– То и воюем всякой год язык на язык, и спокою нету! А чтобы едино все устроить!
– Как едино?
– Ну, все! Вместях! Все земли, все языки!
– И ничо не получится! Ну, сам посуди; они вон скот пасут, тут ты пахать затеял. Ему скота уже не выгнать. Или там торговое дело. Тверь с Новым Городом и то промеж себя не сговорят!
– Земли кругом много!
– Много, а мало! Вон деремся, стало, не хватат!
– Мы тут гуторим, братцы, а он тамо лежит, поди волки уж объели…
– Волк осенний не злой!
– Жаль мужика.
– Вестимо, жаль. А кажному свой черед. Все под Богом ходим!
Воротились очередные от коней. Мужики стучали зубами.
– Издрогли!
– Попляши!
– Пусти в середку, падло!
– О чем гуторили без нас?
– Да все про татар! Кто бает, добрые они, кто перебить грозится.
– Перебить можно. Что делать потом? Мы бы счас и без татар с князь Андреевыми ратились, а то с Новым Городом.
– Хозяин нужен.
– Добрый хозяин нужен!
– Где его взять, доброго. Да и доброго-то особо с нами, дураками, нельзя, на шею сядем!
– Чтобы хозяин! Чтобы свое и берег. А уж кто добро бережет, худа не сделает. За хозяином и мужику способнее жить.
– За хозяином мы бы счас по домам щи хлебали!
– А что! И то верно!
– Счас бы бабу под бок… Уснуть бы… С бабой и сон слаще. Угрелся, тово! Тут, под рукой, тепло да мягко, ты ее, понимашь…
– Ну, Парфен, тебя сколь дён не кормить нужно, чтобы ты о бабах забыл?
– А я помру, братцы, а все одно скажу: без бабы не жись!
– Жалко мужика. Мы тут языки чешем, а его, може, и замело снегом-то.
– Оставь…
– Как думашь, усидит Митрий Саныч на столе?
– Боярина спроси. Я что! Только спрашивать будешь, под праву руку не ставай, левой он не так дюж драться, а правой враз сопатку на сторону своротит!
– Спите, мужики, рассвет скоро!
– Поспишь тут, с покойником…
– А не вспоминай, мужики! Не вспоминай!
– Кажется, снег пошел. Что боярина-то нет долго? Его бы не потерять, мужики!
– Федюха, спишь? Тогды тебе нас вести, ты грамотной!
– Тут грамота ни при чем, – нехотя отозвался Федор. – Вон Васюк Ноздря поведет! Он один не перепался, коня привел, а мы все дернули…
Федор еще полежал, чувствуя, как не хочется ему делать то, что нужно было сейчас сделать. Потом сел и сказал решительно:
– Вот что, други. Надо съездить, схоронить хотя, а не воронам кидать!
Он встал и под молчание ратных начал натягивать кольчугу. Уже ступив к выходу, сказал негромко:
– Двоих надо еще. Кто пойдет?
Ратники зашевелились. Поднялся Ноздря, сам уже окликнул Парфена:
– Иди! Неча тут о бабах!
Прочие облегченно засмеялись.
Вышли, разом издрогнув, в темень. Подстыло крепко.
– Куда тут? Глаз выколи!
На тихий свист скоро отозвались из лощинки. Обратав, повели коней.
– И коней сколь дён не расседлывам! – пожалел Парфен. – Тоже и животина мается из-за нас!
Кони тихо ржали, толкались теплыми губами в ладони. Поехали.
– Кажи дорогу! – приказал Федор Васюку. Ноздря поехал напереди. Федор сперва не понимал, где они, откуда и куда едут, но вот миновали лесок, и сразу узналось место, выбеленное теперь молодым снегом. В лощинке остановили. Спешились.
– Вот что! Ты, Васюк, пожди тута, – решил Федор. – А… коли что, подмоги… Давай, Парфен!
Они пошли, сгибаясь, выбрались на подстылое поле. Издали долетел не то свист, не то клекот. Оба, не сговариваясь, кинулись наземь. Полежав, – от стылой земли леденели руки, – Федор шепнул:
– Поползли!
Они проползли чуток, потом привстали, побежали, согнувшись.
– Где-ка его тута найти!
– Найдем!
Смутная тень, не то собаки, не то волка, шарахнулась в темноте.
– Вона!
Мужики подошли к белеющему пятну.
– Татары уже побывали… Ободрали донага!
Труп застыл. Федор подвигал мертвеца за плечи.
– Понесли!
– Давай мне, – сказал Парфен. Взвалил на спину и понес, рысью побежал, уйти скорее с проклятого места. Потом настал черед Федора. Он принял холодную страшную тяжесть себе на спину и, сцепив зубы, побежал. Доволокли до коней.
– Снежок вроде! – говорил Парфен, поглядывая вверх. – Следы заметет. Тута зароем?
– Не, отвезем! – возразил Федор. Васюк молча начал помогать. Тело обернули попоной и перевязали татарским арканом, что был у Васюка. Лошадь захрапела, почуяв мертвеца.
– Ничего, ничего! – успокаивал Парфен, оглаживая морду лошади.
– Трогай!
Уже было думали, обошлось, когда невдали опять пронесся словно орлиный клекот.
– Татары!
Мужики замерли.
– Бросим?
– Трогай!
«Лишь бы не заржал конь», – думал Федор, пока они выбирались из ложка и миновали рощицу. Проехав кусты, вновь остановились. Мутный свет луны пробился сквозь бегущие облака, что-то как словно шевелилось на поле.
