленой звездой, яркими близнецами, отделенными друг от друга расстоянием шестьдесят миллионов километров.

Масса каждой звезды приблизительно равнялась солнечной, и излучение было очень сильно. Но радиационный щит корабля хорошо с ним справлялся. Возможного ускорения, вместе с инерцией, которую они уже получили, им должно было хватить, чтобы не упасть на одну из звезд.

Все это нуждалось в твердой руке человека, сидящего за пультом управления. Осторожно проложив курс, они должны были безопасно пройти между двух массивных тел.

Карина, из предосторожности, а, может, просто потому, что не хотела соглашаться ни с чем, что предлагал Ян, решительно воспротивилась идее. Она хотела обогнуть обе звезды, хотя это означало большую потерю времени — не столько из-за лишнего расстояния, а, скорее, из-за того, что им пришлось бы набрать угловую скорость, за чем последовало бы осторожное возвращение на прежний курс. Но несогласия Карины оказалось недостаточно, и Ян сумел переубедить ее.

Они никак не могли ожидать того, что случилось дальше. Их путь аккуратно пересек линию, соединяющую звезды, и они начали оставлять светящиеся массы позади. Неожиданно, будто корабль до конца растянул толстый резиновый канат, к которому был привязан, они замерли в космосе. Дальше резина никак не тянулась.

Затем, когда Ян развернул корабль на сто восемьдесят градусов, стало казаться, что канат снова сокращается. Они набрали скорость, дифференциальный экран засветился зеленым и желтым, в то время как их положение по отношению к звездам-близнецам начало изменяться. Но потом картинка быстро потускнела и погасла. Корабль снова остановился.

— Дорога перегорожена с обеих сторон, — мрачно подытожил Ян.

— Может, попробуем под другим углом, — предложила Карина.

— Можно, — согласился он. — Нельзя упускать ни один шанс.

Но дорога была заблокирована, как снизу, так и сверху.

— Дорогая, боюсь, с разводом придется немного повременить, — сказал Ян.

— На неопределенный срок.

Карина выглядела несколько побледневшей и напуганной. Даже тусклое освещение не могло скрыть красоты ее лица, и в этот момент Ян полюбил ее снова.

— Давай, скажи это. Скажи, что мне надо было тебя послушаться. Это правда, ты сама знаешь.

— Я не упрекаю тебя, Ян, — тихо ответила Карина. — Шутить уже поздно. Все очень серьезно.

— По крайней мере, мы невредимы. Думаю, стоит порадоваться хотя бы этому.

— Как долго мы будем в безопасности? Мы не можем двигаться.

— Строго говоря, можем, — сказал Ян. — Нам не удается убраться отсюда совсем, но в некоторых пределах мы свободны. По-видимому, мы можем улететь на пару миллионов километров в любом направлении, перпендикулярном линии, соединяющей звезды. Вероятно, у нас получится полететь к любой из звезд, хотя я страшно не хочу к ним приближаться. К несчастью, звезды не дадут нам улететь.

— Ты уверен, что это звезды? Тут могут быть планеты с разумными живыми существами.

— Кончай! — твердо сказал Ян. — Взгляни на трехмерные изображения, которые я сделал при приближении и пока мы пытались выбраться отсюда. Учитывая все снимки, я, наверное, проверил весь космос на расстоянии, по крайней мере, полутора миллиардов километров от каждой звезды. Здесь нет никаких планет.

Ян с Кариной вместе уставились на фотографии.

— Тут могут быть маленькие планеты, чуть больше астероида. Давайте проверим их анализатором.

Они так и сделали. Прибор показал, что в шестистах миллионах километров от центра двойной звездной системы находится астероидный пояс. Но ни один из астероидов не имел в диаметре больше восьми километров.

— Ни одной планеты, — повторил Ян. — И если на этих булыжниках есть какие-то живые организмы, сомневаюсь, что они могут как-то подействовать на нас. Довольно очевидно, что держащие нас силы исходят от самих звезд.

— Значит, ты думаешь, это природные силы? Я никогда не слышала ни о чем подобном.

— Силы всегда природные.

— А как насчет живых существ, обитающих на самих звездах? — спросила Карина.

— Я никогда в это не поверю. Даже на секунду. Я как-то слышал об огненных существах, живущих при температуре в миллион градусов. Но их никто никогда не видел.

— Ян, что нам делать?

— Ты мне скажи. У нас отличная защита от радиации. Но вечно она работать не будет. К тому же, рано или поздно, запас пищевых концентратов подойдет к концу.

— Значит, мы застряли. Безнадежно застряли в открытом космосе.

— Все верно. Жаль, что мы надоели друг другу.

Карина ничего не сказала, и Ян снова вернулся к пульту управления, не теряя надежды. Но куда бы он ни направлял корабль, далеко тот не улетал. Резиновый канат не ослабевал.

Прошло несколько часов, звезды продолжали свирепо взирать на людей, внимательно и не моргая. Ян подстроил систему защиты от радиации, разрешив некоторой доли тепла, отражающегося от полированных панелей, проходить внутрь, обогревая корабль.

В целом, это было мудрым решением, поскольку сняло с экрана часть нагрузки и удлинило жизнь системы. Но это же сделало корабль чуть менее комфортабельным. Карина, заметил Ян, держалась стойко. Она не жаловалась и даже предложила перейти на сокращенный рацион.

Через тридцать часов их странного заключения, они начали осознавать опасности, не связанные с голодом или радиацией. Как зеленая, так и желтая звезда, заметил Ян, обладали относительно маленькими коронами. Весьма неожиданно зеленая звезда резко прибавила яркость, и с ее поверхности вырвались языки ослепительного пламени, длиной в несколько миллионов километров. Это устроило в космосе бесшумный фейерверк.

Желтая звезда ответила своим пламенем, и Яну тоже пришлось сделать свой ход и включить радиационные щиты на полную мощность. Спустя полчаса обе короны уменьшились до нормального размера, и он снова ослабил щит.

— Это меня чертовски беспокоит, — сказал Ян. — Если задействованы только природные силы, почему одна звезда ответила другой таким явным образом?

— Возможно, вспышка зеленой вызвала такую же реакцию, как нейтрон из расщепившегося атома заставляет расщепиться следующий, — предположила Карина.

— Или на звездах есть живые существа, — пробормотал Ян.

— Это начинается казаться возможным, — ответил Карина. — И, боюсь, если мы тут задержимся, то узнаем наверняка.

— Мне тоже страшно, — согласился Ян — Мы оба хотели живых спутников — но не непонятных огненных существ.

Через семнадцать часов после всплесков звездной активности, они заметили на желтой звезде кое-что странное. Что-то напоминающее скопление солнечных пятен, но выглядевшие совершенно непривычно. Пока пятна росли, они потемнели и начали вращаться с постоянно увеличивающейся скоростью так, что поверхность желтой звезды скоро покрылась черными вихрями. Пятна сблизились, а затем резко полетели к зеленой звезде.

Ян снова среагировал. Когда черные объекты приблизились, он включил двигатель на полную мощность, чтобы убраться с их пути, и вытянутые сферы вращающейся черноты пролетели мимо иллюминаторов. Ян с Кариной находились в космическом пространстве, но Ян все равно заметил, что корабль покачнулся, будто в него ударила океанская волна.

Зеленая звезда ответила черными объектами, растущими, как зловещие мыльные пузыри. Они столкнулись с нападающими сферами, и всякий раз, когда защитники соприкасались с атакующими, возникала ослепительная вспышка света, за которой следовал выплеск высокоэнергетической радиации.

— Природные силы исключены, — решительно сказал Ян.

— Звезды либо живые, либо на них есть живые существа, — кивнула Карина. — И у них война. Война, — повторила она страшное слово. — Это невероятно… и жутко.

— Боюсь, ты забыла о прошлом. Разве ты не изучала историю? Когда-то у нас тоже были войны.

— Но очень давно, Ян! Невозможно поверить в то, что одна половина человеческой расы пыталась уничтожить другую.

— Ну, им ведь не удалось. Морализировать уже поздно. Теперь нам, по крайней мере, кое-что понятно. Когда создания с одной звезды запускают силовое поле, те, кто живет на другой звезде, отвечают своим полем. Прямо посередине между звезд, где поля находятся в равновесии, силы работают в одном направлении и не дают нам вырваться на свободу.

