излития крови, имытеперь тоже должны послужить Ему. «Ногде янайду Тебя, Господи?»— громко произнес проповедник иостановился. Храм замер и,затаив дыхание, ждал ответа.
«Тырядом»,— громко продолжал проповедник. «Ты— вкаждом ближнем моем. Если Тывбольнице, ямогу укрыть Тебя одеялом ипосидеть ночь уТвоего изголовья. Если Тыраздет, ямогу отдать Тебе свой пиджак или свитер. Ямогу защищать илечить, кормить иутешать Тебя, потому что все, сделанное мною ближним, Тыотнесешь лично кСебе».
Павел Петрович слушал внимательно. Его голова была пуста, потому что ум,кажется, покинул ееипереместился сантиметров натридцать ниже. Остановившись где-то вобласти груди, умвместе ссердцем впитывал слова священника так, как сухая земля впитывает воду. Проповедь закончилась тем, что батюшка назвал блаженными всех медсестер, милиционеров, пожарных, поваров— всех тех, кто постоянно учит, лечит, кормит испасает людей— словом, ежедневно служат Христу так, как они могут служить.
Заканчивал священник уже нетак связно игорячо. Один задругим заплакали наруках мамаш несколько младенцев. Народ опять заерзал изашептал. Священник сказал «аминь» икак-то боком, неловко, вернулся валтарь. Вскоре отодвинули завесу, иначалось причащение. АПетрович вышел вобразовавшийся проход и,перекрестившись нахрам, пошел домой. Оннезнал, даинемог знать, что онбыл единственным человеком, проникшимся словами проповеди. Все остальные прихожане квечеру забудут то,что слышали утром, ибудут спать спокойно.
Втот праздничный день евангельский невод, брошенный незнакомым батюшкой вхраме Петра иПавла, вытащил изглубины наберег только одну рыбу. Этой рыбой был отпраздновавший 50-летие Павел Петрович Дронов, таксист с30-летним стажем, человек, неотличавшийся сентиментальностью.
Вторая ночь раздумий уже близилась крассвету. «Нехирург, неофицер, неучитель»,— думал про себя Петрович, перебирая вголове список профессий, основанных начеловеколюбии.
— Я— таксист!— вдруг громко сказал, почти крикнул, Дронов исел накровать, тихо добавив -мать твою...- Отзвука его голоса проснулась жена и,неоткрывая глаз, сонно затараторила:
— А?Что? Паша, что случилось?
— Ничего, спи.
Дронов пошел накухню засигаретами, закурил ивышел набалкон (курить вквартире категорически запрещала теща). Фонари уже погасли. Воздух становился серым, ипервые машины уже тоидело пролетали мимо сонных девятиэтажек, шурша шинами иявно наслаждаясь пустотой дороги. Дронов глубоко затягивался имедленно повторял одну фразу:
— Явожу Христа... явожу Христа...
Смысловое ударение онделал навтором слове: нелечу, незащищаю, аименно вожу. Онначал представлять себе лица реальных ивозможных пассажиров: спешащих навокзал, неуспевающих наработу, целующихся назаднем сидении... Всех тех, кто отпривычки ккомфорту или отстраха опоздать стоит натротуаре и,вытянув правую руку, снадеждой смотрит наприближающуюся машину Дронова. Они часто сжимают кулак, абольшой палец отставляют так, будто стоят ненатротуаре, анатрибуне амфитеатра идарят жизнь раненому гладиатору.
Дронов нелюбил пассажиров. Последнее время онзаметил, что люди стали более наглыми ивместе стем жадными. Ондокурил ищелчком отбросил окурок далеко отбалкона.
— Явожу Христа— еще раз, как мантру, твердо произнес Петрович иощутил смысл произнесенной фразы. Теперь смысл падал напоследнее слово, наИмя. Тысячи людей, которых ондосих пор возил, посути являлись одним Человеком. Только Дронов этого незнал, недумал обэтом, азначит, прошлое несчитается. Все эти лица способны составить огромный коллаж, они играли роль завесы, перегородки. Они отвлекали своим многообразием ипрятали того Одного Пассажира, спомощью Которого все можно было собрать воедино иосмыслить. Собственно, Сам Христос играл сДроновым впрятки. Онежедневно клал Петровичу вбагажник чемоданы иавоськи, торговался засдачу, просил поторопиться, называл неправильные адреса итерпеливо ждал того момента, когда Петрович наконец поймет, Когоже онвозит.
Петрович понял. Онпонял, что теперь нельзя возить иностранцев кругами повсему городу, чтоб содрать сних впять раз больше денег. Нельзя задерживаться навызове, проезжать мимо бедно одетых людей, заламывать непомерные цены. Нужно делать все правильно, потому что это все непосредственно касается Бога. При таком отношении кработе, образно говоря, Дронов могбы за30лет обеспечить место вРаю нетолько себе, ноисвоей «старушке»— 21-й «Волге», накоторой намотал неодну сотню тысяч километров. Могбы... Ему 50.Втаком возрасте менять жизнь— дело нелегкое.
— Инадо оно мне было— переться тогда вцерковь?— спросил себя Петрович ипошел вванную.
Спать уже было поздно, ионрешил принять душ. Ногорячей воды небыло. Смысл жизни, недавно узнанный Дроновым, для работников котельни все еще был неизвестен. Имбыло пока невдомек, что горячая вода втрубах ибатареях нужна для того, чтобы Христу было тепло икомфортно. Поэтому аварии случались регулярно ипри многочасовых перекурах неликвидировались неделями. Петрович умылся, пошел накухню ипоставил чайник наогонь. Заокном уже рассвело. День обещал быть ясным. Этот, казалось, обычный рабочий день всвоей многолетней шоферской биографии Петровичу предстояло впервые провести по-новому.
