— Не хотелось бы.
— Всего на минуту. — Здоровяк поддался неудержимому искушению высыпать пригоршню монет на стол, на зеленый бювар. — Ты, будучи лордом Мортимером, боишься, что Смерть придет к тебе в материальной форме. Ты хочешь поговорить со своей дочерью, исправить былые прегрешения. В твои последние часы, Мэтью, для тебя будет утешением, если ты сам окажешься у своей постели. — Он нахмурился и потряс головой, как будто хотел, чтобы из ушей выпала вата. — Ты понимаешь, о чем я. В любом случае у тебя есть опыт работы с психами. Так что иди и потрудись во славу бюро «Герральд».
— Я считаю, что неправильно…
— Фу ты! — прервал его Грейтхаус, с досадой махнув рукой. — Ступай!
Мэтью всегда бесило, когда его не принимали всерьез. И сейчас взбешенный, он надел свой серый плащ, черные шерстяные перчатки и черную треуголку с тонкой красной лентой. Он уже направился к двери, когда его более корыстолюбивый напарник сказал:
— Холодает. Наверное, гололед будет. Береги себя, чтоб не пришлось говорить со Смертью от своего имени.
— Когда я вернусь, — сказал Мэтью с легким румянцем на щеках, — вы угощаете меня обедом у Салли Алмонд. Начиная с вина и заканчивая миндальным пирожным.
— С удовольствием. А теперь хватит миндальничать, иди и решай проблему.
2. Самый подходящий человек
Черная карета с сиденьями, обтянутыми тонкой темно-красной кожей, громыхала по дороге, когда с запада налетел холодный дождь. Земля и деревья стали покрываться льдом. Мэтью погода не беспокоила, так как карета была закрытая, а на стене рядом с его головой висел фонарь со свечами, но все же он ощущал тяжесть туч, нависших над Нью-Джерси. Йеспер Оберли сидел напротив него. Несмотря на тряску, слуга дремал. Бедный кучер закутался в многочисленные одежки и покрывала так, что видны были только глаза, да и те щурились за обледенелыми стеклами очков. Четверка лошадей иногда поскальзывалась на опасных местах, но потом выдыхала клубы пара, оправлялась и снова устремлялась вперед, во мрак наступающей ночи.
Карета раскачивалась вперед-назад, на стыках ее частей трещал лед.
— Но ведь не может же лорд Мортимер и вправду верить, что Смерть придет к нему в человеческом облике, — произнес Мэтью.
Глаза слуги открылись — он мгновенно проснулся от своей полудремы.
— Если б не верил, вы бы сейчас со мной не ехали, мистер Корбетт.
— Я уверен, что это бред, вызванный его состоянием.
— Его жизнь близится к концу, но он не бредит. Он в полном рассудке.
— Хм, — сказал Мэтью. Он нахмурился. Лицо его освещал желтый свет. — Должен сказать, у меня такое чувство, как будто я граблю умирающего.
— Лорд Мортимер может себе позволить быть ограбленным. — Глаза слуги уже успели снова наполовину закрыться. — Он сам стольких ограбил.
Мэтью не нашелся что ответить на эти холодные слова. Видимо, Оберли и любил своего хозяина, и в то же время порицал его.
— А на чем лорд Мортимер сколотил свое состояние? — спросил Мэтью.
Оберли закрыл глаза. Он молчал, наверное, секунд десять, потом ответил:
— Много на чем. На шахтах. Строительстве. Лесозаготовках. Судостроении. Ростовщичестве. Он сколотил несколько состояний. И держал свои деньги железной хваткой — когда дело не касалось его личных прихотей.
— Любил себя человек, — заметил Мэтью.
— Сам бы он сказал, что всегда ставил себя во главу угла. А я бы сказал, что он умеет… — Он замолчал, подбирая слова. — Использовать для этого других людей, — наконец произнес Оберли.