— Теперь мы знаем, в чем причина… но что нам делать?

— Боюсь, ничего, — признал Ян. — Ни одна звезда не ослабит свое поле, чтобы не стать жертвой другой. Это держит нас в середине, точно там же, где и раньше.

Он помолчал и задумчиво продолжал:

— Карина, я рассказывал тебе о древней исторической книге, которую когда-то видел? В которой было описано поведение наших предков-варваров на поле боя? У них были длинные ряды траншей с каждой стороны, по-видимому, для того, чтобы защищаться от примитивных снарядов, стоявших у них тогда на вооружении. И там, в произведении, называвшемся «Ничья земля», на почерневшей ветви дерева, от которого практически ничего не осталось, сидела птица. Так вот, мы и есть эта птица, Карина — на звездном поле боя. Мы прямо посредине, на нейтральной территории. И, рано или поздно, нас прикончит какое-нибудь оружие, точно так же, как древние снаряды со временем убили птицу.

— Я и не знала, что вышла замуж за философа, — резко сказала Карина. — Если бы у птицы были мозги, она бы улетела. И если у нас есть мозги, мы найдем способ выбраться отсюда.

— Кажется, нам просто не хватает мозгов, — грубо заметил Ян. — А что предлагаешь ты?

— Обыскать корабль, составить список всех инструментов и ресурсов, которые у нас есть, и подумать, сможем ли мы использовать их, чтобы выбраться отсюда. Как только полетим домой, будем философствовать, сколько душе угодно.

— Разумеется, ты права, — ответил Ян. — Мне не совсем понятно, как нам это поможет, но за дело!

Они развели бурную деятельность, каталогизируя множество предметов, инструментов и все виды топлива. Список, как заметил Ян, оказался не впечатляющим.

— Если бы у нас было подходящее оборудование, мы могли бы преобразовать все наше атомное топливо в бомбу, — сказал он. — Какой эффект это произвело бы на звезду, способную испускать в миллиард раз больше энергии, чем мы можем получить, я не знаю. Зато точно знаю, что это оставит нас без топлива.

— А сами создания — если они вообще существуют. Что насчет них? Как их уничтожить?

— Они привыкли к огромной гравитации, невероятному давлению и температурам свыше миллиона градусов, — ответил Ян. — Возможно, единственным способом навредить им, будет уменьшить эти параметры. Эта переросшая корона, возможно, снижает давление. А черные объекты, скорее всего, впитывают тепло.

— Наш радиационный щит… — горячо предложила Карина.

— Он мог бы помочь… если бы был в триллион раз больше. Он бы впитал энергию, которая им нужна, и рассеял ее в виде низкочастотного излучения. Но такая защитная система, как эта, похожа на каплю воды, брошенную на раскаленную сковороду. Корабль слишком маленький, Карина. На этом поле боя нам делать нечего.

— Значит, все, что нам остается, — ждать, пока нас чем-нибудь убьет?

— Прости, Карина. Если бы у меня был выбор, я предпочел бы умереть по-другому. Я мечтал о том, чтобы пожертвовать собой ради тебя, чтобы ты всегда помнила меня, как отважного и честного человека. Но сейчас… — Ян пожал плечами.

— Не глупи, — сказала Карина, несмотря на то, что ей подсказывали чувства, — я не хочу тебя пережить.

Им по-прежнему оставалось только ждать. Ян подумал о том, не заметили ли их обитатели звезд, пока они висели тут между вражеских позиций. Если у них, вообще, было время отвлекаться на птичку, безнадежно застрявшую на поле брани. Каждая сторона, если она следила за движениями врага, наверняка зарегистрировала корабль и, возможно, пыталась понять, что он делает в этой области космоса.

Когда поверхность зеленой звезды вздыбилась, Ян снова вернулся к пульту управления, приготовившись уходить из-под обстрела. Но на этот раз изменение зеленой звезды, по-видимому, не предвещало нападения. Секция поверхности медленно зашевелилась и разбилась на извивающиеся фрагменты, выстроившиеся в непонятном порядке. Как ни странно, но символы напомнили Яну какой-то примитивный алфавит одной из древних человеческих цивилизаций.

— Небесное письмо! — воскликнула Карина.

— Космическое письмо, — поправил он. — Предназначенное для нас или для врага?

— Не для нас. Они, наверное, понимают, что мы не умеем читать их язык.

— Верно. Но если это для другой звезды — возможно, это предложение о перемирии!

— Чем бы это ни было, желтая звезда не отвечает, — с тревогой заметила Карина.

— Дай ей время на то, чтобы принять решение.

Спустя час свет желтой звезды медленно ослабел, и она уменьшилась. Затем звезда засияла снова и стала вдвое больше первоначального размера.

Пока желтая звезда проходила фазы мощной пульсации, Ян ощущал, как каждая его косточка, каждая мышца, оказавшись в хватке могучей руки, претерпевали безжалостные скручивания и вывихи. Карина застыла, и он услышал, как она вскрикнула. В следующую секунду ее тело обмякло, и она, потеряв сознание, упала на палубу.

Ян пополз к ней, но почувствовал, как гигантская рука сжала его мозг, и тоже отключился.

Когда он очнулся снова, обе звезды, казалось, вернулись к нормальному состоянию и светили так же ровно, как и когда он впервые увидел их. Карина тоже пришла в себя и терла руками виски.

— Перемирие отклонено, — с горечью заметил Ян. — Кажется, им все равно, что случиться с птицей на поля боя.

— Возможно, нам стоит подлететь к той звезде, которая хотела перемирия, — с дрожью в голосе прошептала Карина.

— Давай не будем позволять ни одной стороне считать, что мы сочувствуем ее противнику. Принимать чью-то сторону в войне такого уровня сродни самоубийству. — Ян стиснул зубы. — Нам лучше убраться как можно дальше от них обеих, не используя слишком много топлива на борьбу с их силовыми щитами. Это, по крайней мере, избавит радиационный щит от слишком большого напряжения.

— Думаю, нам все-таки стоит подлететь к зеленой поближе. Мне кажется, существа на ней не такие кровожадные, как на желтой.

— Не кровожадные, а, скорее, пламяжадные, — мрачно поправил Ян. — И, пока у меня есть хоть какой-то выбор, лично я бы не стал доверять зеленой звезде.

Напряженная тишина космоса вновь окружила их. Зеленая и желтая звезды спокойно светили, а их короны были такими же тонкими и яркими, как сверхъестественные гало. На их поверхностях крутились небольшие солнечные пятна — как и на поверхности любой порядочной звезды достаточно большой массы. А Карина с Яном, запертые в корабле, с ужасом ждали следующего этапа космической войны.

Ян попытался занять себя классификацией данных об изученных ими системах, но большая часть работы уже давно была сделана. У них было несколько тысяч крошечных катушек с информацией, часть стандартного корабельного запаса, к которому ни один из них не притронулся. Но, к несчастью, Яна не интересовало чтение.

Ян с Кариной разговаривали только, если нужно было обсудить что-то важное. Но они уже давно прошли стадию, когда была возможна пустая болтовня. Даже приемы пищи, которые на Земле тянулись приятными часами, здесь едва ли могли убить время. Синтетическая еда готовилась за несколько секунд, а ее поглощение занимало пару минут. Кроме того, Ян с Кариной сидели на сокращенных пайках.

Они давно израсходовали небольшой запас алкогольных напитков, которыми «Межгалактические исследования» предусмотрительно укомплектовывали свои корабли, чтобы облегчить напряжение, поначалу часто возникавшее между двумя относительно незнакомыми людьми, в первый раз в жизни оказавшимися в такой близости. Так что Яну с Кариной приходилось оставаться трезвыми.

Все равно пришло время, когда Ян начал подозревать, что пьян, и его разум угрожающе покачнулся из-за странных сил, воздействующих на них. То, что он увидел, стало для него кошмаром, напугавшим его до глубины души.