Самая простая мысль— возить людей бесплатно— оказалась невыполнимой. Во-первых, боясь подвоха, люди отказывались ехать даром. Они устраивали сПетровичем борцовские схватки, пытаясь засунуть ему деньги вкарман, или просто, выходя, оставляли ихнасидении. Догонять пассажиров или объяснять иммотивы своего поведения было глупо. Даже супруге Петрович нерассказал освоих внутренних переменах. Онзнал— громкие декларации оначале новой жизни заканчиваются поражением втотже день. Сколько раз он,кпримеру, докуривал свою «последнюю» сигарету, обещая бросить курить, новечером тогоже дня или через день покупал очередную пачку. Нет, заявлять ниочем ненадо. Кстати, ужены возникбы резонный вопрос: как онбудет содержать семью? Дети, конечно, взрослые иживут отдельно, новедь иони сТатьяной неангелы: иместь надо. Отом, что набожная теща всердцах может проклясть его затакую странную перемену, Дронов вглубине души догадывался идумать обэтом нехотел.
Был полдень первого дня новой жизни. Пять или шесть клиентов своим поведением уже внесли коррективы впланы Петровича. Онприпарковал «старушку» возле станции метрополитена ивышел, чтобы выпить где-то чашку кофе.
Вбольшом городе трудно найти маленькое кафе. Петровича приютил салон игровых автоматов. Внутри был бар, итам варили кофе. Было накурено, дым висел слоями, как отрезы легкой белой ткани, поднятые ветром. Автоматы мигали извенели, авозле них, втупившись оловянными глазами ввертящиеся барабаны, сидели люди. Люди проигрывали зарплаты, пили пиво имечтали обогатиться. Петрович подумал, что эти лудоманы вдругое время могут быть его пассажирами, азначит, иони— те,отношение ккому оправдает или осудит его наСтрашном Суде. «Все, что сделали им,Мне сделали». Оговорок взаконе небыло.
Допив кофе, Дронов вышел наулицу. Насветофоре собралась большая пробка. Какой-то старенький «форд» заглох посреди дороги. «Баба»,— ссердцем сказал про себя Петрович. Как любой нормальный мужик, женщин зарулем он,мягко говоря, недолюбливал. Подойдя ближе, онувидел, что капот открыт, ивнем, согнувшись, копошится молодой человек. Объезжая его, водилы высовывались вокна иговорили разные вещи изчисла тех, что вкино перекрываются пикающим звуком. Парень невысовывал голову изкапота, ибыло ясно, что оннеремонтирует машину, а,имитируя ремонт, прячется отводительского гнева.
Петрович понял, что должен помочь. Новместе сэтим ясным пониманием онощутил, что помогать совсем нехочет. Изменение жизненных ценностей скомфортом иудовольствием, оказывается, было никак несвязано. Петрович вдруг вспомнил одного коллегу-таксиста, который стал ходить кадвентистам. «Отвинтисты»— шутя называл ихпро себя Дронов. Этот коллега однажды часа два впаривал ему, Петровичу, одну простую мысль: стех пор как онповерил, все проблемы ушли прочь. Курить бросил, матом неругаюсь, жене верен. Аглавное— полный душевный комфорт. Петрович итогда делил услышанное надва. Ужбольно жаден был мужик, исприходом вадвентизм отжадности, по-видимому, никак неисцелился. Сейчасже онвспомнил коллегу из-за контраста: утого вера рождала комфорт, ауДронова— проблемы. Может, они вразных Иисусов поверили?
Короче, Петрович был обязан помочь ивовсе нехотел этого делать.
— Чего там?— спросил Дронов уводителя «форда» таким тоном, будто сам был хозяином машины.
— Незнаю,— ответил парень. Может, свечи, аможет, еще что...
— Трос есть?
— Есть.
Водитель «форда» засуетился, достал избагажника трос исблагодарно сияющими глазами сказал:
— Мне только домоста. Дотянете? Сколько?
Павел Петрович неответил. Онмолча пошел к«старушке», завел двигатель иструдом стал выруливать туда, откуда можно было взять «форд» набуксир. Минут через десять они уже ехали: счастливый водитель «форда» инасупленный Павел Петрович. Когда подъехали кместу, парень стал рассыпаться вблагодарностях исовать Дронову вруки мятые денежные купюры. Сопротивляться нехотелось. Петрович деньги взял и,сопровождаемый фразами типа «дай вам Бог здоровья», «вымне так помогли», повел «старушку» куда глаза глядят.
Дронов ехал медленно идумал. Адумать было над чем. Во-первых, опыт угождения Христу оказался опытом насилия над собой. Обэтом Петрович никогда недумал инигде нечитал. Учитывая то,что жизнь продолжается, перспектива вырисовывалась интересная. Это чтоже, так всю жизнь напрягаться?
Второе: когда Петрович цеплял трос исболью всердце тащил «форд», слушая, как напрягается ирычит его старенькая «Волга», оХристе оннедумал. Пацан, заглохший наперекрестке, вэто время уДронова сИисусом неассоциировался. Можно было спросить себя: «Чего ради явообще взялся помогать?» Новместе стем было ясно: небудь той проповеди итех двух ночей сразмышлениями— дули смаком онбы стал помогать первому попавшемуся сопляку.
Наконец, было итретье. Была радость, вот только теперь начавшая согревать Петровичу сердце. Радость наполняла грудь теплом и