Едва мы успели привести себя в порядок, как хозяин позвал нас к ужину, и мы проследовали за ним в столовую – довольно скудно обставленную комнату, показавшуюся, на наш северный вкус, мрачноватой, хотя там имелось, конечно, все, что считается в местном климате необходимым и нарядным. В центре находился длинный стол, обильно уставленный угощениями: овощи, фрукты, кофе и немного мясного. С каждой стороны было приготовлено по два прибора, в конце стола – еще один. У двери стояла жена дона Мигеля – невысокая плотная женщина, чья очень смуглая кожа выдавала еще большую примесь индейской крови, чем у супруга. Увешанная множеством драгоценностей, она, со своими прекрасными глазами и ровными зубами, наверняка слыла когда-то красавицей, теперь же, утратив права на это звание, сохранила при себе приятность черт. Видеть иностранцев ей, вероятно, доводилось не часто, держалась она скованно и в ответ на наши неловкие приветствия не проронила ни слова. Забегая вперед, могу добавить, что за все время нашего визита она – то ли по незнанию английского, то ли по природной застенчивости – ни разу не открыла рта и обязанности хозяйки исполняла в полном молчании, однако порой, в знак своего расположения к нам, позволяла себе улыбнуться. Ее вид говорил о радушии и доброте; я никоим образом не заподозрил в ней ревнивицы, способной ударить кого-то в темном углу стилетом, и Лили, как я заметил, неоднократно обращала ко мне просительные взгляды, явно желая взять свое обещание обратно. Я, однако, не сдавался, притворяясь, что смотрю не на нее, а только на дона Мигеля, любезным жестом пригласившего нас к столу.
Я ожидал, разумеется, что дон Мигель сядет во главе стола, но он, к моему удивлению, подошел к прибору, стоявшему сбоку, справа от себя поместил Лили, а нам с хозяйкой указал на места напротив. Пока мы стояли, у конца стола совершенно неожиданно появился пятый сотрапезник, который степенно нас приветствовал и кивком предложил садиться. В ту минуту я не особенно к нему присматривался, а ограничился беглым взглядом, составив себе лишь самое общее представление о его внешности. Отец или старший брат, естественно, решил я, а может, другой родственник, которому, согласно обычаю, отведено в этом домохозяйстве почетное место.
Но когда все уже расселись, я уделил незнакомцу больше внимания и обнаружил в нем нечто, отчего у меня застыла в жилах кровь и присох к нёбу язык. Этот человек (если он действительно принадлежал к роду человеческому, в чем я с самого начала вдруг усомнился, хотя не более других склонен верить в сверхъестественное), худой и высокий, был облачен в платье, какого я ни на ком прежде не видывал. Это был костюм воина минувших времен, состоявший из нагрудника, латных рукавиц, шпаги с корзинчатой гардой[14], дублета[15] с кружевами и разрезами, которые крепились завязками; к коленям платье спускалось широкими складками, нижняя часть ног была плотно обтянута трико. Но не этот необычный наряд поразил меня больше всего. Сам по себе он мог быть причудой эксцентричного старика, приверженного традициям прошлого; так среди нас попадаются любители треуголок, длинных косичек и больших обувных пряжек, какие носили во времена революции[16]. В первую очередь мое внимание приковали внешность незнакомца и его манера держаться. Мрачное худое лицо казалось еще ýже и мрачнее благодаря заостренной бородке. Глаза были не глаза, а застывшие жуткие гляделки, подобных я не видел ни у кого из людей; в них не было души, как если бы живое выражение стерлось, не оставив после себя ни блеска, ни зрительной силы. Приветствовав нас вначале церемонным наклоном головы, незнакомец с той минуты ни разу не повернулся и, словно бы полностью о нас забыв, сидел молча, с отсутствующим, обращенным к потусторонним мирам взглядом, не прикасался ни к чему и в целом походил на старомодную деревянную фигуру, приделанную вместо носа корабля к столу, или на мертвую голову на погребальном пиру в Египте. Утолив первоначальное любопытство, я сделал вполне естественный вывод, что передо мной отнюдь не обычный смертный. И тут мне пришло в голову, что я не видел, как незнакомец входил: дверь перед ним не открывалась, он возник внезапно, точно вырос из-под земли или сгустился из воздуха. Снова у меня по спине пробежал холодок, и захотелось оказаться отсюда подальше – пусть даже на пароходе в шторм. Я тайком оглядел сотрапезников, желая узнать, как они воспринимают происходящее. Начал я с Лили, но та нисколько не изменилась в лице – воплощенная благопристойность и стойкость духа. Упустить из виду то, что заметил я, она не могла – я давно убедился, что от ее зоркого глаза ничто не укроется. По крайней мере, она была просто обязана обратить внимание на чудной наряд незнакомца. Однако Лили продолжала сидеть как ни в чем не бывало, губы ее не дрогнули, кровь не бросилась ей в лицо. Я всегда знал, что она ничего не боится, но теперь, когда она так легко освоилась в обществе призрака, чего еще я мог от нее ожидать? Переведя взгляд на хозяина и хозяйку, я обнаружил, что и они, по всей видимости, не испугались, а настроены спокойно и серьезно. Один лишь хозяин, казалось, замечал присутствие пятого члена компании, и на его лице читался призыв ко мне сдержать любопытство до поры, когда ему будет удобно меня просветить.
