Но возможен и другой вариант: в 1537 году он просто не попал на Соловки. Да и способен ли столь неопытный странник, как Федор Степанович Колычев, да еще безо всяких запасов, пересечь страну в указанный срок, поработав между делом у зажиточного крестьянина…
Поднабравшись сил и, возможно, получив деньги на уплату переправы по морю, Федор Степанович добрался, наконец, до цели своего странствия. Но в каком году это произошло – в 1537-м или 1538-м, определить невозможно.
Чем встретили долгожданные острова бывшего аристократа, до смерти уставшего от бесконечного путешествия и горького нищенства?
В 30-х годах XVI столетия Соловецкая обитель ничем – в самом буквальном смысле! – не напоминала современный архитектурный комплекс, величественный и прекрасный. Более того, есть все основания предполагать, что Федор Степанович, сойдя на берег, увидел груду головешек и выкопанные наспех землянки – недавно обитель пострадала от большого пожара.
А увидев, – счастливо улыбнулся. Какое ему дело – каменные палаты, добротные избы, землянки, пещера или дупло в старом дубе! Новому Колычеву было абсолютно всё равно, в каких условиях жить. Он прибыл куда хотел. Он был доволен. Вторая жизнь дышала прохладным ветерком в прорехи на изношенной одежде. Странник зябко поводил плечами.
Здесь ему предстояло провести три десятилетия.
Первые монахи – преподобные Савватий и Герман – появились на островах за столетие до того, в 20-х годах XV века. Святой Савватий принадлежал духовной школе преподобного Кирилла Белозерского, его присутствие у истоков обители протянуло нить между беломорскими «незнаемыми» местами и высокой иноческой культурой коренной Руси.
В непролазной чаще выросли келейки, поднялся деревянный крест. Озера давали пресную воду, леса – ягоды и коренья, море кормило рыбой. Хлеба тут при первых монахах просто не было, да и позднее с зерном бывали перебои. Огородничество на Соловках получило широкое распространение, но попытки завести пашню, посеять хлеб не привели к успеху. Пашню быстро забрасывали из-за того, что хлеб не вызревал. А вот рыбы – всегда вдоволь. Да и скотину разводили – в основном ради молока и шерсти. Еще били нерпу и выделывали нерпичью кожу… С поздней осени до середины весны архипелаг отделен от материка подвижными льдами; трещат морозы, снега наметает во множестве. До Кеми, где располагается ближайшая гавань, около 60 верст. Летом насельников одолевает злой соловецкий комар. Ветры вечно стоят над островами, словно десница Господня крутит ручку машины, испускающей воздушные потоки…
Бедность обители долгое время не позволяла строить каменные сооружения. До 50-х годов XVI века их, видимо, вообще не было на островах. Так что Федор Степанович застал нестройную толпу бревенчатых келий, сгрудившихся у трех деревянных церковок и окруженных невысоким деревянным тыном. Между тем братии в ту пору набиралось до ста человек или чуть менее. А это уже солидное число, даже для Центральной России – много.
Выше говорилось, что Колычев-младший мог увидеть на месте обители наскоро вырытые землянки да головешки. Это очень и очень возможно. Местный летописец сообщает: «В лето 7046. В вечер глубок погори монастырь Соловецкой весь до основания».
«В лето 7046» – означает: с сентября 1537-го по август 1538 года. Другой летописец уточняет: 1 мая 1538 года. Если взыскующий монашеской жизни дворянин не увидел бедствующих погорельцев сразу, то уж точно увидит их очень скоро. К тому же пожарное разорение обители затянулось надолго: строевой лес был редкостью на архипелаге, так что его не хватало даже на возобновление келий; приходилось доставлять бревна с материка. Так или иначе, великий пожар Соловецкий не поколебал решимости странника остаться на островах. Это показывает серьезность намерений и твердость воли будущего митрополита.
В 1468 году новгородские власти даровали небольшой монашеской общине всю землю Соловецкого архипелага. Но братия, хоть и была по внешней видимости богатым землевладельцем, располагала лишь дикими, скудно населенными территориями. А потому жила бедно, много трудилась, и никто не смел воротить нос от простой черной работы.
Как пишет современный историк, «…чтобы выжить на диком острове, соловецкой братии приходилось много трудиться “ручным делом”: копать землю, валить лес, “сечь” дрова, варить из морской воды соль, ловить рыбу, ходить на небольших судах по бурному и опасному морю, молоть привезенное с материка зерно… печь просфоры и хлеб. Продиктованный суровой необходимостью, этот постоянный и напряженный телесный труд со временем превратился в яркую черту духовной жизни на Соловках, станет восприниматься иноками как один из аскетических подвигов – наряду с молитвой и постом».
Необходимость «ручного дела» в значительных объемах для каждого инока к 30-м годам XVI века никуда не делась, и Федору Степановичу предстояло познакомиться с ней самым тесным образом.
Федор Степанович Колычев долгое время был простым послушником. Игумен Алексий (Юренев) поставил его на общие работы, наряду иными послушниками, никак не выделяя из их числа.
