В это время за моей спиной послышался оглушительный свист. Вниз по проходу, топая ножищами и вовсю вопя: «Браво, браво!.. Бис, б-и-и-с!..», пронесся рыжий клоун. В вытянутых руках, на которых манжеты болтались отдельно от рукавов, он держал горшок с цветком, намереваясь преподнести его наезднице. Рыжий уже было перепрыгнул барьер, но, споткнувшись, растянулся. Горшок вылетел из его рук, взорвался и разлетелся на куски. Клоун поднялся, выплюнул с полкило опилок и, громко рыдая, прохромал за наездницей.
В следующий раз он выбежал на арену сразу же после выступления прыгунов-жокеев. В руках рыжего оказался длинный кнут. Он щелкал им и требовал от одного из подметавших манеж униформистов, чтобы тот изображал коня. Ловкий парень, пробежав один круг, сумел провести Рыжего и выманил у него хлыст. Теперь уже сам превратившись в «дрессировщика», униформист гонял клоуна. Он заставлял его бежать все быстрее и быстрее. Клоун несся по кругу, широко раскидывая ноги в узких клетчатых штанах. Он тяжело дышал и, оглядываясь, просил пощады. Размалеванное лицо с загнутым вверх глупым носом стало совсем не смешным, хотя иные из публики и радовались потехе. Мне сделалось жаль бедного Рыжего. Густой грим не скрыл от меня того, что клоун был стариком.
И тут я чуть не закричал, пораженный внезапным открытием. В Рыжем я узнал нашего деда! Не было сомнений — это он. Его смешная походка ногами врозь. Именно так он бегал по лесу, пугая пичужек. Это были его длинные костлявые руки, высовывавшиеся из коротких рукавов.
К моему счастью, фрачный распорядитель прекратил затянувшееся чудачество. Он забрал кнут у молодого униформиста и, погрозив ему, прогнал обоих с арены. Рыжий ускакал за кулисы, держась сзади за штаны, а Иван Августович объявил:
— Весь вечер у ковра клоун Мишель!
Так вот почему он его так назвал на улице, а я думал, просто шутит.
Сраженный невероятной новостью, в антракте я не находил себе места. Наш дед — рыжий клоун! Что делать — радоваться? Но ведь деда все обижали. Разве это было смешным, хоть он и старался рассмешить публику. Кончились подозрения о дурном прошлом Пантелеича. Он служил в цирке, с ним и побывал повсюду.
Но почему не хотел о том ничего рассказывать? Стыдился, что всю жизнь падал и глотал опилки? Что получал по заду метлой, что его гоняли? Но ведь это было по-нарошному. И зачем вернулся в цирк и вот снова на манеже?.. Десятки вопросов терзали мое воображение.
К антракту на улице потемнело.
В пространство меж мачтами и брезентом гляделись звезды. Зрители выходили на площадь, но я не покидал шапито. Я обходил круг барьера, приближался к занавесу, отделявшему нас от служебных помещений цирка. Пытался заглянуть за него и узнать, что там делается. Но подойти не позволяли дежурившие у выхода на арену служители.
С той стороны из-за занавеса до меня доносился непонятный запах. Пахло горьким и немного кислым теплом. И тогда я вспомнил — ведь так же пахнул сундук нашего деда. Это был запах цирка, который навсегда въелся в стенки ящика. Почему же, почему дед все скрыл от меня?..
Во втором отделении Рыжий выходил несколько раз. Когда выступали собачки, дед вертелся среди них и ускакал с манежа только тогда, когда и ему, как заупрямившемуся шпицу, дали конфетку. Он еще путался в сетке, которую растягивали для воздушных гимнастов. Желая показать, что может быть акробатом, скинул пиджак, и оказалось, что у него вместо рубашки только бант с драным нагрудником и весь он по пояс голый.
Не очень-то смеялась публика над его шутками. Но я всякий раз, когда видел, что Рыжий хочет рассмешить зал, хохотал во все горло. Мне очень хотелось поддержать деда, и я делал вид, что смеюсь от души. Но на самом деле ни его грим, ни приклеенный нос не могли от меня скрыть невеселого лица деда. Лучше бы, думал я, никогда не узнавать, что он был клоуном.
Кончилось все тем, что перед выступлением джигитов надоевшего униформистам Рыжего закатали в ковер и дрыгающего ногами увезли на тачке.
В заключительном параде дед, чуть ссутулившись, стоял на нашей стороне цирка. Я был рад, что он на меня не смотрел.
Лишь только участники программы стали покидать манеж, я бросился к выходу и, пробившись сквозь толпу, побежал к дому.
Сидя на представлении, твердо решил скрыть от деда то, что был в цирке, видел его и узнал. Тогда не придется уверять, что мне было смешно.
Хорошо, что отец с матерью еще не возвратились со свадьбы. Никто не знал, когда я вернулся домой.
Войдя домой, я раньше всего зажег все огни. Потом сообразил так: возьму разденусь и улягусь в кровать. Потушу свет, сделаю вид, что давно сплю. Дед и подумает, что я нигде не был.
Щелкая выключателями, я меж тем забрел в его комнату и невольно, по привычке, взглянул на сундук. Тут я заметил, что наружный замок был оставлен вдетым в одно кольцо. Убежденный в том, что ящик заперт на ключ, я все же подошел к нему и осторожно тронул крышку. К моему изумлению, она легко подалась вверх.