Но Карина увидела то же самое. Желтая звезда изменялась. Она медленно вытягивалась, но оба ее конца находились на одном расстоянии от зеленой звезды. Когда в центре осталась лишь тонкая перемычка, это по всем признакам стало походить на гигантскую амебу в стадии митоза, и Ян принялся с нетерпением ждать, когда амеба разделиться на два тела.

Но процесс прекратился, когда звезда приобрела форму огромной гантели — двух огненных шаров, соединенных «рукояткой» толщиной в каких-то триста тысяч километров.

Зеленая звезда начала отвечать. Она тоже вытянулась, но ее форма больше напомнила колоссальный шпиндель: утолщенная середина и заостренные концы. Ян заметил потоки пламени, выходящие из одного конца, а затем втекающие в другой, где они снова впитывались в тело звезды. Два невероятных космических фехтовальщика собирались сразиться: один вставал в позу для атаки, а другой, по-видимому, готовился защищаться.

— Интересно, когда начнется веселье? — пробормотал Ян.

— Нам будет не до смеха, — мрачно ответила Карина и внезапно сжала от ярости кулачки. — Если бы только мы могли что-нибудь сделать вместо того, чтобы беспомощно стоять и смотреть, как… как…

— Как птица на поле боя, — услужливо вставил Ян. — Но мы уже проходили через это, разве не так? Они для нас слишком большие. Все физические преимущества на них стороне. Они… — Внезапно он замолчал и прищурился.

Испугавшись, Карина с отчаянной надеждой стала ждать, когда Ян продолжит.

— Физические преимущества, — медленно повторил он. — Да, это у них есть. Но что касается духовных… или, скорее, умственных… тут мы на одном уровне. Кажется, мы сможем извлечь из этого кое-какую пользу.

— Я тебя не понимаю, — сказала Карина.

— Я хочу сказать, они знают о нас не больше, чем мы о них. Возможно, даже меньше. Им известно, что мы маленькие, и у нас не хватает силы вырваться из их силовых полей. Они знают, что нам не навредило то, чем они швырялись друг в друга… пока не навредило. Но могу поспорить, они понятия не имеют, что находится внутри корабля. И не могут определить, как мы выглядим и насколько мы разумны. Однако, мы знаем, на что они способны, хотя и не все. Нам кое-что известно о создаваемых ими полях. Мы знаем, что эти создания так сильно от нас отличаются, что любое наше поведение покажется им потенциально опасным.

— Ты опять философствуешь, — с отвращением сказала Карина.

— Нет, всего лишь анализирую. Их неведение станет нашим оружием. Мы маленькие, но им неизвестно, что нам не под силу навредить им. Атомная бомба тоже маленькая. И у нас благоприятное психологическое положение. Они заняты тем, что следят друг за другом, ждут следующих шагов, при том, что инициатива, по всей видимости, находится на стороне желтой звезды. Если мы каким-нибудь образом повлияем на текущее равновесие, они воспримут это серьезно. Мы можем стать соломинкой, переломившей хребет верблюду, той незначительной силой, нарушившей хрупкий баланс.

— Это абсурд, — сказала Карина. — Мы слишком маленькие. И не тянем даже на соломинку. Мы просто пара молекул на этой пресловутой соломинке.

— Но они-то этого не знают. А если и подозревают, то не могут быть в этом уверены. Потому что у нас есть одно физическое оружие, возможно, представляющее для них опасность.

— Наш радиационный щит! — ахнула Карина.

— Вот именно. Если он впитает много энергии, это может расстроить планы как нападения, так и защиты.

— Они, наверное, знают, что щит слишком слаб, чтобы оказаться заметное влияние. Если бы он, и правда, был мощным, мы бы использовали его раньше, и звезды это понимают.

— Не обязательно, — ответил Ян. — Они, вероятно, догадываются, что мы применяем его только для одной цели — для защиты. И нам нежелательно подвергать щит чрезмерной нагрузке. Но, предположим, мы пришли в отчаяние и смирились со своей судьбой. Предположим, мы решили забрать одного из наших врагов с собой. Что, если бы мы надумали совершить по-настоящему героическое самоубийство.

Карина не сводила с Яна глаз, ее губы побелели.

— Если ты, правда, этого хочешь, Ян.

— Не хочу. Но мне нужно, чтобы они подумали, будто хочу. Что, если я направлю корабль на желтую звезду, включу все двигатели и поставлю щит на полную мощность? Помнишь, они находятся в неопределенности. Как думаешь, что они тогда сделают?

— Не знаю.

— Им придется что-то сделать. Они не позволят нам рухнуть на них.

— Но что, если?..

— Это, — мрачно ответил Ян, — мы узнаем позже. Что бы ни случилось, все лучше, чем просто ждать.

— Ты уже говорил это перед тем, как рискнуть пройти между звезд. Не спеши, Ян.

Но Ян уже разворачивал корабль. Радиационный щит был включен на полную мощность, а двигатели ревели все сильнее и сильнее. Они набирали скорость.

С мрачной решимостью Ян направил нос корабля в центр одного из желтых шаров. Гигантская гантель быстро начала расти на экране прямого наблюдения, заливая шафрановым светом дифференциальный экран. Желтый вытеснил все остальные цвета космоса. Экран наблюдения не только светился, но уже излучал собственное тепло.

Однако, воздух в корабле оставался прохладным. Система защиты работала прекрасно, и создания на желтой звезде должны были это знать. Щит разрушится в короне, испарится в самой звезде. Но какой ущерб он причинит до того, как исчезнет?

Ян содрогнулся, не зная, случилось ли это от падения температуры или от растущего страха, переполняющего его. Желтая звезда никак не отвечала. Еще пара секунд, и экран замигает, а вскоре выключиться совсем. Что случиться, если будет слишком поздно изменить направление корабля. Корабль рухнет прямо в огненный океан.

— Прошу прощения, дорогая, все-таки ты оказалась права, — повернувшись к Карине, хрипло сказал Ян. — Нам стоило подождать.

— Нет, я бы не выдержала ждать дольше. Уж лучше так, Ян…

Что-то сильно ударило в корабль. Что-то откинуло их от желтой звезды так, что они закрутились. С двигателями, работающими на полной мощности, корабль описывал огромную неправильную дугу, как игрушечный самолетик, брошенный в воздух ребенком.

Но воздуха тут не было, как не было ничего другого, что могло бы прервать безумное вращение. На экранах наблюдения периодически сверкали желтые и зеленые пятна, с каждым разом становясь тусклее и меньше. Яна с Кариной отбросило от звезд-близнецов с постоянно растущей скоростью, пугающим вращением и раскачиванием.

Ян потащился к пульту управления, и увидел, что Карина уже добралась до него. Корабль постепенно выходил на прямой курс. Временами он вихлял так сильно, что Ян боялся, как бы нагрузки не разрушили корпус. Но вихляние не длилось долго и всегда преобразовывалось в другую форму неправильного вращения.

Энергия вращения медленно гасла, потому что ее впитывали специальные гироскопы. Когда корабль перестал крутиться, они оказались уже далеко за преградой. От звезд их отделяло сто двадцать миллионов километров. Потоки темноты выстреливали из обоих концов зеленого шпинделя и неслись к желтой гантели, резко сжавшейся в попытке защититься.

Ян глубоко вздохнул.

— Нам жутко повезло! — закричал он. — Обе звезды находились под таким напряжением, что восприняли меня всерьез. Желтая звезда выделила часть своих сил, чтобы избавиться от меня, и зеленая звезда воспользовалась моментом, чтобы провести контратаку.

— Знаю! — прошептала Карина.

— Может, подождем и узнаем, чем все закончится?

— Нет, Ян. Полетели отсюда как можно быстрее.

Карина улыбнулась ему, и он не смог не улыбнуться в ответ. Но почувствовал внутреннее напряжение.

— Ты все еще хочешь развестись? — спросил он с деланой небрежностью.

— До нашей Системы лететь еще две недели, — медленно ответила Карина. — К этому моменту, я точно этого захочу. Но не давай мне захотеть. Понял, Ян? Что бы ни случилось, откажи мне в разводе.

— Это приказ?

— Так точно. Когда сядем на Землю, я уеду от тебя на месяц-другой. После этого мы проведем вместе всю жизнь. Но чтобы рядом всегда были другие люди.