Житие передает этот период его судьбы в нескольких емких фразах: «И тружаяся со всяким усердием… и многие скорби и труды подьял, словно раб, которому не суждено быть выкупленным». Он проявил покорность воле настоятеля, жил любовно и смиренно в отношении остальной братии. Отпрыску боярского рода пришлось рубить дрова, копать землю, переносить камни, трудиться на мельнице, выходить в море на ловлю рыбы… От суровых условий соловецкого быта молодой Колычев одно время хворал: у него появился нарыв на плече. Но здоровый организм профессионального воина с болезнью справился.
Понимал ли настоятель соловецкий, кого Бог привел к нему в послушники? Понимал ли, какого полета птица залетела на Соловки? По всей видимости, Федор Степанович не торопился открывать свое происхождение. Ему всё еще грозило быть вырванным из монашеской среды по настоянию родни. Но даже если он и открыл игумену Алексию тайну своего происхождения, тот ни в чем не делал для него исключений.
Наконец послушнику Федору позволили принять постриг. И более не стало Федора Степановича Колычева. Он умер. Ибо монах для мира – живой мертвец. Вместо него в 1539-м или же в самом начале 1540 года появился инок Филипп.
Наставничество над новопостриженным иноком игумен Алексий отдал «…монастырскому духовну{ Очевидно, духовнику.} и знаменоносцу старцу священноиноку Ионе, зовомому Шамше (Шамину. – Д.В.)». Иеромонах Иона Шамин был одним из светочей обители, вторым человеком после самого настоятеля, уставщиком братии. Он назван в Житии «сопричастником» преподобному Александру Свирскому, одному из величайших учителей русского монашества в XVI столетии. Александр Свирский скончался в 1533 году, его выученик должен был помнить всю ту науку монашеского делания, которую преподал ему блистательный учитель. Через него к «новоуку» в монашестве протянулась нить от знаменитого подвижника. Как свидетельствует житие св. Александра Свирского, основателя Троицкой обители под Олонцом, ему являлась Богородица, а также Пресвятая Троица в виде трех ангелов – как в библейские времена праотцу Аврааму. Наставничество свирского подвижника вывело к духовным подвигам нескольких святых, основателей монастырей. Иона Шамин не столь известен, как, например, преподобные Адриан Андрусовский, Афанасий Сяндомский или Макарий Оредежский, но школу он проходил ту же самую. Соловецкая община сохранила старинное предание, согласно которому Иона Шамин удостоился чудесного посещения Соловецких чудотворцев.
Таким образом, Филипп получил очень хорошего наставника, обладавшего бесценным духовным опытом.
Иона Шамин взялся за молодого монаха основательно. Под его духовным водительством Филиппу пришлось пройти исключительно трудный путь. Наставник учил его благочинию и смирению. Так, чтобы он запомнил до самой смерти главное правило иноческого быта: дни надо проводить в трудах и постах, а ночи – без сна, в молитве…
Именно этих благ искал когда-то Федор Степанович Колычев. И получил их теперь сполна. Строгость наставническая – норма для начинающего инока. Но для Филиппа это была еще и желанная норма. Очевидно, он имел склонность к тому, что другим давалось с большим трудом.
Прежде всех духовных усилий на Филиппа сваливаются тяжкие физические труды – горше прежних, которыми нагружал его игумен Алексий в послушничестве. Соловецкая обитель для абсолютного большинства монахов оборачивалось той стороной, которая очень далека от идеального скитского жительства, описанного в трудах преподобного Нила Сорского. Там главным делом инока показан труд молитвенный. А нормальным делом для соловецкой братии был иной труд, его современный мирянин иначе как только каторжным не назовет. Между тем и молитвенником всякому островному монаху следовало быть неустанным.
Иными словами, рукам Филиппа и хребту его вновь досталось полной мерой… На протяжении нескольких лет он работает в поварне, потом его направляют в «пекольню» (пекарню). Инок таскает воду, тягает дрова, топит печи. Именно ко времени послушания Филиппа по соседству с хлебопеками относится одно монастырское предание, глубоко укоренившееся в среде соловецкого монашества. Старинная история, вошедшая во многие церковные издания, сообщает о том, как инок Филипп обрел за печью чудотворный образ Божией Матери; икона хранилась в обители под именем Богородицы Хлебенной, или Запечной, но в советское время исчезла{ В настоящее время известно несколько почитаемых списков с этой иконы. Один из них был обретен чудесным образом, под артобстрелом, жительницей блокадного Ленинграда.}. Однако Житие ничего не рассказывает об обретении Богородичного образа, а монастырское предание было записано в позднее время; Бог весть, сколько в нем правды.
Молитвенник из Филиппа тоже вышел изрядный. Житие хвалит его за искусство в «соборном пении».
Братия проявляла к нему самые добрые чувства: «…бысть всеми любим и почитаем, и хвалим». Очевидно, инок Филипп заработал в общине высокий духовный авторитет. Только тогда, по прошествии нескольких лет после прибытия на Соловки, он взялся за первый монашеский подвиг.