Посему я помалкивал и по мере возможности старался не смотреть незнакомцу в лицо; лишь изредка, не удержавшись, я украдкой косился на него и каждый раз видел, что неподвижный взор его устремлен в пустоту, а тарелка остается нетронутой. Только раз он, судя по всему, нас заметил: когда дон Мигель наполнил вином стаканы и, обернувшись к концу стола, почтительно склонил голову, незнакомец ответил на его поклон, но затем мгновенно принял прежнюю позу. Мы продолжали ужинать, я не без дрожи, хозяин и хозяйка – с достоинством, делая вид, будто не происходит ничего необычного; Лили меж тем трещала без умолку, словно всю жизнь только и делала, что общалась с призраками или ряжеными. Все это было невыносимо, и временами меня тянуло пренебречь приличиями, кинуться к двери и потребовать, чтобы нас доставили обратно в Панаму. Но наконец обед завершился, последний банан был съеден и последний орех расколот. Наш хозяин поднялся на ноги. Незнакомец тоже встал и с достоинством ответил на наши приветствия. Пока он медленно шел прочь, тяжелая шпага с корзинчатой гардой колотила его по боку. Однако я не мог не заметить, что порог он не пересек, а в нескольких футах от двери исчез, растворился, как если бы состоял из тумана.
– А теперь расскажите мне о нем. Кто он такой? – со звонким смехом полюбопытствовала Лили, обращаясь к хозяину. Вопрос прозвучал довольно бесцеремонно, и я вознамерился ее упрекнуть, но дон Мигель за нее вступился.
– Хорошо-хорошо, – сказал он, – если вашей сестре интересно, почему бы не спросить? Что до меня, я с удовольствием отвечу. Да я и так не собирался молчать. Поэтому прошу вас снова занять свои места, и я расскажу вам все, что знаю, – а известно мне не многое.
Мы удобно расселись вокруг него, и он поведал всю историю на ломаном английском, как умел, то есть употребляя длинные периоды там, где можно обойтись двумя словами.
До прошлой весны дон Мигель обитал в Панаме, и существование его было скромным и незаметным. Однако, добившись успеха в делах и питая склонность к деревенской жизни, он купил большой участок земли в Старой Панаме – там, где когда-то располагался морской порт. Из строений не было ничего, кроме руин и туземных хижин, но выигрыш заключался в сравнительно здоровом климате и приятном виде. И вот, планируя свое обустройство, он решил возвести этот просторный дом – правда, не строить его целиком, а воспользоваться остатками старого здания, простоявшего здесь века два-три – а может, и больше, кто знает? Этими устойчивыми, крепко сцементированными руинами было бы грех пренебречь. Поэтому новые помещения пристроили к старым, почти исключив таким образом расходы на фундамент, стены и немалую часть полов в нижнем этаже; и там, где прежде царило разорение, за относительно короткий срок воздвиглось симпатичное и прочное жилье.
Дон Мигель с женой остались очень довольны результатом и предвкушали долгие годы спокойствия и ничем не омраченного благополучия. Но в самый день прибытия в новый дом, впервые садясь за трапезу, они увидели, что во главе стола возвышается, вытянувшись в торжественной позе, призрачная фигура. Они было решили, что кто-то из их друзей обрядился ради шутки в маскарад, но тут же их привел в ужас безжизненный, потусторонний взгляд незнакомца, и дон Мигель не стал предъявлять права на свое законное место, а с трепетом уселся подле жены, ближе к противоположному концу стола. Как можно себе представить, трапеза прошла безрадостно, супруги молчали и пожирали глазами незваного гостя, а тот сидел спокойно и неподвижно, не касался кушаний и, казалось, устремил взор в отдаленные пределы, не обращая никакого внимания на тех, кто находился рядом. Завершив короткую трапезу, супруги встали, гость тоже поднялся, отвесил им церемонный поклон и направился к двери – и в двух шагах от нее словно бы растаял в воздухе. Та же сцена разыгралась и во второй раз, и в третий – да, собственно, разыгрывалась с тех пор неизменно. Сначала супруги подумывали уехать и оставить дом в полное распоряжение незнакомца, но мало-помалу, убедившись, что тот не желает им зла, отказались от этого пагубного намерения. В конце концов, какой урон от того, что дважды в день садишься за стол с очевидно безобидным призраком? Хотя надобно признать, что его упорное молчание и их нерешительность превращали трапезу в довольно тягостное испытание. Однажды дон Мигель, отчаявшись, пришел пораньше и занял свое законное место во главе стола. Незнакомец явился, обнаружил, что его стул занят, нахмурился и с видом оскорбленного достоинства удалился. Супруги решили, что навсегда от него избавились, однако в ту же ночь в разных концах дома раздались странные звуки и вдобавок пронзительные крики, а с утра все в домашнем хозяйстве пошло наперекосяк. Поэтому муж с женой сочли за благо оставить почетное место свободным и таким образом зазвать призрака обратно, чтобы его неудовольствие не привело к новым неприятностям и потерям.