Млечный путь № 2 2018
Повесть
Роман ЛЕОНИДОВ
ГЛУПАЯ ПТИЦА ФЕНИКС
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде на луне или на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь срамный или бесчестный поступок <…> и если б, очутившись потом на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с земли на луну, – было бы мне все равно или нет? Ощущал бы я за свой поступок стыд или нет?
Ф. Достоевский, «Сон смешного человека» (т. Х, 425 – 426)
Около девяти часов вечера, не дождавшись красной дичи, драматург Корецкий и актриса Леднева покинули квартиру мецената Б. в Дульном переулке. Спускаясь по лестнице, драматург, попыхивая трубкой-носогрейкой, с усмешкой заметил, что дама едва держится на ногах.
– Я развинтилась, как сопливая девчонка, – вздыхала она, цепляясь за спутника. – Но вы не осудите слабую женщину, милый… Я страшно устала.
– Осуждать вас? Помилуйте, чего ради! – запротестовал драматург, чертя огоньком трубки восклицательные знаки. – Вы спасли мою лубочную пьесу; переиграли толпу голодных клакеров. Такая работа, сударыня, кого угодно свалит с ног. Да мне бы нужно вас на руках носить. Право, на руках…
– Упаси бог, вдруг надорветесь, – хохотнула она. – Еще иск через судейского затребуете.
– И затребую, – подтвердил он, вдыхая запах китайской сирени, витавший над актрисой. – Я, знаете ли, не привык давать обратный ход. Сдержанность не в моем вкусе.
Он грубо привлек ее, но она увернулась, прикрыв его рот горячей ладошкой:
– Табакерка. Когда вы бросите свою ужасную трубку?
– А я ведь могу и обидеться. Нет, серьезно.
– Полноте, Жорж, – холодно сказала Леднева, поправляя шаль. – Я до сих пор не могу взять в толк, зачем вы привели меня сюда? Разве вы не знаете, что от этого дома у меня начинается сенная лихорадка? И потом, говорят, здесь по ночам бродит рыбья душа репортера Голобородько. Ужасно его боюсь.
– Пустое. – Корецкий обиженно прикусил губу. – Ваш щетинистый и потертый сельский борзописец в действительности деловой человек. Сегодня он был в ударе. Не дождавшись последнего акта, убежал строчить хвалебную рецензию о «Железной деве».
– Это правда? – удивилась она. – Я до слез тронута вашей щедростью. Сколько вы заплатили?
– Сущие пустяки, – отмахнулся Корецкий. – Голобородько нынче сидит на мели.
Они молча вышли на пустынную улицу. Уездный город был погружен во тьму, и только одинокий чугунный фонарь помигивал газовым рожком, отражаясь в лужах мостовой.
– Силен! – позвал Корецкий, пытаясь понять, с какой стороны стоит его коляска. – Подавай экипаж, бездельник!
Но ответа не последовало, и, выругавшись про себя, драматург потащил даму к перекрестку.
Экипаж стоял неподвижно. Кучер сладко посапывал, уронив косматую голову на широченную грудь. Норовистая лошадь испуганно косила глаза и, как балерина, перебирала тонкими ногами.
– Вы только полюбуйтесь на эту живую волынку, – проворчал Корецкий. – Спит, тюфяк этакий. Умаялся. Попрыгаешь ты у меня в мешке.
Он взял кнут и толкнул Силена в бок. Кучер громко крякнул и нехотя слез с козел, бормоча заученное приглашение:
– Коляска подана, господа.
– Где только сыскался такой нуль бородатый? – ругался драматург, помогая Ледневой устроиться на сиденье. – Видеть тебя более не желаю. Сгинь.
Силен стоял как вкопанный и только оторопело охал, досадуя на историю, которая с ним приключилась.
Натянув лайковые перчатки, Корецкий влез на козлы и, уцепившись за вожжи, зычно спросил, подражая интонации городских ямщиков:
– Куда подать прикажете-с?
Ледневу позабавила выходка Корецкого. Она громко рассмеялась и, откинувшись на кожаные подушки, сказала:
– Пошел в лес, голубчик. В самую чащобу. Только не упадите по дороге. Шутник.
– А это с превеликим-с удовольствием, – обрадованно заверещал Корецкий. – Прокачу с ветерком и даже без покрытия дорожных издержек. Держись!
Он щелкнул кнутом, и лошадь, чувствуя за спиной неумелого возницу, резко дернула коляску, обдав павшего духом Силена комьями липкой грязи.
Они лихо катили по раскисшим от дождя улочкам, изредка перебрасываясь короткими репликами. Мимо проносились серые, как бы вытканные на старом гобелене фасады купеческих домов, глухие каменные заборы, покосившиеся вывески лавочников, чахлые кроны деревьев, побитые недавним градом. Экипаж отчаянно петлял, рессоры жалобно пели, из-под колес шныряли жирные коты, сверкая холодными угольками глаз. Корецкий едва справлялся с пугливой кобылицей. Он правил наугад, надеясь, что случай поможет ему выбраться на объездной тракт. Однако утомительная тряска и опасные виражи вскоре стали ему докучать. Качаясь, точно ворона на столбе, он притормозил возле склада акционерной компании, где, к счастью, обнаружился сторож, за гривенник указавший кратчайший путь. Трезвый и уже немного злой, драматург стеганул лошадь. Срываясь на галоп, она вскоре вывезла их за пределы города, прощально мигнувшего лампадным светом нищенских мазанок.
