Бьюкенен глубоко вздохнул и вытер пот со лба.
— Ничего не говорите об этом остальным, Фил, — поспешно сказал он. — Мне очень жаль — я потрясен и сожалею больше, чем могу вам выразить. Правда в том, что эта штука работает не так, как я надеялся, и… и наше положение только что было… действительно, на мгновение или два, было опасным.
Я посмотрел на небо и море, на милое, смеющееся лицо мисс Кэрью, сидевшую и разговаривавшую на корме, и внезапный приступ дурного предчувствия пронзил меня.
— Если я хоть немного разбираюсь в погоде, Джеффри Бьюкенен, — сказал я, — то не пройдет и трех часов, как разразится шторм.
— Я знаю это, — ответил он.
— Вы знаете это? Боже мой! Что вы имеете в виду, говоря, что знаете это? Что вы предполагаете сделать, чтобы обеспечить безопасность вашей яхты?
— Посмотрите туда, — сказал он, указывая прямо перед собой. — Вы видите остров?
— Я вижу что-то — просто точку — обломок скалы, едва ли достаточно большой, чтобы на нем могла свить гнездо чайка.
Он улыбнулся и покачал головой.
— Не будьте слишком строги ко мне, Фил, — сказал он. — Не нужно представлять ситуацию, как самую худшую на свете. Это остров, и мы находимся в трех милях от него. Он не так велик, как Австралия; но он достаточно велик, чтобы предоставить нам всем приятное место для отдыха, пока я, призвав на помощь рыбаков, попытаюсь привести яхту в порядок, прежде чем мы отправимся домой. Пары часов будет достаточно; а что касается всей этой системы, то она полетит за борт, как только мы бросим якорь — каждый канат и каждый шкив!
Сказав это, он вздохнул и с сожалением взглянул на свое изобретение. Как бы я ни был возмущен несколько мгновений назад, теперь мне стало жаль его.
— Нет, нет, — сказал я, — не делайте этого — не выбрасывайте это за борт. Уберите все в трюм; и, возможно, когда у вас будет свободное время, чтобы все обдумать, вы сможете внести в вашу систему некоторые изменения, которые, в конце концов, сделают ее работоспособной и безотказной!
Он снова покачал головой.
— Я думаю, что нет, — ответил он, — боюсь, что нет. Тьфу ты! Это всего лишь еще одна развеявшаяся иллюзия. Я уже привык читать заупокойную службу над своими снами.
Он говорил с горечью, чуждой его натуре. Я видел, что он был глубоко огорчен и даже больше разочарован, чем огорчен; поэтому я сказал пару ободряющих слов и оставил его — так как был уверен, что он предпочел бы, чтобы его оставили в покое.
Маленький островок на мгновение стал виден более отчетливо, и все взоры устремились на него. Поначалу прозрачный и пурпурный, он сменил цвет с фиолетового на серый, с серого на зеленовато-коричневый, и вскоре стал виден как скала, спускающаяся к морю на юго-востоке и возвышающаяся на севере. Когда мы подошли ближе, то заметили у самой кромки воды небольшую группу белых домиков, лодку, пришвартованную в крошечном ручье неподалеку, группу тощих деревьев на зеленом возвышении в самом центре островка, и несколько овец, бродивших тут и там. Слева, примерно в шести или семи милях, лежало волнистое побережье Нортумберленда, со смутными очертаниями холмов. Во всех других направлениях, — на северо-восток, восток и юг, — простиралось море. Более бесплодную, унылую скалу едва ли можно было представить в пасмурную или штормовую погоду; но в ярких лучах июльского солнца, при свежем бризе и голубыми волнами, гоняющимися друг за другом по сверкающему океану, она выглядела положительно красивой.
Сэр Джеффри направил яхту «в порт» и встал на якорь около половины двенадцатого. Вскоре после этого мы высадились на берег, к великому удивлению и восторгу трех женщин, одного старого седовласого рыбака и примерно шести или восьми полудиких, загорелых, светловолосых детей. От них мы узнали, что двое других мужчин (на острове их было всего трое) уплыли в Тайнмут; что их колония состояла из трех семей и насчитывала тринадцать душ, включая шестерых детей и одного грудного младенца; что двое рыбаков, отсутствовавших в настоящее время, были единственной опорой всей общины, жившей за счет добычи их сетей; и что остров считался частью Айлендшира и принадлежал графству Нортумберленд. Мы узнали, что эти бедные колонисты платили символическую арендную плату за свои небольшие жилые помещения и были освобождены, благодаря древней привилегии, от большинства налогов, взимаемых в других местах. Они разнообразили свой рацион ламинарией и разводили (если это можно так назвать) овец. Дети не знали другого мира, кроме того, в котором родились; мы также узнали, что одна из женщин не была на материке более одиннадцати лет.
Мы зашли в их дома, один из которых служил небольшим магазинчиком и снабжал это место продуктами, скобяными изделиями и самой скромной галантереей. Старик плел сети, немного ковал и плотничал. В каждом доме мы видели Библию, а в одном — сборник гимнов и несколько гравюр из Священных Писаний в черных рамках. Одна из женщин держала петуха и трех или четырех кур; все маленькие жилища были чистыми и опрятными.
Поболтав с женщинами, погладив детей по их льняным головам и раздав им кое-какие подарки, мы поднялись на плато, где паслись овцы и росли деревья, и приготовили все для пикника. Через несколько минут скатерть была расстелена, корзины распакованы, а пробки вытащены.
