Да, то был запах богатства, и он заставил ее затрепетать и вновь подумать о том, что делает она, Ада Харрис, в этом дворце – вместо того, чтобы мыть посуду у миссис Ффорд Фулкс, или содействовать артистической карьере восходящей звезды сцены, мисс Памелы Пенроуз, путем наведения лоска на ее комнатку перед визитом очередного продюсера.
Она стояла в нерешительности, и ее ноги, казалось, врастали в ковер (в котором они утопали по щиколотку). Но затем она нащупала в сумочке гладкий толстый рулон денег и сказала себе: «Вот почему ты здесь, Ада Харрис. Это – деньги, которые говорят, что ты не хуже всех этих богачей. Так вперед, девочка!»
И миссис Харрис ступила на импозантную пустынную лестницу. Это было в половине двенадцатого утра.
На первой полуплощадке лестницы во вделанной в стену стеклянной витрине миссис Харрис увидела единственную серебристую туфельку; на втором повороте перед нею предстала такая же витрина с огромным флаконом духов «Диор». Но больше никаких признаков товаров; по-прежнему ничего не напоминало о привычных ей магазинах. Ни ломящихся витрин, ни суетливых толп покупателей, спешащих вверх и вниз по лестницам, как в «Маркс энд Спенсер» или в «Селфридж».
Наоборот, элегантная обстановка и царившая на пустынной лестнице атмосфера создавали впечатление частного дома – и притом дома самого богатого и аристократического. Да полно – туда ли она попала? Мужество собралось было вновь оставить ее, но она сказала себе, что рано или поздно она встретит здесь живую душу, которая поможет ей найти путь к платьям или, по крайней мере, объяснит, что она ошиблась дверью. Поэтому миссис Харрис решительно продолжала восхождение – и действительно, на площадке второго этажа она увидела красивую темноволосую женщину, на вид несколько старше тридцати; женщина сидела за столом и что-то писала. На ней было строгое черное платье, украшенное ожерельем в три нитки жемчуга; причесана женщина была гладко и аккуратно, ее черты говорили об утонченности, кожа безукоризненна – но внимательный взгляд видел, что женщина выглядит усталой и утомленной заботами, а под ее глазами пролегли глубокие тени.
Позади женщины, увидела миссис Харрис, открывался вход в большую комнату, за которой находилась еще одна; обе комнаты были выстелены такими же серыми коврами, что и лестница, на окнах висели изящные шелковые шторы, а из мебели присутствовали лишь серые с золотом кресла, поставленные в два ряда вдоль стен. Убранство комнат довершали высокие, от пола до потолка, зеркала в простенках – но здесь нечего было покупать и даже не на что смотреть.
У мадам Кольбер, управляющей Дома Диор, день начался скверно. Всегда добрая и вежливая, она вдруг дошла до ссоры – настоящей перебранки! – с мсье Фовелем, молодым (и красивым) руководителем финансового отдела, и хотя обычно мадам Кольбер благоволила к нему, когда сегодня она отослала мсье Фовеля наверх, в его владения, уши бедняги полыхали от обиды.
А всего-то и причин было, что вопрос мсье Фовеля об одном из клиентов, чьи счета чересчур долго не оплачивались. В любой другой день мадам Кольбер поделилась бы с главным бухгалтером полным и не лишенным юмора анализом привычек клиента, его идиосинкразий и его надежности – ибо раньше или позже, но все клиенты открывали перед ней душу.
Однако сегодня она просто-таки накричала на беднягу: что-де ее дело – продавать платья, а его – собирать за них плату; и что ей некогда проверять денежные дела клиентов и их счета. Это – дело финансового отдела!
Все утро она не только ограничивалась лишь самыми короткими репликами, но и шпыняла девушек отдела продаж; она даже позволила себе сделать выговор Наташе – лучшей манекенщице Дома Диор, модели-звезде, за опоздание на примерку, хотя мадам Кольбер прекрасно знала, что метрополитен и автобусы сейчас работают в условиях «медленной забастовки» – то есть ходят, но так медленно, как только возможно. Хуже всего было то, что прекрасная Наташá реагировала на выговор совсем не как примадонна – то есть не спорила и не отругивалась. Лишь две большие слезинки скатились из ее глаз.
Но и это не все: мадам Кольбер не была уверена, что не перепутала приглашения на вечернюю демонстрацию коллекции Дома и места приглашенных. Как глава отдела продаж, мадам Кольбер была главной и почти всемогущей хозяйкой второго этажа. Именно она рассылала приглашения на показы коллекций; именно она могла отказать в приглашении или дать его, именно она отсеивала шпионов конкурентов и любопытствующих попусту; именно она преграждала путь нежелательным особам. Она отвечала за рассадку гостей – задача столь же сложная, что и стоящая перед метрдотелем дорогого ресторана, ибо клиенты должны получить места, соответствующие их весу в обществе, титулу и толщине бумажника. Мадам Кольбер командовала парадом мод, во многом от нее зависел порядок, в котором творения Диора представали перед публикой; и это она была главнокомандующим целого батальона одетых в черные платья сотрудниц отдела продаж – размещала их на лестнице и в залах, следя за тем, чтобы веселая и склонная к сплетням продавщица работала с веселой сплетницей-клиенткой, чтобы молчаливая и респектабельная женщина помогала сделать выбор солидным клиентам, чтобы хорошо знающая английский и умеющая убеждать сотрудница оказалась возле гостей из Америки, а решительная и строгая продавщица с командными нотками в голосе подошла к немцам и так далее.
