– Окуджаву, конечно, ну, а потом… Возможно, сумеем перейти к «Серебряному веку», – вдруг выскочило у меня.
Но товарищи не смутились.
– А почему не сразу – «Серебряный век»? – мечтательно закатила глаза темно-синяя.
– Класс очень слабый, – поделилась я, – сразу им этого не осилить.
– Как интересно вы работаете, – дружно восхитились тетки. Им как будто стало легче. Окуджава, «Серебряный век» – это выглядело уже вполне пристойно, уже входило в джентльменский набор. – Когда у вас вечер Окуджавы? Вы сказали, после Нового года? Нельзя ли пригласить нас?
– Нет, – сказала я неожиданно грубо даже для самой себя. – Я не думаю, что мне захочется еще проводить подобные мероприятия. Если один вечер вызвал необходимость отчитываться в горкоме, то серия вечеров, возможно, потянет на КГБ.
Тетки даже не сморгнули.
– Это внеклассное мероприятие, – добавила я, – а зарплату я получаю только за уроки.
Пауза была краткой и почти незаметной. Они продолжали восхищаться, извиняться и благодарить. Стало понятно, что можно уходить.
Я не смотрела на своих начальников, когда произносила эти сами собой вырвавшиеся слова. Они не издали ни звука за все время нашего пребывания пред сильными мира сего. Но оказавшись на улице, как-то быстро начали восстанавливать цвет лица и выпуклость черт.
Обратный путь мы проделали тоже в полном молчании. Однако переступив порог школы, директриса вновь обрела стать и голос.
– Педсовет! Срочно! – провозгласила она. Ждать окончания уроков было выше ее сил. Ученикам дали задания, назначили старших и ответственных, а учителя собрались в учительской.
Тамара Николаевна заняла свое обычное место. Завуч, еще молодой и крупный мужчина, привычно выполнявший при ней роль тени, примостился рядом. Она победно, по-королевски, оглядела свое верное войско и поздравила всех с победой:
– Нас похвалили в горкоме! Наша работа оценена! Мы будем продолжать! Обалдевшие, не знающие, чего ждать, учителя перевели дух и загалдели. Попытались задать вопросы, но директриса не слышала их, поглощенная своей напряженной умственной работой. Все произошедшее за последние два дня ей не так-то легко было переварить. Вдруг она посмотрела на коллег и заговорила уже с совершенно другой интонацией:
– Но Степанская какова! Кто бы мог подумать! Она никого не боится... Никого!.. Это страшный человек! – добавила она как бы для самой себя, нимало не смущаясь моим присутствием.
Татьяна АДАМЕНКО
КАК КИАРАН ГОЛОС СЕБЕ ВЕРНУЛ
Когда Киаран, менестрель из графства Лаут, сын кузнеца и фейри, был еще совсем юнцом, взбрело ему в голову на спор прокатиться на келпи – она-де его не сможет утопить.
И вправду не утопила, только катался он сентябрьской ночью, под дождем и заполучил жестокую простуду, от которой все горло словно ободрало железной теркой.
И даже когда вернулось здоровье, голос не вернулся, остался сиплым, глухим и тихим. Понял Киаран, что келпи на свой лад отомстила ему за прогулку на своей спине, проклял свою глупость и самонадеянность и пошел к ведьмам-знахаркам.
Да вот только ни одна из них не согласилась ему помочь, потому что в ту пору сильнейшей из них была Элисон Гросс, а Киаран сочинил про нее песню, которая ославила ее ухаживание за красивым батраком на всю Эрин.
Наконец в совсем глухой деревушке, чье название не слышали даже в Ахаваннахе, ему сказали, чтобы шел он к скалам Слив Лиг и там искал домишко ведьмы в тумане. Захочет она – туман рассеется и человек выйдет прямо к порогу. Не захочет – и крика никто не услышит.
Киаран только усмехнулся, расчесал свою бороду и отправился в путь.
Ведьма ждала его на пороге, и Киаран понял, что, окрестив Элисон Гросс самой уродливой ведьмой в Эрине, он поторопился.
Но беда с голосом уже научила его немного сдерживать нрав, и он изложил свое дело хозяйке с отменной вежливостью.
Та сказала:
– Что взять с менестреля, кроме голоса? Значит, и расплатиться ты со мной сможешь, только вернув голос, так?
– И чего же ты хочешь? – опасливо спросил Киаран.
– Хочу, чтобы ты, исцелившись, остался здесь на три дня еще и все эти дни пел песни о моей красоте.
Выражение лица у Киарана разбилось, как лучшее фарфоровое блюдо короля. Но только он успел подумать, что сможет обойти ее условие, воспевая ведьму как «девчонку лет ста и намного красивей свиньи», как ведьма ухмыльнулась и предупредила:
– И чтобы никаких насмешек в твоих песнях не было. Я хочу такую же песню, как ту, что пел Маккаферти о Розе из Дублина.
И она, одну за другой, отмела в сторону все словесные увертки, которыми Киаран надеялся выручить себя из беды.
Но у него оставалась в запасе хитрость, которой научила его матушка, так что он, поторговавшись для виду, согласился.