— Всегда?

— Ну, почти всегда. В такие моменты, как сейчас, признаю, другие будут только мешаться.

Зеленая и желтая звезды исчезли вдали. Птичка, подумал Ян, сумела выбраться с поля боя. Теперь ей оставалось только запеть.

РАЗДВОЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ

Толстяк в обтягивающей одежде — один из пациентов — подмигнул ей при выходе из кабинета, и Мала нахмурилась. В этом заключалась вся прелесть работы, с горечью подумала она, встречаться с такими отвратительными людьми. Приходится общаться с самым удивительным ассортиментом неврастеников, каких только угораздило собраться на этой захолустной планете. Ты им улыбаешься, просматриваешь истории их жизни и притворяешься, что тебе все это нравится, потому что ты помогаешь другим людям. И пытаешься понять, для разнообразия, каково, находиться в нормальном обществе.

Общаться можно было с врачами, но называть их нормальными затруднительно. Просто их симптомы отличались от симптомов пациентов. Например, всем известно, что телепрограммы не очень хорошо успокаивают клиентов, оплачивающих лечение, поэтому телевизор обычно не включают. Но это зашло слишком далеко, когда доктор Терна Клэйн, будучи очень сварливой особой, запретила включать тихую музыку по радио, боясь, что та окажется терапевтически неподходящей. Затем это дошло до полного безумия, когда тучный коллега доктора Клэйн, доктор Кордье запретил даже наушники, на основании того, что это может перевозбудить пациентов. И это притом, что программы, вообще-то, оказывали успокаивающий эффект.

Мала засунула карточку толстяка обратно в закрытую папку и встала из-за стола. В этот момент дверь открылась, и Мала от изумления приоткрыла рот. Да что ты, вообще, понимаешь, сказала она себе. Вот он выглядит, как обычное, здоровое, не неврастеническое человеческое существо. И чем я это заслужила?

Он был обычным, но на вид жутко умным. И чем-то встревоженным. Он был ни высоким, ни низким, скорее страшноватым, чем красивым, но страшноватым в красивом смысле.

— Меня зовут Дурр, — нерешительно представился он, — Фрэнк Дурр. У меня назначена встреча либо с доктором Клейн, либо с доктором Кордье, не знаю, с кем именно.

— Для себя? — недоверчиво спросила Мала.

— Нет, для друга. Можно, я приведу его?

— Разумеется. Кабинет «А», доктор Кордье.

Человек выскользнул из двери. «Приведу его», сказал он. Значит, это не жена. Возможно, он вообще не женат, радостно подумала Мала.

В коридоре раздался громкий шум, затем в дверь ударило что-то тяжелое.

— Все порядке, Чут, все в порядке, — простонал кто-то.

Затем дверь распахнулась, и Мала увидела этого друга.

По крайней мере, она не упала в обморок. Но ей пришлось признать, что это ее шокировало. Она привыкла к странным существам, иногда встречавшимся на новых планетах, и за те годы, что она тут работала, ей довелось узнать большую их часть. Но друг Фрэнка Дурра был чем-то совершенно необычным.

Для начала, он, — или оно, — был одет в то, что называлось смирительной рубашкой. У существа было две ноги и шесть рук, и все они были обмотаны белой тряпкой, откуда пытались вырваться, чтобы задушить Дурра и его помощника. Создание дергалось, вырывалось и извивалось с естественностью землетрясения. А на его нелепых плечах торчало две зеленые головы, одна явно пребывала в гневе, управляя попытками существа вырваться, другая — в апатии, словно жалея, что не может немедленно уснуть.

Борьба внезапно прекратилась, и существо тяжело опустилось на пол. Двое людей подняли его и потащили в кабинет «А». Завороженная Мала пошла за ними.

Она сразу же увидела, как недоволен доктор Кордье. Его многочисленные подбородки тряслись от гнева, живот дрожал.

— Что это еще такое? Что это? — настойчиво спрашивал он. — Я не лечу чудовищ.

Помощник Дурра вышел и закрыл за собой дверь.

— Чут-чут — не чудовище, — вытерев пот со лба, ответил Дурр. — Он бигуманоид.

— Я не могу его лечить, — твердо заявил доктор Кордье.

— Вам придется. — Дурр выудил из кармана листок бумаги. — Вот распоряжение правительства.

— Но я не знаю, как его лечить, — прокричал доктор Кордье. — Уведите его отсюда, пусть им займется специалист.

— Таковых нет. — Дурр опустился в кресло, — в кресло доктора, — и обвел глазами кабинет.

Он заметил в дверном проеме Малу и покраснел. Почему он стесняется? — с интересом подумала Мала.

— Возможно, нам стоит выслушать его, доктор Кордье, — очень профессионально сказала она, вытащила диктофон и кивнула. — Продолжайте, мистер Дурр.

— Спасибо. Для начал позвольте вернуться на некоторое время назад, чтобы вы поняли, почему правительство так хочет его вылечить. Его привезли сюда пару лет назад со звезды в галактике Андромеды для одного задания, с которым больше никто не может справиться. Подробности все еще не подлежат разглашению, но могу сказать, что это важный проект по превращению материи в энергию. Как бы то ни было, до вчерашнего дня он отлично справлялся со своей работой. Он иногда жаловался на головные боли, но мы лишь пожимали плечами. Думали, что это из-за какой-нибудь ерунды вроде скачков гравитации. Но вчера он не смог работать. В одной из голов у него появились ужасные видения.

— В одной? — с удивлением переспросил доктор Кордье.

— В одной. Но это еще не все. Настоящей бедой стала церебральная несогласованность, такая сильная, что он больше не мог выполнять свои обязанности.

— Прошу прощения? — вежливо спросил доктор Кордье.

— Позвольте объяснить, как работают его головы. Заметьте, что они плоские с внутренней стороны и выпуклые с наружной. Кажется, когда-то, давным-давно, у этих существ была одна голова, как и у нас, но со временем, она разделилась на правую и левую части, которые затем обзавелись своими черепными коробками. В нормальных условиях, их действия полностью скоординированы. Но в отдельные моменты они ведут себя, как две разные личности. Вообще, именно эта черта сделала Чут-чута и его вид такими полезными во многих областях. Я работал с ним все время, пока он тут был, и понял, что ему удаются невероятные вещи. Он может делать несколько дел одновременно и, в целом, больше похож на электронную машину, чем на создание из плоти и крови.

— Вы хорошо его знаете? — спросила Мала.

— Лучше всех. Это одна из причин, по которой меня послали вместе с ним. Другая состоит в том, что я не могу продолжать свою работу, пока он не закончит свою. Чут-чут совершенно необходим для функционирования недавно созданной исследовательской установки. Мы не можем позволить ей простаивать.

— Так замените его, — посоветовал доктор Кордье.

— Ни гуманоид, ни машина не смогут этого сделать. У нас нет выбора, кроме как попытаться вылечить его.

— Но, кроме того, что вы сейчас мне рассказали, я ничего не знаю о том, как работает его мозг! — отчаянно воскликнул доктор Кордье. — Человеческая психология абсолютно иная. А что касается его психологии…

— Не беспокойтесь об этом, доктор. К счастью, у нашего психолога есть книга, хорошо описывающая его вид, и он проводил с Чут-чутом тесты, перечень которых есть в справочнике. Тот все их прошел, и психолог заключил, что физически инопланетянин здоров. Кажется, у него психологическая проблема.

— Но, судя по его буйному поведению, он не похож на тех, кого мы тут лечим. У него либо сильная неврастения, либо он вообще психопат.

— Обычно он не такой. Чут-чуту просто не нравится, что его привели сюда.

— А говорить ему тоже не нравится?

— Нет, — уверенно ответил Дурр, — он любит разговаривать, и, как только начнет, проблем с этим уже не будет. Обе головы отлично знают английский.

— Как я могу анализировать, что он говорит, если мне неизвестно его нормальное поведение?

— Я принесу вам справочник, где оно описано.

— Вы говорите, его головы больше не работают согласованно?

— Все верно.

— Не значит ли это, что у них будут противоречащие друг другу мнения? А что если они будут рассказывать разные истории?