Еще несколько секунд я колебался. Так долго испытывающий мое мальчишеское любопытство загадочный ящик готов был открыть свою тайну, а вместе с тем и тайну нашего деда, хотя теперь уже… Я поднял крышку, откинул ее к стене.
Сундук был заполнен лишь наполовину. В нем лежали удивительные вещи. Забыв обо всем и, главное, о том, что собирался притворяться спящим, я стал вынимать оттуда одно за другим: посеребренную ложку такой величины, что я бы мог в ней усесться, будильник размером в банный таз, ножницы из жести с лезвиями длиной в метр, толстую бамбуковую трость и другие немыслимые клоунские доспехи.
Тут же были вложенные один в другой дюжина разноцветных колпаков и длиннющие с загнутыми носами полуботинки. Под ними пиджак, расписанный разноцветными кругами, полосатые штаны, красный жилет и еще разная цветистая очень не новая одежда клоуна.
Вытащив что попалось мне под руки из сундука, я окончательно осмелел и решил нарядиться клоуном. Сумев кое-как натянуть на плечи пиджак, я замотал рукава. Потом нахлобучил на голову сразу все шапочки, влез в ботинки и взял в руки палку. Давясь от смеха, в таком невероятном наряде я зашаркал как на лыжах в большую комнату к стенному зеркалу.
Мой вид развеселил меня еще пуще. Вертя палкой, я принялся корчить забавные рожи и раскланиваться перед зеркалом. Потом стал срывать с головы колпаки и кидать их воображаемой публике. Клоунские штиблеты мешали мне двигаться. Я сбросил их и начал прыгать, дурацки задирая ноги и сам себе подмигивая.
Все это казалось мне очень смешным. Неожиданно для себя я вдруг пришел к мысли, что клоун может быть очень даже веселым и забавным, а вовсе не тем, над которым все только насмехаются и подставляют ему ножки. Мне уже не было жаль деда. Он сам, полагал я, виноват в том, что его обижают. Я бы ни за что не позволил. Сами бы от меня заплакали.
В самый разгар моих вывертов, когда я, подражая Чарли Чаплину, снова влез в ботинки и размахивал палкой, я увидел в зеркале глаза деда. Остановившимся взглядом он смотрел на меня, замерев в отворенных дверях.
Я застыл в глупейшей позе, не зная, что делать. Я ждал, что он сейчас закричит на меня, но он, не знаю почему, молчал. Могло ли так долго продолжаться?
Я выскочил из ботинок, сбросил пиджак, кинулся собирать валявшиеся повсюду колпаки. Но дед остановил меня.
— Погоди, погоди, чего ты испугался, — заговорил он. — Продолжай… Браво!.. Что делать, я сам оплошал. Забыл затворить сундук. Теперь ты знаешь, что за чудо твой дед и где он скитался. Я хотел, чтобы вы этого не знали. Что делать?! Сам виноват.
Он сделал несколько шагов и, отодвинув стул, опустился на него. Попросил:
— Отвори окно.
Я поспешно выполнил его желание.
Дед сидел, положив на колени свои большие руки. Теперь уже не было смысла врать, что я не был в цирке.
— Дед, ты не думай, — сказал я. — Я все равно бы узнал тебя.
Он покивал головой и, еще немного помолчав, спросил.
— Ты смеялся?
Разве мог я сейчас, когда видел его таким, сказать правду. От деда попахивало вином. Но он не был и чуточку пьяным. Выцветшие глаза смотрели устало.
— Я хохотал вовсю. Было здорово смешно.
Он вскинул на меня оживший взгляд.
— Правда, смешно?
— Конечно.
Но его нельзя было обмануть. Артиста вообще трудно обмануть, когда он знает, что публике не понравился. Вспыхнувший в глазах огонек потух. Дед помотал головой.
— Нет, они не смеялись. Совсем не смеялись… А раньше смеялись все. Весь вечер… Почти сорок лет смеялись.
Он снова умолк и как бы про себя добавил:
— Старый клоун — это не смешно.
Показав на вещи, я спросил:
— Зачем ты все это прятал от меня?
Не шелохнувшись, он ответил:
— Не хотел, чтобы вы знали обо мне все.
— Зачем же притащил с собой сюда?
Он виновато посмотрел на меня и пожал плечами.
— Не знаю. Не мог сразу расстаться.
Я принялся собирать клоунскую одежду, чтобы отнести ее на место, но дед остановил меня.
— Постой. Садись, слушай. Из цирка трудно уйти, если ты в него попал… Цирк — это семья. Когда-то таким, как ты, я ушел из семьи с цирком, а теперь, когда стал старым, решил — уйду из цирка. Я уехал от него далеко, как мог. Но не распрощался со всем этим. Надо было все выбросить. Не хватило духу. И вот цирк сам пришел за мной… Я не хотел, но они просили выручить. Их коверный приедет только утром. Без Рыжего нет программы. Я не мог не выручить. В цирке всегда выручают. Если бы я все выкинул, я бы им не был нужен.
— Хорошо, что ты не выбросил, дед.
— Нет, зря. Ты бы не узнал.
— И ты бы мне никогда не рассказал?..
Он поднял голову и посмотрел на меня. Глаза потеплели.
— Не знаю. Может быть, ты и сам бы дознался. — Помолчал и заговорил снова. — Нет, Мишеля больше не будет. Есть Пантелеич. И знаешь что? — Зачем-то он оглянулся на отворенное окно. — Про сегодняшнее ничего не говори ни матери, ни отцу, ладно? Ты когда-нибудь поймешь. Они — не смогут.