Целый день ведьма парила его, кутала, била прутьями и гладила листьями, заставляла пить туман и полоскать горло отваром, настоянным на мертвых пчелах. К вечеру Киаран вдруг понял, что песня снова может легко и свободно литься из его горла.
Он откашлялся, сплюнул застрявшего в зубах слизняка и от души сочинил песню о мастерстве ведьмы со скал Слив Лиг.
Ведьма не растрогалась таким подарком, а лишь напомнила, что к утру он должен приступить к воспеванию ее красоты. И улыбнулась во все сорок два черных зуба.
А утром Киаран сказал:
– Как истинный менестрель я могу спеть песню о тебе, только если ты скажешь мне свое настоящее имя. Песня о красоте Ведьмы Со Скал не будет истинной песней.
Ведьма, против его ожиданий, не разгневалась, а расхохоталась, и с легкостью назвала ему свое настоящее имя.
Делать было нечего, Киаран дрожащим голосом начал петь о ее красоте.
И вот чудо – слушая его медовый, бархатный, золотой голос, ведьма и вправду становилась все красивей и красивей.
К ночи третьего дня стала она настолько хороша, что Киаран закончил песню и женился на ней.
И ее истинное имя изменилось, ведь она взяла себе имя мужа.
Скоро Киаран понял, что жена у него как была ведьмой, так и осталась, даром что теперь красавица. Как скоро?
Ну, пожениться они поженились, а до деревни Килкерлей, где жили отец с матерью Киарана, еще не доехали. И в одну из ночей, когда Киаран усердно возделывал свое поле, у него из носа пошла кровь, капнув прямо на белое лицо жены.
И оказалось, что вместо жены в постели лежит сучковатое, корявое бревно. Жена его с верха поленницы взяла, зачаровала и мужу подложила. И, наверное, не первую ночь уже!
Киаран взял в руки это бревно и пошел искать жену: звал, понятно, ее такими словами, какими шелудивую собаку не зовут, а перед глазами все плыло от ярости.
И вдруг оказалось, что жена его вот, лицом к лицу стоит и улыбается. Киаран оторопел, замер с бревном в руках, а она улыбнулась еще шире, подняла руку и влепила ему такую пощечину, что у Киарана в ушах зазвенело, он бревно уронил… и звон этот не проходит никак, голова пустая, руки-ноги бессильные и недвижимые, глаза ослепли…
Стал он камнем, и только голос у камня остался человеческий: Киаран продолжил сыпать проклятьями.
– А что это с тобой? – удивилась супруга. – Ты должен был стать камнем без голоса!
– А голос я у тебя раньше честно выкупил! – сообразил Киаран.
– Ну что ж, посмотрим, много ли толку будет с твоего голоса на дне озера! – пообещала ведьма.
Вскочила на вертел от очага, закинула камень себе за спину и полетела.
– Ты же опять в каргу превратишься, если я тебе петь не буду! – в отчаянии выкрикнул Киаран.
– О моей красоте теперь поют десятки десятков, – усмехнулась ведьма. – Что ж ты думал, ради одного твоего голоса я теперь буду замужем жить, заживо гнить? Шабаши брошу, чаровать и убивать перестану?
Киаран именно так и думал, но ответить ничего не успел: падал вниз, в воды лесного озера.
Упал не в самую глубь, а чуть поближе, потому что спина у ведьмы занемела, и она сбросила камень малость пораньше, чем нужно было.
Покружилась над взбаламученной водой и улетела, распевая последнюю песню, что сложил о ней Киаран, и думая, что очень удачно стала соломенной вдовой.
Теперь Киаран тоже очень хотел стать вдовцом, а еще хотел снова видеть, ходить, дышать, но что он мог, лежа под водой в мягком иле?
У менестреля остался голос, и менестрель сложил песню-мольбу, песню-плач, песню-призыв. Он пел, зная, что его не услышит никто, кроме озерных рыб.
Только не знал Киаран, что его песни поднимались с самого дна озера, превращаясь на поверхности в волны, и корни кувшинок задрожали, как струны арфы. Слов было не разобрать, но мелодия жгла и волновала сердце любого, кто услышал бы ее.
И однажды ее услышал святой Коллин, который как раз решил, что на Линдисфарне слишком шумно стало, и надо подыскать себе новое тихое место для отшельничества.
Святой шел, благословляя все на своем пути, что убежать не успело, и вдруг услышал мелодию дивной красоты и печали. Вышел на берег озера и увидел, что ее словно бы поет сама вода, и деревья, и небо над ними, упал на колени и возблагодарил Господа.
Тогда Господь по милости своей велел ангелу прикоснуться к ушам святого Коллина, и тот вдруг услышал слова и узнал всю печальную историю менестреля Киарана.
Святой благословил это озеро и всех его обитателей, и от его благословения чары развеялись.
Ангел святого Коллина нахмурился, но Коллин уже и сам понял, что поторопился: камню не вредила толща воды, под которой он лежал, а вот возвращенному из камня человеку!..
Святой перекрестился и бросился в воду. На полпути он встретил косяк рыб, которые несли на своих спинах недвижного Киарана.
Рыбы вынесли Киарана на берег, и святой Коллин помог ему прийти в себя.
Киаран поблагодарил его и заторопился домой. Ему казалось, что он три века провел под водой, хоть оказалось – всего три месяца.