Мэтью оставил в покое и тему разговора, и Йеспера Оберли. Карета тряслась по каменистой дороге. Ледяной дождь хлестал по черным оконным занавескам. Зимняя стужа, да еще и буря (опасное сочетание) действовали на Мэтью угнетающе. В какой-то момент он почувствовал, что колеса кареты на целые две страшные секунды съехали влево — но вот лошади снова рванули вперед. Он поймал себя на том, что руки его сильно вцепились в колени — будет, наверное, десять синяков. Нелегко было сохранять самообладание в такой вечер, когда где-то бродит Смерть. Но и у этой чернейшей тучи была светлая сторона: можно считать, что ему на время повезло оказаться за пределами Нью-Йорка, вдали от двух теней, постоянно преследовавших его: дьявольски привлекательного доктора Джейсона Мэллори и его красавицы-жены Ребекки. Эти двое ходили теперь за ним по пятам. Куда бы ни шел Мэтью — к Салли Алмонд, в церковь Троицы, в «Рысь да галоп» — или когда он просто преодолевал расстояние от своего дома (бывшей молочной) до конторы, — эти двое непременно были тут как тут, высматривая своими темными глазами, куда он идет. Леди Мэллори позвала Мэтью к ним на обед, и это как-то было связано с одним профессором из преступного мира, но… Что им нужно на самом деле?
Он был уверен, что ответ на этот вопрос даст время.
Мэтью отодвинул одну из черных занавесок, чтобы посмотреть, где они едут, и был вознагражден порцией мокрого снега, ударившей в лицо. Протерев глаза, он увидел все ту же лесную дорогу, изрезанную колеями и плохо разъезженную. Лошади, тащившие тяжелую карету в такую ночь, совершали настоящий подвиг. Неожиданно дорога пошла по крытому мосту над стремительным потоком воды — Мэтью предположил, что этот дубовый мост и дал название городку[15]. Стук копыт эхом отдавался между крышей и настилом. По сторонам мост был открытым, если не считать дощатых перил, и даже неоструганные доски начали покрываться льдом. В такое ненастье добрый хозяин собаку во двор не выгонит, подумал Мэтью. И даже Смерть в такой вечер никуда не побредет.
Городок располагался сразу за мостом: мимо, кажется, промелькнули несколько лавок и побеленных домов, церковь, кладбище, конюшня, таверна, из окон которой лился свет, и длинное здание с трубами — наверное, что-то вроде мастерской. Так или иначе, все это, едва показавшись, тут же осталось позади.
Карета ехала дальше. Йеспер Оберли проснулся и тоже смотрел в окно.
— Уже недалеко, — ответил он на непрозвучавший вопрос Мэтью; тот как раз хотел спросить, далеко ли еще ехать, потому что даже весьма мягкие кожаные сиденья не спасали зад, когда карета подпрыгивала на каменистой дороге.
Именно в заднице он сегодня и оказался, подумал Мэтью. А еще он грабитель, который едет обобрать умирающего, хотя, по мнению Оберли, грабителем был лорд Мортимер.
Вскоре карета повернула и начала штурмовать крутой склон. Но штурм не удался: Мэтью слышал и чувствовал, как колеса скользят по обледенелому гравию, а лошади изо всех сил стараются, повинуясь кнуту, но их копыта съезжают то в одну, то в другую сторону.
— Но! Но! — выкрикивал кучер из-под своих одежек.
Щелкал кнут, карета дергалась, но с места не сдвигалась. Наконец кучер, видимо, сдался и позволил упряжке задний ход: карета съезжала вниз по склону, а когда она остановилась, раздался глухой удар — это острый конец тормоза был как можно глубже вонзен в замерзшую землю.
— Н-да, — сказал Оберли тяжелым голосом. — Кажется, мы…
— Не взять мне такой уклон по этой грязище заледенелой! — В окне появилась страшная закутанная голова кучера. — Не потянуть лошадям!