Разумеется, когда особа, наделенная такой властью, пребывает в дурном расположении духа, это сказывается очень и очень на многом – и на многих. А кризис, который переживала мадам Кольбер, был связан с ее супругом Жюлем, которого она любила и уважала – и эта любовь и уважение лишь увеличивались все те два десятилетия, которые они прожили вместе. Милый, добрый, честный, умный Жюль, в одном мизинце которого было больше ума, чем во всем Министерстве внешних сношений со всеми его орденскими розетками и связями в обществе. Но Жюлю не хватало одного качества, вернее – двух: умения пробивать себе дорогу и – этих самых связей.
Жюль происходил из небогатой семьи, начинал с низов и достиг своего положения исключительно благодаря уму и таланту. Но теперь всякий раз, когда открывались возможности занять лучший, более высокий пост, Жюлю отказывали – в пользу кандидата пусть с меньшим интеллектом, но зато с большими связями. А тот, заняв этот более высокий пост, беззастенчиво использовал интеллект Жюля в интересах своей дальнейшей карьеры. Как его супруга, мадам Кольбер была в курсе некоторых моментов французской политики и не могла не знать, что немало сложнейших проблем было разрешено благодаря уму и интуиции Жюля Кольбера. Но снова и снова открывающиеся вакансии занимали другие, менее достойные кандидаты, нанося все новые и новые удары по его оптимизму и энтузиазму. В этом году мадам Кольбер впервые заметила в муже признаки растущей безнадежности и мизантропии. Сейчас ему было пятьдесят – и впереди его не ждало ничего, кроме роли министерского мальчика на побегушках. Он был готов опустить руки – и ее сердце разрывалось при виде перемен в человеке, которому она целиком посвятила себя.
Недавно в Кэ д’Орсе[8] неожиданно скончался от порока сердца глава одного из крупных департаментов. Ходили слухи о том, кто займет его пост; Жюль Кольбер был одним из кандидатов, но…
Мадам Кольбер чувствовала почти отчаяние при виде того, как былая бодрость духа ее супруга все еще пытается пробиться сквозь тяжесть пессимизма, которую опыт взвалил на него. Он все еще находил в себе силы надеяться – но она видела, что коррупция вновь разобьет его надежды, и на этот раз все будет кончено – ее Жюль превратится в сломленного жизнью старика.
Вот какова была ноша, обременявшая сердце мадам Кольбер. Она помогала мужу – она работала, и ему не приходилось думать хотя бы о деньгах. Именно это привело ее на нынешний пост одного из руководителей Дома Диор. Но теперь она понимала – этого мало. Хуже того – в другой области она постоянно подводила мужа. Ведь жена дипломата или политика и сама должна быть дипломатом или политиком. Она должна держать салон, куда можно пригласить больших людей или тех, кто таковыми обещает стать в будущем; она должна постоянно уговаривать, льстить, интриговать, а при нужде – даже и отдаваться во имя карьеры супруга. Именно теперь такая помощь была бы поистине бесценна – плод созрел и готов был упасть в чьи-то руки, – но она никак не могла направить этот плод в руки Жюля. В этих кругах никого не интересовала ни она, ни ее муж!
Понимание этого почти сводило мадам Кольбер с ума, ибо она любила своего мужа и не вынесла бы его полного крушения – но она не могла и сделать хоть что-нибудь для предотвращения этого крушения, потому что не в ее силах было помешать кому-то, обладающему деньгами, влиятельной родней или политическими связями, получить место, по праву принадлежащее Жюлю. Она видела всю безнадежность любых своих усилий помочь мужу – и тяжесть, давившая на нее, теперь нередко отзывалась и на тех, кто ее окружал. Нельзя сказать, чтобы она не видела происходящих с ней перемен, но она жила словно в бесконечном кошмаре и была не в силах проснуться.
И вот, сидя за своим столом на площадке второго этажа и пытаясь сконцентрироваться на размещении гостей на вечернем показе, мадам Кольбер подняла взгляд от бумаг… и увидела диковинное явление, восходящее по парадной лестнице Дома Диор. Мадам Кольбер вздрогнула и провела рукой по глазам и по лбу, точно пытаясь прогнать галлюцинацию – если это была галлюцинация. Но куда там! Все было на самом деле, никаких галлюцинаций.
Одним из важнейших достоинств мадам Кольбер, как менеджера Дома Диор, было умение безошибочно и с первого взгляда распознавать уровень будущих клиентов и отделять настоящих покупателей от тех, кто мог лишь отнять время сотрудников Дома, – и под маской эксцентричных особ распознавать тугие бумажники. Но сейчас по лестнице шла женщина в поношенном, потертом пальто, перчатках неподходящего цвета, туфлях, которые за милю выдавали статус хозяйки, с кошмарной сумочкой из искусственной кожи и в дикой шляпке с подпрыгивающей розой – дурной сон служителя от-кутюр; и это зрелище поставило мадам Кольбер в тупик.