— Без сомнения, так и случиться, — ответил Дурр. — В этом случае, доктор, вам и вашей коллеге придется проводить психоанализ вместе — одновременно с каждой головой.

— Невероятно, — брызнул слюной доктор Кордье. — Совершенно беспрецедентно.

— Вам придется это сделать, — настаивал Дурр. — Приказ правительства. Между прочим, мы уже давно подумали о том, чтобы обучить запасного бигуманоида, и мы работаем над этим, но на это требуется минимум два года, и без Чут-чута нам пока не обойтись.

— Но два аналитика на одного пациента! Это же так неэффективно! У нас с доктором Клэйн нет лишнего времени.

— Ничего, найдете. Отмените все, что вам мешает, направьте пациентов к другим врачам. Правительство все оплатит.

— Вы не понимаете всех сложностей, которые это вызовет.

Мала улыбнулась сама себе и вышла из кабинета.

По световому сигналу на своем столе она увидела, что доктор Клэйн закончила прием, и секунду подождала, прежде чем включить внутреннюю видеосвязь. Доктор Клэйн была погружена в мысли, что отражалось на ее лице с резкими чертами, но все-таки подняла голову и без всякого выражения посмотрела на Малу.

— Да?

— Думаю, вы нужны доктору Кордье, доктор Клэйн. Вам лучше лично с ним все обсудить. Случай довольно необычный.

Мала увидела, что лицо на экране просияло.

— Необычный в каком смысле?

— Во всех. Это сложно описать, доктор.

Она увидела, как доктор Клэйн с сознательными усилиями поднялась со своего места и пошла к звуконепроницаемой двери, отделявшей ее от кабинета «А». Мала вздохнула. Это займет их на некоторое время, подумала она, надела наушники и включила радио.

Допустим, я грубая, простая, и у меня плохой художественный вкус, размышляла она. Но что я могу с собой поделать, если мне нравятся космические оперы? Как мне быть, если в мире миллиарды и, возможно, сотни миллиардов таких женщин, как я — не только женщин, но и всевозможных гуманоидов женского пола, — которые завороженно садятся перед радиоприемниками и, затаив дыхание, слушают о приключениях Кона Кинга, Юного Стажера с его блуждающей по космосу невестой Клары Келл, а так же ужасных испытаниях и несчастьях, выпавших на долю Андромеды Анн, Бетельгейзы Бетти и остальных невезучих героях, постоянно попадающих в различные неприятности и передряги в сотнях галактик? Что делать, если мне нравится Эл, барон Альдебарана, философ-поэт бесчисленных парсеков, как он сам себя называет, зачитывающий успокаивающие стихи, услаждающие уши, как полузабытое нечто под названием патока, такое же приторное и липкое?

В конце концов, из этих историй можно было узнать столько всего нового и интересного — как андромедяне пастеризуют свои овощи, как капеллиане готовят солнечный пудинг и как антареские жены уживаются со своими неординарными мужьями, пока не съедают их на ужин, и много другое. А кроме того, подумала Мала, пусть я и получила либеральное образование, пусть я врач и все такое, но кто сказал, что у меня нет права быть романтичной натурой, как все остальные?

Все верно, доктора Клэйн и Кордье запретили мне баловать себя, но если они не узнают, то ничего не случится. А они точно ничего не узнают. Они будут заняты новым пациентом, связаны им настолько, что не выпутаются еще несколько дней, а, может, и недель. Интересно, а он, — или оно, — уже разговаривает? И еще интересно, что оно говорит. И что делает Дурр, грызет ногти или помогает докторам, рассказывая все, что знает о своем инопланетном друге.

Странно, рассуждала Мала, что он произвел на меня такой впечатление. Я склонна думать о нем, как о душке, а не просто Дурре. Только представьте! Он, на самом деле, весьма обычный, его ничего не выделяет из толпы. Да, он занимается важными исследованиями — ну, а кто сейчас этого не делает? Я видела, как более страшных мужчин, так и более красивых, но мне он кажется тем, что нужно. Впрочем, он слишком скромный. Кто бы мог подумать?

Клара Келл в ужасе вскрикнула, когда услышала рев антареского чудовища, и Мала тут же выключила радио. Банально. подумала она. Мы все еще используем слово «чудовище», но уже не верим в них. Существо за дверью похоже на чудовище, но, в общем-то, это человек. Других вариантов нет, раз Дурр его друг. А те, кто приходят сюда, выглядят, как люди, но судя по их рассказам о самих себе, они-то и есть в душе чудовища. Как, например, этот толстяк. Если писателям космических опер нужны по-настоящему страшные создания, им стоит сделать чудовищ похожими на людей.

Световой сигнал замигал, и Мала вошла в кабинет. Двое врачей сидели с разных сторон от пациента, каждый рядом с одной головой. Голова, которой занимался доктор Кордье, поникла, а другая с явным презрением смотрела на доктора Клэйн.

— Мала, приготовь дозу бутала, — сердито велела доктор Клэйн. — Этим нам, возможно, удастся убрать торможение мыслительных процессов, и пациент сможет рассказать нам о себе.

— Мне нечего сказать, — выпалил рассерженный пациент таким отчетливым голосом, что Мала вздрогнула, поскольку никак не ожидала, что голова такой странной формы может произносить нечто членораздельное.

В этом голосе слышалось то, что, по какой-то непонятной ей причине, называлось оксфордским акцентом.

— Не говори так, Чут, — взмолился Дурр. — Тебе надо сотрудничать. Это для твоего же блага.

— Они ничего не могут для меня сделать. Есть только одно лечение. Отправьте меня обратно в галактику Андромеды.

Мала приготовила дозу бутала, доктор Клэйн взяла ее и выплеснула пациенту в лицо.

— Он уже говорит о доме, — сказала психоаналитик. — Это хороший знак. Думаю, как только бутал подействует, у нас больше не будет проблем.

— Вероятно, средство окажет эффект на обе головы, — заметил доктор Кордье. — Надеюсь, они не уснут.

— Мы реагируем по-разному, — задумчиво улыбнувшись, четким голосом ответила левая голова. — В этом и состоит наша проблема. Если бы мы отреагировали одинаково, это бы означало, что мы снова действуем скоординировано, и нас можно было бы считать вылеченными. Но это не так, поэтому, если лекарство окажет на меня успокаивающий эффект, то с Правшой все будет с точностью до наоборот.

— Правшой? — переспросила доктор Клэйн.

— Когда одна голова говорит про другую, — бросился объяснять Дурр, — она называет ее Левшой или Правшой. Остальные обращаются к головам по имени Чут. Всю личность зовут Чут-чут.

— Очень интересно, — заметил доктор Кордье.

— У тебя все еще есть видения, Чут? — спросил Дурр.

— Они исчезли. Я больше их не вижу, — ответил Левша.

— Пожалуйста, мистер Дурр, скоро начнется анализ, — вмешалась доктор Клэйн. — Ваше присутствие не требуется.

— Но доктор Кордье попросил меня остаться, потому что боится, что может чего-нибудь не понять в речи Чута…

— Ладно. В таком случае, оставайтесь. Но, пожалуйста, не мешайте.

Душка принимает все слишком близко к сердцу, подумала Мала. Он слегка покраснел, но она заметила, что ему не нравится высокомерный тон Клэйн. Он не знает, что она так разговаривает со всеми, даже сама с собой. Ему нужен тот, кто будет защищать его от жестокого мира. Кто-то, как я, тот, кто провел с невротичным пациентами и такими же докторами столько времени, что приобрел к ним иммунитет.

Есть какая-нибудь причина не оставаться и не приглядывать за ним? спросила себя Мала. Ни единой. Значит, я останусь, если Клэйн или Кордье не найдут повод выгнать меня. Пожалуй, я останусь и послушаю представление. Будет интересно, если заговорят обе головы. Лучше, чем космическая опера. Теперь я узнаю, о чем на самом деле думают чудовища.

Бутал подействовал на левую голову.

— Трой. Трой-трим тунгал мжарн.

— Что это значит? — резко спросила доктор Клэйн.

Никто ничего не ответил.

— Вы что, не можете ответить на вежливый вопрос? — повернувшись к Дурру, спросила она.