— Кажется, мы приехали, — сказал Мэтью, договаривая то, что хотел сказать Оберли, когда голова кучера исчезла и он вплотную занялся лошадьми.
Укутавшись от пронизывающего холода и взяв кожаную сумку со своими вещами, собранными в расчете на две ночи, Мэтью последовал за Оберли вверх по склону. Их сапоги хрустели по ледяной корочке. По-прежнему лил холодный дождь, постукивая по загнутым полям треуголки Мэтью. Сапоги его скользили, и несколько раз он чуть не ударил в грязь лицом — причем в буквальном смысле. Когда они поднялись на вершину холма, Мэтью разглядел сквозь деревья очертания огромного особняка (его размеры можно было бы назвать чудовищными). В некоторых окнах горели свечи, большинство же остальных были угольно-черны. Над остроконечными крышами возвышалось с дюжину каменных труб, но только из двух шел дым. Громадный дом был похож на чудище, и зверь этот явно умирал. Когда Мэтью и Оберли приблизились к нему, эксперт по решению проблем увидел засохшие деревья, стоявшие вокруг, и мокрые темные камни, покрытые мертвыми безлистыми лозами, напоминавшими коричневую паутину, сплетенную пауком такой же чудовищной величины, как дом. Мэтью решил, что одну ночь в таком месте еще можно провести, но вторую? Нет уж.
Они подошли к парадному входу. Оберли ударил два раза дверным молотком, сделанным в форме куска угля. Ледяной дождь лил не переставая, и камзол Мэтью покрывался коркой. Наконец отодвинулся засов, дверь открылась, и из-за нее выглянула худая женщина с тугим узлом седых волос и скорбными, но настороженными глазами. На ней было черное платье с серым кружевом, в руке она держала подсвечник с тремя свечами.
— Со мной тут человек, — сказал Оберли.
Этого простого объяснения, видимо, оказалось более чем достаточно: служанка с лицом, похожим на мятый кошель, кивнула и сделала шаг назад, давая им войти.
— Сэр? Я отнесу это, — сказал слуга, появившийся из тьмы, тоже с горящей свечой, и забрал у Мэтью вещи.
Прежде чем уйти, он помог Мэтью снять камзол и взял у него треуголку.
— Как он, Бесс? — спросил Оберли у служанки после того, как была закрыта дверь и задвинут засов.
— Совсем плох, — ответила женщина, чьи тонкие губы лишь едва шевельнулись, чтобы выдавить эти слова.
— Тогда мы пойдем к нему. Пойдемте, мистер Корбетт?
— Пойдемте.
Как будто у него был выбор.
— Бесс, принесите мистеру Корбетту горячего чаю. И наверное, тарелку кукурузных лепешек с ветчиной. Я уверен, что они сейчас нашему гостю не помешают. — Служанка двинулась прочь через холл, а Оберли взял со стола горящую свечу в оловянном подсвечнике и сказал: — Следуйте, пожалуйста, за мной.
Прозвучало это не совсем как приглашение — скорее, как призыв исполнить священный и страшный долг.
Мэтью последовал за Оберли по коридору, уставленному доспехами. Пламя единственной свечи отражалось в шлемах и нагрудниках. У Мэтью мелькнула мысль о том, что такие латы создавались для защиты тела от сокрушительных ударов меча. А тело лорда Бродда Мортимера сейчас уже невозможно чем-либо защитить. Страшная болезнь как будто давила своей тяжестью на всех в этом доме. В воздухе, как зараза, висела какая-то безнадежность. От внимания Мэтью не ускользнули головы оленей и диких кабанов, целая выставка скрещенных мечей на стене и коллекция мушкетов в стеклянной витрине. Когда-то лорд Мортимер был охотником, полным жизни, человеком действия. Но теперь в углу тикали позолоченные старинные напольные часы, и звук каждой уходящей секунды казался громким, как выстрел.