– Коли увидят, не уйдем! – прошептал Парфен. Федор не ответил. У него самого мурашки пошли по телу, кольчуга на миг показалась ледяной. Он оглянулся, приметив в стороне кусты, тронул туда, хоронясь в тени крайних дерев. Мужики молча и кучно трусили за ним. Клекот еще раз долетел, уже удаляясь. Пронесло!
Боярин все еще не воротился, и Федор, неволею взявший на себя началованье, велел хоронить. Ратники стали рыть яму. Лопаты не нашлось, в ход пошли топоры и мечи. Выгребали руками и шеломами. Рыли молча, сопя. Наконец углубили подходяще.
– Попону, что ли… Нехорошо нагова хоронить!
Федор уже хотел доставать свою рубаху, когда сзади кто-то сказал:
– Тута рогожи есть! В рогожу свертим, сенца… Сенцо завсегда покойнику кладут.
– Крест-то на ем?
– На ем.
– Дивно, татары креста не тронули!
– А чего им! Медь, не серебро дак.
– Ну! – Федор снял шелом, и все обнажили головы. Он поднял глаза горе и, сурово глядя в темноту, прочел «Богородицу». Потом начал «Со святыми упокой». И тихо, не подымая голосов, вполгласа, мужики подхватили молитву. Кончив, Федор перекрестился, и все перекрестились. Он хотел что-то еще сказать, не нашел слов, вымолвил только:
– Прощай!
Тело, обернутое в рогожу, опустили в яму, на сено. Федор, уже взявшись до конца руководить, первый бросил горсть мерзлого песку. За ним стали кидать все. Перемешанная со снегом земля посыпалась с глухим шорохом. Скоро яму наполнили. Уже тюкал топор – это Васюк, отойдя к деревцам, мастерил сосновый крест. Крест водрузили, притоптали, обровняли могилу и пошли гурьбой обратно в сарай.
– Вот и схоронили мужика! – удовлетворенно переговаривались ратники.
– Все не воронам на расхыстанье!
– А боярин все не едет. Ну, Федор, не воротится, будешь у нас старшой!
Глава 64
Шел снег. Дмитрий подскакал к терему, спешился, отдал коня. Долго околачивал себя на крыльце. Полез внутрь. Обожженное стужей лицо горело. В терему ждал Гаврило с вестями из Орды.
– Что ж делать-то, Олексич? – спросил князь, сваливаясь на лавку и тяжело уронив руки. Старый боярин прокашлялся:
– Кажись, уходят. Ополонились. Сюда все ж таки не полезли, гляди!
– Я не о том… А так и станет Андрей на нас татар водить кажен год? Что же делать-то!
– Слух есть, что Телебуга, сынок Менгу-Темерев, ладит на место хана.
– Слышал уже. Говорят, верно. Мне и брат из Москвы весточку прислал.
– Нынче в Орде Ногай всема правит! У них тоже, что и у нас! А Ногай против Телебуги. Ногай хочет все под себя забрать. Туданменгу бесерменской веры, Ногай, слушок есть, тоже, да скрывает ото своих. Дак ежели Ногай укрепится в Орде…
– Что ж мы, бесерменам руку протянем?
– Какой он там веры, нам не разбирать. Телебуга тоже не православный, а только случай дорогой. Ногай сейчас не осильнел, ему руку протяни, рад будет. Опять же законного князя ему поддержать прямая выгода. А опоздаем, Андреевы бояре туда кинутся.
– Что ж они до сих-то пор думали?! – хмуро спросил Дмитрий.
– Семен увяз в Орде. Промашку сделал. Все ходил вокруг Менгу-Темеря сперва, и сын у его там, в Сарае. А с Ногаем-то поврозь! А Ногай силу забрал, так вот, и Семена под ноготь можно…
Дмитрий забрал лицо в руки. Эх, не этого он хотел, не о том мечтал! И не отступишь уже! Он поглядел на Гаврилу красными от недосыпу тяжелыми глазами:
– Что ж! Тут под Ордой, и там… Может, с Ногаем-то и одолеем.
– Он, слышь, на Киеве, да на Чернигове, да на волынских и галицких градах сидит, – подхватил Гаврило. – Ксения Юрьевна Тверская дочь на Волынь выдала. Мыслю, и они с Ногаем дружбу затевают. Окружают нас со всех сторон!
– Что ж, Гаврило, таки и послушаю тебя! Умней все одно никто не скажет! Вели собирать дружину, серебро, рухлядь, порты. В Орде дарить – много нужно! Еду сам! Сына на тебя оставляю, меньшого. Сбереги. Ивана возьму с собой. Пусть поглядит… Ежели воротимся с им!
Снег шел густой, сухой и ложился плотно. За день мороз подскочил еще. Солнце вставало в оранжевом круге, промороженное. Зима наступила всерьез.
Глава 65
Дмитрий воротился из Орды весной, с новым ярлыком на великое княжение, подтвержденным Ногаем. Еще прежде того дошли вести, что на Русь поставлен в Царьграде новый митрополит, родом гречин, Максим[2]. Митрополит, слышно, едет в Киев, и тоже собирается прежде в Орду, к Ногаю, за ярлыком, а в Суздальской земле ждать его надо не скоро.
Андрей, прослышав об Дмитриевом возвращении, кинулся к Новгороду. Дойдя до Торжка, вызвал в Торжок посадника, Смена Михайлова, и старейших бояр, заключил с ними ряд: «Яко стати всем заедино, ему, Андрею, не соступатися Новгорода, а новгородцам не искати иного князя, но быти всем вместе, в добре и во зле». Отпустив новгородцев, он устремился в Суздальскую землю собирать рать, но рать собирать было не из кого. Узнав о ханском ярлыке, все отворотились от Андрея. Земля устала от разоренья и татарских грабежей, земля хотела мира и законного главы.