— После того, как вы сказали мне заткнуться? Я не заметил, что вопрос был вежливым. Но все равно на него отвечу. Он говорит на своем родном языке. Умственное торможение исчезло и именно так он обычно разговаривает.

— Но я не могу его понять. Скажите, чтобы он говорил по-английски.

— Чут, — позвал Дурр. — Чут.

— Дем?

— Говори по-английски, Чут. По-английски. Говори, что хочешь, но по-английски.

— Английский некрасивый. В отличие от моего родного языка.

— Продолжайте, — сказала доктор Клэйн.

— Я прибыл со звезды Громин, планеты Квелт. Это самая красивая звезда и планета в галактике Андромеды. Но больше я никогда не увижу их. Я не заслужил этого. Я оставил их, чтобы улететь в далекие земли, и больше никогда не увижу их красоты. Кому доводилось видеть нечто столь же прекрасное, как Громин с его сверкающим двойником, Белым Карликом? Что может сравниться с маленькой двойной звездой, превышающей по массе Бетельгейзе? Кто видел что-нибудь хоть отдаленно напоминающее планету Квелт с ее прекрасными красными равнинами и пасущимися на них благородными животными? Во Вселенной нет ничего похожего. Оставить мою родину равносильно смерти, отправиться в другие миры все равно, что отказаться от настоящей жизни. Я никогда не искуплю этот грех.

У этого существа есть чувство поэзии, подумал Мала. С оксфордским акцентом или нет, оно говорит искренне.

— Сильное чувство вины, — пробормотала доктор Клэйн.

— Я забыл тех, кто вырастил и любил меня, всех близких и дорогих сердцу друзей — даже моего близнеца, правого Чута, теперь ставшего мне чужим. Да, я один во Вселенной. В мире сотни миллионов звезд, но ни одна из них не близка мне. Ни одна. Я совершенно один.

— Чеп! — внезапно фыркнула другая голова. — Чеп Трой! Доктор Кордье уже давно ждал, что эта голова заговорит.

— Говорите по-английски, пожалуйста, говорите по-английски! — возбужденно прохрипел он.

— Трой! Трой троп! Вот что я думаю о вашем английском. Фанфол трой! Несчастье скоро случится, а вы говорите мне забыть о своем языке. Несчастье, ужасная катастрофа, несущая смерть мне и всему моему виду, придет неожиданно, из ниоткуда, из измерений, которые не существуют, никогда не существовали и не будут существовать, это случиться и станет концом всему. Конец. Конец всему. Скоро все закончится. Наступит конец. Конец всему. Конец всему. Конец всему.

— Стейнизм, — пробормотал доктор Кордье.

Только то, что Мала училась на медсестру, не позволило ей спросить, что такое стейнизм.

— Что это такое? — открыто и довольно резко спросила доктор Клэйн, поскольку у нее не было таких барьеров.

— Стейнизм — древняя форма тавтологии, впервые определенная писателем Мрудом, Трудом или Крудом — или как-то так — Стейном. Признак сильной тревоги. Гммм…

— Нас ждет опасность. Это ужас, ужас, который не может представить ни одно сознание. Он окружает, как облако, мгла, туман. Окружает и срастается, а затем снова растворяется во мгле. От него не спрячешься. Это страшная угроза. Страшная угроза страшная угроза страшная.

Голова все еще продолжала твердить «страшная угроза…», когда ожила вторая.

— Убейте меня! — прокричала она. — Я ничего не скажу. Я лучше умру, чем выдам то, что навредит родине. О, мать Квелт, я никогда тебя не предам. Никогда, мать Квелт, никогда. Даже если они будут меня пытать сутками напролет…

— Сильное чувство вины, — снова пробормотала доктор Клейн. — И явные признаки Эдипова комплекса.

— Не убивайте, — продолжала виноватая голова. — Не убивайте. О, мать Квелт, у нас и так было слишком много убийств и разговоров о них. Мы поступили неправильно, оставив тебя. Мы больше никогда этого не сделаем и избежим страшной угрозы. В твоих любящих руках мы будем в безопасности. Кроме как на груди матери Квелт, больше нигде нет спасения от страшной угрозы.

Что-то в последних словах, казалось, возбудило близнеца.

— Лжец! — весьма неожиданно прокричала левая голова.

— Никаких убийств. Только на груди матери Квелт…

— Лжец! Лжец! ЛЖЕЦ!

Затем обе головы закричали одновременно, и через секунду Чут-чута снова охватили судороги. Дурр и оба доктора бросились к нему и быстро утихомирили. Когда создание, наконец, снова оказалось в кресле, то апатично откинулось на спинку. На этот раз обе головы утомленно поникли.

— На сегодня все, — сказал доктор Кордье. — Приводите Чут-чута завтра в то же время.

— Приведу, доктор. Думаете, надежда есть?

— Есть и весьма явная, — с блестящими глазами вмешалась доктор Клэйн. — Разумеется, не всегда возможно заранее определить перспективы того, что неспециалист назвал бы «лечением». Но пока пациент демонстрирует желание сотрудничать, надежда остается. И, несмотря на все трудности, этот пациент, действительно, хочет этого.

— Надеюсь, мы быстро добьемся результатов, — сказал Дурр. — Спасибо. Завтра я приду с физиологическим справочником.

Но доктора уже не слушали его, как заметила Марта. Когда Дурр помог Чут-чуту выйти из кабинета, доктор Клэйн повернулась к своему толстому коллеге.

— Это будет самой невероятной возможностью, — сказала она. — Возможностью и испытанием.

— Довольно трудным.

— Верно. Но кое-что уже становится понятным. Левая голова явно страдает от чувства вины.

— А правая — от тревоги.

— Да, и самое удивительное, что его чувства находятся у самой поверхности. Обычно требуется значительное время, прежде чем пациент начинает выражать свои эмоции.

Доктор Кордье обдумал эти слова.

— Мне показалось, вы предположили, что у нашего двухголового друга Эдипов комплекс?

— Я уверена в этом.

— Но пока я не заметил ничего, что указывало бы на отца.

— Это не так уж важно. Главное, что ярко выраженная привязанность к родной планете говорит о сильном желании вернуться в ее утробу.

— Да, это и, правда, хорошо заметно, — согласился доктор Кордье. — В обеих головах. И я верю, что имеет место значительный дефект подсознания, что случилось из-за родовой травмы. Это вполне можно ожидать у создания с двумя головами, дефект выражен, разумеется, символически, чувством вины за расставание с родной планетой.

— Верно, даже древние земные психоаналитики, возглавляемые неким Вюмрихом или Вим Райхом, отмечали символическую идентификацию матери Земли с физиологической матерью. И насколько я помню, самые примитивные религии поклонялись матери-Земле.

Они могли продолжать так целый день, но Мала уже неоднократно все это слышала. Она оставила их наедине, вернулась к себе за стол и разложила по ящикам записи сеансов анализа. После этого ей ничего не оставалось, кроме как позаботиться об обычных пациентах и помечтать о завтрашнем дне, когда Фрэнк Дурр вернется сюда вместе со своим другом.

Было бы замечательно, если бы он вел себя так же напористо, как, скажем, толстяк, раздражавший Малу с утра. Однако, даже если он не будет таким, то все равно никуда от нее не денется. Ведь у нее в маленькой записной книжке записано его имя и адрес. Мала попыталась представить, с какой планеты и звезды он прибыл.

На следующий день, когда Дурр, как и обещал, вернулся, она поняла, что произвела впечатление. Разумеется, не по тому, что он говорил, а исходя из того, как он выглядел. Он казался более опрятным, более прилизанным. Любой бы это заметил, но Мала с радостью обратила внимание на общий эффект. Дурр ради нее потратил время и силы, ради нее и больше ни для кого. Он, действительно, оказался душкой, подумала она.

На этот раз пациент выглядел слишком расстроенным, чтобы послужить причиной неудобств, и его быстро завели в один из кабинетов. Мале велели принести лекарства на случай непредвиденных обстоятельств, но они не понадобились. Обе головы заговорили одновременно, и докторам оставалось только включить диктофоны и слушать. Им почти не приходилось прерываться и просить перевода.