Почти весь этот путь актриса не открывала глаз. Ей хотелось только слышать, только ощущать эту странную земную ночь. Цокот копыт, порывы свежего воздуха наполнили ее ощущением забытого покоя.
«Всегда бы так, – бессвязно думала она, – ехать без цели, желаний, просто так, в никуда… где нет назойливых поклонников, портнихи, которая дерет втридорога, борьбы за роли, за бенефисы… Быть только прохожей, оставить тряпки, мишуру, закулисные дрязги. Знать, что впереди одна дорога, верстовые столбы и пыль… пыль…»
Коляску резко подбросило на ухабе. Леднева от неожиданности открыла глаза и ахнула. Кругом стоял молчаливый лес, и только узкая полоска неба ярко искрилась северными звездами. Казалось, еще мгновение и экипаж взлетит, с грохотом помчится по переулкам созвездий, давя колесами хвосты зазевавшихся комет. Болезненное возбуждение охватило актрису. Она сорвала искусно пришпиленную шляпку и, размахнувшись, швырнула в темноту. Кружась, точно подстреленная птица, шляпа упала на кусты. Леднева с облегчением почувствовала, как пряди волос, подхваченные ветром, оплели ей лицо, плечи. Прошлое уже представлялось миражом: шум премьеры, трескотня репортеров, утомительный банкет в Дульном переулке.
– Браво, Жорж! – воскликнула она. – Из вас получится лихой извозчик.
– Вы мне льстите, мадам.
– Ничуть, – лукаво возразила она. – Это всего лишь скромная увертюра к громким словам. Ваш экспромт удался на славу: тишина, покой, дикая природа… Здесь я становлюсь совсем другой. Прежде думала, что у меня уже нет никакой души. Так, один пепел. А теперь вдруг показалось, что жизнь еще можно изменить, для этого не обязательно делать парафиновые маски в клинике Леже.
– А, понимаю, понимаю… – усмехнулся Корецкий, пуская лошадь шагом. – Вы пародируете монолог папского нунция из шестой картины. Ядовито.
Она собралась было изобразить негодование, но неожиданно сникла. Ей послышалось, будто вдали пробил колокол. Чистый перезвон трижды прокатился над спавшим лесом и растворился в птичьем гомоне. Актриса вздрогнула, вскочила с сиденья и едва не вывалилась из коляски. Она задыхалась. Страшная боль пронзила ее тело, сознание раздвоилось, и ясный внутренний голос отчетливо произнес: «Это генетический сигнал… Теперь ты свободна… Абсолютно свободна…»
И тотчас яркие картины прошлого обрушились на нее, закружили, смели неподлинное «искусственное Я», которое долгие годы осуществляло над ней грубый интеллектуальный контроль...
…Она увидела злополучную орбитальную станцию генератора плазмогенов, с которой начался закат ее научной карьеры. Станция уже была пустой и помертвевшей. После отключение генератора команда эволюциологов трусливо телепортировалась в увеселительный центр Альфа-Рау. Теперь в отсеках нагловато орудовали «дубль-мены», среди которых она чувствовала себя абсолютно ненужной, коварно покинутой в самый горький час жизни. Но о ней забыли не все. Следственный отдел Центра координации поспешил провести предварительный допрос через советника Эрнотерна, старого политикана, который слыл лучшим специалистом по «неуправляемым процессам». Дознание шло по линии «МС-галакт» и носило полуофициальный характер.
Эрнотерн появился в глубине стереокона надутый, важный, и с покровительственной улыбочкой стал дотошно перечислять последствия катастрофы на планете Делье-М. Он говорил о том, что эволюция вышла из-под контроля, гуманоидов протопопуляции вытесняют опасные для биосферы мутанты, парламент Октавы был срочно созван для решения вопроса о глобальной стерилизации Делье-М. Эрнотерн долго изощрялся в риторических фигурах, умело затушевывая смягчавшие вину обстоятельства. Бездушный чиновник умолчал о многочисленных дефектах устаревшей аппаратуры, о необоснованных срывах профилактических мероприятий, нехватке энергии и штурмовщине. Он не высказал никаких сомнений по поводу устаревшей схемы управления мутагенезом, которая допускала повышение мощности излучения до трех миллиардов условных единиц. Всю полноту вины он возложил на главного системотехника и тех «безответственных лиц, допустивших нарушение режима излучения, которые понесут серьезное наказание». Последние слова Эрнотерна прозвучали настолько категорично, что она поняла – Координаторы уже наметили проведение очередной операции по устранению «разложившихся, вырождающихся элементов». Но она не хотела легко оставлять поле боя. У нее были оправдательные документы: акты, рекламации, кристаллокопии официальных переговоров с поставщиками дефектного оборудования. Ей казалось, что Эрнотерна еще можно загнать в угол, но лицо советника внезапно сжалось в черную точку и погасло в глубине стереокона. Новый поток образов хлынул из глубины времени…