Это была веселая трапеза, а мы были так голодны, как и подобает людям, проведшим три или четыре часа в море. Мы шутили, мы смеялись, мы пили за здоровье, мы произносили речи, мы окрестили остров Хуан-Фернандес и совершили возлияние шампанским на скудный газон в честь этого наименования. Когда мы закончили и вяло расположились вокруг остатков нашего пиршества, сэр Джеффри предложил сигары; и мы, четверо мужчин, отправились на вершину крутой скалы на северной оконечности острова и оставили дам развлекаться, пока мы выкурим по сигаре. Однако, как только мы оказались вне пределов слышимости, Бьюкенен взял меня за руку и, отведя в сторону, сказал тихим, встревоженным голосом:
— Я в затруднении, Дандональд. От этого старика, там, внизу, толку никакого, а у меня на борту только один матрос и мальчик. Невозможно привести яхту в надлежащее состояние и успеть добраться до Сеаборг-корта сегодня вечером.
Я посмотрела на него в полном смятении.
— ЧТО? — спросил я.
— Нам придется остаться здесь, — ответил он, — до завтра.
— Остаться здесь? На этой проклятой скале с двумя дамами… Чепуха, Бьюкенен, вы шутите!
— Хотел бы я, чтобы это было так, — серьезно ответил он, — но ветер свежеет с каждой минутой, и посмотрите на небо: посмотрите на эти огромные свинцовые тучи, собирающиеся с наветренной стороны! Я не осмеливаюсь рисковать, учитывая нынешнее состояние яхты. С этим ничего не поделаешь.
— Но нас четверо. Заставьте нас всех работать, и давайте посмотрим, что мы можем сделать. Я готов засучить рукава и начать; и Брюер и Стоун, конечно, сделают то же самое.
— Я думал об этом, — ответил мой друг, — и я только что говорил об этом со своим матросом; но это бесполезно. Это работа моряка, и нам нужно то, чего здесь нет. Поэтому все, что мы можем сделать, это терпеливо ждать, пока не вернутся два рыбака, а затем отправить их в ближайший прибрежный город за теми инструментами, снастями и помощью, какая может потребоваться.
— Святые небеса! — воскликнул я. — Это значит, мы можем задержаться здесь на день или два!
— Я надеюсь, что нет, но боюсь, что мы вряд ли сможем отплыть завтра.
Я в отчаянии опустился на траву.
— А как же мисс Кэрью? — спросил я.
— А миссис Макферсон? — добавил сэр Джеффри, комично пожимая плечами. — Мисс Кэрью — разумная, жизнерадостная, добрая женщина и отнесется ко всему этому как к редкому приключению; но миссис Макферсон будет такой же беспомощной и несчастной, как француз на борту парохода в Ла-Манше.
— Мы должны сообщить им об этом, — сказал я.
— Я не смею, — сказал он. — Может быть, это сделаете вы?
— Ни за что. Попросите священника.
Мы позвали мистера Стоуна и капитана Брюера и рассказали о положении, в котором оказались. Доблестный драгун нахмурился, подкрутил усы и пробормотал сквозь зубы несколько ругательств; но священник Бродмера расхохотался; возразил, что с нами не могло случиться более приятного бедствия; и отправился с сообщением к дамам в самом оптимистическом настроении. Он был как раз тем человеком, который подходил для этой цели, — человеком со смеющимися глазами, убедительным голосом, величественной осанкой и неисчерпаемым запасом хорошего настроения. Вооруженный этими дарами Природы, с абсолютной уверенностью в собственном красноречии, наш посол предстал перед дамами и изложил нашу позицию так успешно, что результат превзошел наши надежды. Они восприняли это ужасное известие не просто снисходительно, но с благосклонностью и весельем; и через несколько минут мы все вместе отправились в дома, чтобы посмотреть, какие меры можно предпринять для их размещения.
В результате для мисс Кэрью и миссис Макферсон был выделен самый большой жилой дом, жители которого массово мигрировали и распределились, как смогли, между своими соседями, в то время как мы, мужчины, согласились провести ночь на борту. Тем временем в дамском доме была произведена быстрая «уборка» и обеспечен минимальный комфорт; с яхты был принесен запас ковров, матрасов, одеял, спальных и прочих принадлежностей; и в течение часа или двух, с помощью красивой скатерти, вазы с комнатными цветами, нескольких складных стульев из кают-компании сэра Джеффри и тому подобных мелочей, нам удалось превратить единственную комнату на первом этаже в очень сносную гостиную. В этой гостиной, позже в тот же день, мы пили чай; и это был очень веселый чай — с мисс Кэрью во главе стола. После чая, не имея ни карт, ни музыки, ни книг, ни каких-либо приспособлений или средств развлечения, мы снова вышли на возвышенность и посмотрели на море и небо. Это было грандиозное зрелище. Солнце только что зашло за полосу пурпурного тумана. Волны, теперь тускло-свинцового цвета, вздымались и яростно бились о скалы. Полчища диких, рваных облаков в буйной панике бежали по лику небес; стоны ветра пели пронзительным дискантом на пару с хриплым басом моря. Вскоре огромный трезубец молнии, казалось, разорвал широкое поле неба, и могучий раскат грома потряс саму землю под нашими ногами. Мы поспешили обратно в дом и едва успели укрыться, как началась настоящая буря. И это была ужасная буря. Она продолжалась почти всю ночь и не давала нам всем уснуть до рассвета. Если бы не уютная маленькая заводь, в которой стояла на якоре яхта, одному небу известно, что бы с ней стало; в любом менее защищенном уголке она, скорее всего, была бы сорвана с якоря, точно сорная трава.