Основная линия откровений, кажется, шла в соответствии с тем, что было определено на первом приеме. Левая голова, в основном, была одержима виной, правая — тревогой. Судя по отсылкам к Матери-планете и Матери-звезде, обе головы страдали от сильного Эдипова комплекса.

Мала заметила, что доктор Кордье переборол прежнее нежелание браться за дело. Теперь он словно пожирал богатый материал, открывшийся перед ним. Возможно, он собирается написать об этом статью для Психиатрического Журнала Галактического Общества, предположила Мала.

Проговорив примерно с полчаса, обе головы, кажется, решили, что этого достаточно. Левая голова затихла первой, затем правая сказала: «разрушение, полное разрушение» и тоже замолчала.

Доктор Кордье откашлялся и повернулся к Фрэнку Дурру.

— Подоплека проясняется, — сказал он. — Тем временем, думаю, терапевтический эффект от излияния подавленных чувств будет значительным.

— Доктор, вчера Чут-чут и, правда, сказал, что ему уже лучше.

— Вот именно, — согласилась доктор Клэйн. — Обычно мы не обсуждаем ход лечения ни с кем, кроме самого пациента, и, разумеется, с коллегами. Однако обстоятельства этого дела так нестандартны — мы почти ничего не знаем о нормальном поведении пациента, — что сейчас, я чувствую, необходимо сделать исключение. У пациента явно застарелый, глубоко сидящий невроз.

— Ну, Чут-чут сейчас пребывает в довольно сильной тревоге. Но я никогда не замечал этого раньше.

— Невроз все это время скрывался под поверхностью. Теперь мы с доктором Кордье согласны, что у пациента Эдипов комплекс — очень сильное чувство привязанности к матери, осложненное родовой травмой, потрясением и желанием вернуться в утробу.

— Нет, я бы так не сказал, — неуверенно возразил Дурр. — Чут-чут никогда не знал свою мать.

— Как так?

— Он и его вид считают, что их мать — это планета. Видите ли, они очень похожи на людей, за исключением того, что у них две головы, из-за чего большинство людей не понимают, что они рождаются, не так, как мы. Чут-чут появился из яйца. Его вид рождается в овариуме, сразу тысячами. Они не знают ни своих матерей, ни отцов. На определенной стадии развития они проламывают очень тонкую скорлупу и оказываются в теплом помещении. Так что тут не может быть никакой травмы.

Двое психоаналитиков переглянулись.

— Почему вы не сказали нам об этом раньше? — резко спросила доктор Клэйн.

— Вы не спрашивали. Я не думал, что это так важно.

— Не думали! Это невероятно важно.

— Но все это есть в физиологическом справочнике, который я принес с собой, — возразил Дурр.

— Это все усложняет, — заметил доктор Кордье. — Кажется, мы еще не добрались до истинной причины невроза. В свете того, что вы нам только что рассказали, я все еще склонен считать, что корни проблемы связаны с сексуальной сферой, но без углубления в обычные человеческие причины.

— Не знаю, доктор. Чут-чут мой друг, я называю его «он», но откровенно говоря, у его вида нет никакого секса, пока они не достигнут лет ста, когда их начинают кормить специальной едой. А ему только сорок. Так что не знаю.

Мала заметила, что Дурр покраснел, использовав слово «секс». Почему он такой скромный? — подумала она. Но все же такой душка.

Доктора Кордье и Клэйн так не считали. Толстяк даже вспылил.

— Ни матери, ни родовой травмы, ни секса, — сказал он. — Как нам вообще его анализировать?

— Не знаю, — ответил Дурр. — Но с тех пор, как вы начали его лечить, ему, кажется, стало лучше. И это все, что меня волнует. Как с точки зрения работы, так и по личным причинам. Хочу сказать, он мне нравится. Так что, думаю, нам не остается ничего другого, кроме как продолжать и давать ему высказаться.

Для друга он сделает все, что угодно, с гордостью заметила Мала, даже для друга-чудовища. Милее я еще никого не встречала.

Двое аналитиков снова не согласились с этим. Единственное, что они смогли понять, решила Мала, это то, что перед ними самая сложная проблема, с которой только может столкнуться аналитик. Им это не понравилось, как и тот, кто принес ее им.

Тем не менее, они делали все, что могли. В течение последующих приемов, по совершенно непонятной Мале причине, Чут-чут продолжал идти на поправку. У них не было ни малейшего понятия о том, что с ним не так, но это не помешало ему отзываться на лечение. Он разговаривал все более охотно и все реже перевозбуждался. После четвертого визита, Мале больше не пришлось стоять рядом с набором лекарств, на случай, если что-то пойдет не так. Она просто ждала снаружи, ее наушники транслировали одну из ее любимых опер, пока диктофоны записывали болтовню обеих голов.

Через некоторое время психоаналитикам показалось, что даже если они не понимают Чут-чута, то знают его достаточно хорошо, чтобы избавиться от присутствия Фрэнка Дурра. Эти периоды Мала любила больше всего. Фрэнк приходил в ее кабинет и сидел там, стеснительно посматривая на нее, пока она делала все, что могла, чтобы вовлечь его в разговор. И мне это удавалось, подумала она. За ночь человека не изменишь, но Дурр явно стал не таким скромным, каким был раньше. Совсем не таким скромным.

Но Дурр четко дал понять, что ему не нравится, как лечат его друга.

— Слишком медленно. Он все еще не может работать.

— Ну, психиатрия не творит чудес, как вы понимаете. Требуется время.

— Сколько?

— Если повезет, результаты появятся через полгода.

— Так долго? — с ужасом спросил Дурр.

— Если случай простой. Не уверена, что Чут-чут подпадает под эту категорию. Знаете, Фрэнк… не возражаете, если я буду называть вас «Фрэнк»?

— Конечно, нет, — слегка покраснев, ответил он.

— Я почитала справочник, который вы принесли. Думаю, докторам тоже стоит в него заглянуть. Раса Чут-чута по-настоящему удивительная. Вы знаете, что когда они только рождаются — только вылупляются, — у них одна голова, две руки и нет ног?

— Да, я читал об этом.

— И за три линьки они получают недостающие руки, ноги и, наконец, вторую голову. Это просто удивительно.

— Для них это нормально. Думаю, они не видят в этом ничего странного.

— Да, наверное. Тем не менее, когда так меняется осязание, это должно быть сильнейшим потрясением. После второй линьки у них появляется ультрафиолетовое зрение, которое они полностью теряют во время третьей. После нее они могут видеть в инфракрасном диапазоне, но это тоже длится недолго. И на протяжении всех трех стадий у них есть то, что они называются дистанционным осязанием — они словно могут ощущать предметы на расстоянии, посредством колебаний, создаваемых специальным органов и отражающихся от объектов, которые они хотят потрогать. Жаль, что они теряют это удивительное чувство, когда у них вырастает вторая голова.

— Они не особо расстраиваются по этому поводу. У них появляются другие замечательные чувства.

— Впрочем, было бы отлично, если бы они сохраняли все свои чувства. Но давайте не будем говорить о Чут-чуте. Поговорим о вас, — прямо сказала Мала. — Где вы родились?

— О, вам будет не интересно.

— Разумеется, интересно, иначе я бы не спрашивала. Ну, не будьте таким скромным.

— Ладно, если хотите знать, я родился на Земле.

— На Земле? Я помню, как врачи говорили о ней вчера. Где она… подождите минутку, не говорите. Кажется, это одна из планет системы Андромеды, где родился ваш друг?

— Нет, не совсем так. Мою галактику называют Млечным Путем, а мое солнце — крошечная точка на небе, о которой вы никогда и не слышали. Но так случилось, что именно она впервые получила название «Солнце».

Что за провинциальная гордость! — мысленно улыбнувшись, подумала Мала.

— Конечно, я слышала об этой звезде, — хитро сказала она вслух. — Теперь я вспомнила. Думаете, я не изучала историю древних времен? Человеческая раса расселилась оттуда по всей Вселенной за какую-то пару тысяч лет. Сначала по первой Солнечной системе, затем, узнав про путешествия между измерениями, по Млечному пути и так далее. А Земля — планета, на которой жили эти древние ученые — Стейн, Вимрейх и все остальные.

— Я не ожидал, что вы помните.

Дурр и в самом деле выглядел удивленным. Малу это обрадовало. Боже, я что, правда, кажусь такой необразованной? Он страшно удивится, если узнает, что я люблю слушать эти дурацкие космические оперы. Но ему бы не помешало и самому их послушать — разумеется, те, что нужно. Хоть узнает, какими могут быть люди.

Чут-чут медленно, но уверенно выздоравливал уже в течение пары недель, когда два врача решили провести совещание. Мала была рада узнать, что они забыли об унынии, вызванном тем, что ни мать, ни секс оказались не причем, и у каждого родилась своя теория.

— Тревога, — твердо сказала доктор Клэйн, — очевидно, вызвана комплексом неполноценности. Вдали от родной планеты, пациент чувствует себя плохо, осознавая, что хуже других приспособлен к этой среде. Скорее всего, в детстве случилось что-то, включающее в себя появление одноголового гуманоида, сделавшего какое-то замечание по поводу наличия двух голов. Ранняя травма усугубилась недавним сравнением с гуманоидам, у которых более симметричное расположение рук и ног. Другими словами, у Чут-чута сочетание личностного невроза с ситуативным.

— Я согласен, что проблема более запутанная, — осторожно ответил доктор Кордье. — Однако, исходя из моего опыта общения с правой головой, я буду продолжать делать акцент на связи общего состояния пациента с динамикой чувства вины. Следовательно, я склоняюсь к тому, что комплекс неполноценности не является первопричиной. По моему мнению, чувство вины связано с осознанием предательства расовых воспоминаний, как описывал некий Юнг или Джунг. У пациента, вылупившегося из яйца вместе со своими сородичами, очень сильная привязанность к своей расе. Он считает, что предал свой вид, когда решил покинуть родную планету. Нам нужно вытащить эту привязанность на передний план сознания.

— Думаю, при текущей скорости лечения мы дойдем до этой стадии в течение года.

Целый год, повторила про себя Мала. Фрэнк с ума сойдет примысли об этом. А бедняге Чут-чуту придется проходить через все это каждый день! Ну, по крайней мере, кажется, им удалось немного привести его в порядок.

На следующий день Фрэнк выглядел очень бледным. Чут-чут, заметила Мала, опять кажется подавленным. Иногда нужно ожидать рецидива, напомнила она себе. Впрочем, жаль. Казалось, все идет хорошо.

— Увидимся позже, Мала, — сказал Фрэнк. — Сейчас мне надо идти в кабинет вместе с Чут-чутом и поговорить о нем с докторами.

Рассчитывая на задушевную беседу, Мала расстроилась. С этим ничего нельзя было поделать, кроме как надеть наушники и сбежать от этой и всех последующих жизненных неудач в слегка искаженную магией космическую оперу, где любовь всегда добивается своего. Интересно, что вчера делала Бетельгейзе Бетти? А какие странные опасности попались на пути Паулины Плеяд? Интересно…

Тут из внутреннего кабинета донесся ужасный вопль и звуки борьбы. Мала скинула с головы наушники, вбежала внутрь и увидела Фрэнка, борющегося с Чут-чутом, пока двое врачей гневно пялились на это.

— Он просто не хочет помогать нам, — сказала доктор Клэйн. — Не хочет, чтобы его вылечили.

— Держитесь от меня подальше! — завопил Чут-чут. — Я не хочу, чтобы меня взорвали! Я боюсь трехголовых чудовищ! Я обычный бигуманоид с двумя головами и не выношу ничего ненормального! Я не хочу, чтобы меня распылило на атомы!

— Самый сильный приступ тревоги за время, — заметила доктор Клэйн.

— Вина, — в который раз повторил доктор Кордье.

Тут у Малы в голове что-то щелкнуло.

— Кажется, я знаю, в чем дело, — сказала она. — Я читала в справочнике про электромагнитную восприимчивость…

— Мы не спрашивали твоего мнения, Мала, — твердо сказала доктор Клэйн. — Будь добра, выйди из кабинета.

— Выйду, — ответила Мала. — Но вместе с ними. И не ждите, что мы вернемся. Фрэнк, идемте вместе с Чут-чутом.

— Но…

— Не спорьте. Идите за мной. Я знаю, что с ним не так. И знаю, как его вылечить.

На этот раз двое врачей что-то завопили, но Мала не обратила на них внимания. Она схватила Фрэнка за руку, тот схватил Чут-чута, и они втроем поспешно вышли.

— Отвезите меня туда, где он живет, — попросила Мала.

— Зачем?

— Объясню, когда приедем. Быстрее.

Фрэнк был хорошо дисциплинирован. Он не стал спорить и медлить. Прибыв в комнату Чут-чута, небольшую клетушку с необычно широкой кроватью, на которой было удобно лежать обеим головам, Мала осмотрелась.

— Так я и думала, — сказала она, и Фрэнк озадаченно взглянул на нее.

Кровать стояла у стены рядом с трубой, доставляющей заказываемые напитки.

— Это трехголовое чудовище, о котором ты говоришь… его зовут Ксурл? — спросила Мала. — У него счетверенные клешни? Он невосприимчив к огню и расщеплению на атомы?

— Откуда вы знаете? — кивнув, спросила правая голова.

— Очень просто. Ты не выдумал все эти ужасы, Чут-чут. Ты слышал о них, не зная об этом, потому что спал. Я тоже их слышу, но в наушниках.

— Это не галлюцинации?

— Нет, просто повторы сериала про Юного Интерна, трехголовых чудовищ и прочие опасности, с которыми сталкивается Паулина Плеяда. Видишь ли, вместе с остальными твоими необычными способностями, у тебя есть чувствительность к электромагнитному излучению. Это значит, что ты можешь воспринимать его без специальных приборов.

— Да, только если сигнал достаточно сильный.

— Так и есть. Труба металлическая и действует, как антенна. И она проходит вдоль кровати, мимо твоей правой головы. Вот почему только у нее были «галлюцинации», как тебе казалось. И в целом нарушилась координация между твоими головами.

— Но ему же становилось лучше! — возразил Фрэнк.

— Потому что последние пару недель, в основном, передавали спокойные и приятные вещи. Но вчера появился трехголовый монстр…

— Я перепугался до полусмерти, — сказали обе головы в унисон, и Чут-чут содрогнулся.

— Еще бы. Теперь вы поняли, в чем дело. Уберите трубу или переселите его в другую комнату, или пусть носит изолирующий шлем, или что-нибудь еще из множества подходящих вариантов, он перестанет слышать трансляции, и проблемы исчезнут. В общем, поняв, в чем дело, он, наверное, может прямо сейчас вернуться к работе.

— Пусть у вас и одна голова, но вы замечательная, — с жаром сказал Чут-чут.

— Я тоже так думаю, — улыбнулась Мала. — А вы что скажете, Фрэнк?

— Я всегда это знал, — покраснел Фрэнк.

— Тогда почему вы мне не сказали?

— Ну, на Земле мужчины не делают первый шаг. Говорят, что пару тысяч лет назад все обстояло по-другому, но сейчас быть слишком настойчивым считается плохой манерой. Сейчас мужчина должен ждать, пока женщина не проявит инициативу.

— Эх, земляне! Но, думаю, мне следовало знать про это. Фрэнк, ты женишься на мне?

— Конечно, Мала. Я давно ждал, когда ты спросишь.

Мала вздохнула и обняла Дурра. С ними нужно быть нежной и тактичной, подумала она, но к черту нежность. Он научится любить меня такой, какая я есть.

У Чут-чута не было человеческого чувства деликатности. Вместо того чтобы отвернуться, он смотрел на них с откровенным интересом, а на обоих его лицах сияла радостная улыбка.

ИСТОЧНИКИ:

Two Worlds to Save. (Novel). "Startling Stories", September 1942

The Treasure. ’’Captain Future”, Winter 1943

The Joker. "Fantastic Adventures”, December 1951

Temptation. "Fantastic Adventures”, July 1952

Bedside Manner. "Galaxy Science Fiction", May 1954

No Star’s Land. "Fantastic Universe", July 1954

Split Personality. "Fantastic Story Magazine", Winter 1954