– При чем тут это?
– А при том, что она уже дважды успела стать совсем другим человеком!
– Но ведь характер человека почти не меняется, – защищался я.
– Меняется! Еще как меняется. Просто мы этого не замечаем, предпочитаем не замечать. Это нам кажется, что никто и ничто вокруг не меняется. Человеку присущ консерватизм во взглядах, на том он и стоит. С возрастом лишь усиливается.
– Мир меняется, – поддержала мужа Леля, – и меняется все быстрее. Мы просто не успеваем меняться вместе с ним, и консерватизм помогает сохранить устойчивую картину мира.
К ним присоединилась и Наташа:
– Кстати, в этом основная проблема хомо советикуса. Очень сложно ему приспособиться к нормальному капиталистическому укладу. Вот возьми…
– Да что вы все сговорились, что ли? – взбеленился я. – Любители потеоретизировать! – От злости язык у меня стал заплетаться, и я выговорил это слово лишь с третьей попытки.
– Ладно-ладно, не будем… – примирительно сказал Семен. – Наташенька, а нельзя ли повторить кофе? И кардамон не забудь.
– Люська не изменилась! Я даже ее сразу узнал! – упорствовал я, но спорить со мной уже никому не хотелось: это не способствует пищеварению.
На следующее утро у Оленьки поднялась температура, она жаловалась на живот и натужно кашляла. Хотя я был в отпуске и вполне мог посидеть с ребенком, Оленька так вцепилась в маму, что Наташе пришлось позвонить на работу и предупредить, что не придет. Обойдутся.
Про встречу с Люськой Наташа и не вспоминала, а когда я засобирался, удивленно спросила меня, куда я. Меня отпустили, только сначала мне пришлось сбегать в аптеку за жаропонижающим.
Я опоздал минут на пять, но Люськи в кафе не было. Я решил покурить у входа.
Было жарко. Людей на улице почти не было. Две филиппинки семенили за покупками, прикрываясь от солнца зонтиками. Им навстречу старушка катила самодельную тележку с продуктами. Камень попал под колесико, оно отскочило и покатилось в мою сторону. Я затоптал окурок и подобрал колесико. Пока я приделывал его к тележке, старушка кляла какого-то Моше. Наверное, это он смастерил тележку. Старушка пожелала мне здоровья до ста двадцати и продолжила свой нелегкий путь. Тут я заметил приближающуюся Люську.
Она шагала, словно по подиуму, четко ставя ноги в линию и придерживая длиннющую юбку рукой. Футболка на ней сегодня была темно-синяя с красной неизменной надписью на груди: «Just do it!».
– Солнышко! – сказала она, и мои губы сами сложились трубочкой.
Мы зашли в кафе и, не сговариваясь, направились к вчерашнему столику. Я помог ей удобно устроиться и уселся напротив. Люська взяла со стола салфетку и промокнула лоб. Мы сделали заказ: как вчера, только мороженое другое.
Два чувства боролись во мне. С одной стороны, любопытство, с другой – сострадание к Люське… Второе перевешивало, поэтому я не мог заговорить первым. Люська же… Ей было тяжело, и она откровенно тянула время.
– Я думала, ты придешь с женой. Ведь ты женат? – Она кивнула на безымянный палец моей правой руки.
– Да. Мы познакомились с Наташей незадолго до отъезда в Израиль. А Оленька родилась здесь, «сабра». Наташа хотела прийти со мной, но Оленька заболела.
– Тебе нравится в Израиле?
– Х-м-м… Я жалею, что не родился здесь. Завидую Оленьке, – усмехнулся я. Задать тот же вопрос Люське я не решился.
Она молчала. Принесли заказ. Люська отпила пару глотков кофе. Наконец она решилась.
– Башар сказал, что первого сына следует посвятить Пророку. Ах, какой это был мальчик!.. Сама доброта. Собирался после школы пойти по стопам отца: стать врачом. Мы уже обсуждали… Ну мы… Я, конечно, нет, все решалось без меня, но Мухаммед все рассказывал мне. Выбирали между Россией и Венгрией. Но тут… Одноклассник познакомил его со своим братом, членом какой-то организации. Мохаммед был таким впечатлительным мальчиком, не терпел несправедливость. Ему сказали, что евреи-поселенцы посягают на Аль-Аксу. Он взял на кухне нож и пошел резать поселенцев. Его задержали на блокпосте. Он выхватил нож и тут же получил пулю. Я ревела по ночам, а днем… Днем принимала поздравления и раздавала конфеты, ведь мой сын теперь герой!
Я слушал Люську, затаив дыхание. Сколько же выдержала эта женщина, сколько она натерпелась? Самое большое наказание, которое может послать нам Всевышний, это пережить своего ребенка. За что ей такое?
Я много раз слышал и читал в новостях о нападениях с ножами на наших солдат. Нападающих нейтрализуют, как правило, убивают – такова статистика. Я даже думаю, что в Палестине это модный способ самоубийства. Разумеется, я не стал говорить ничего такого Люське.
– Когда погиб Мухаммед, мой второй сын Мустафа стал скрытным и все куда-то исчезал. Меня обеспокоило это, и я сказала Башару. Но он был груб, накричал на меня. Велел ни во что не вмешиваться. Через две недели Мустафа подорвал себя на автобусной остановке, где собралось много солдат. Убил четверых, столько же – покалечил. Мне дали посмотреть его прощальное видеообращение. Аль-Акса, Аль-Акса, евреи, месть за брата… Азамат, мой третий сын, сказал, что все это глупости. Я обрадовалась, но… Оказывается, он имел в виду совсем другое. Он считал, что отдать свою жизнь, чтобы прихватить с собой несколько евреев, – слишком дешево. Нужна хорошая подготовка. Азамат стал изучать взрывные устройства. Это привело к трагедии: один из опытных образцов взорвался в руках Дауда, четвертого сына, помогавшему брату. Дауду оторвало обе руки.
– Боже мой, – вырвалось у меня.
– Тогда я попыталась бежать, прихватив младшего, Ваиза.
– Погоди. Помнится, на фотографии было четыре мальчика.
– Да, Ваиз родился после. Ему сейчас шесть. Но оказалось, за мной следили. Меня схватили в ста метрах от дома. А дальше… Один добрый человек помог мне бежать и дал немного денег. Тамару я нашла случайно, по объявлению. Проживание, питание, плюс небольшое жалованье. Вот и все.
Я молчал. Рассказ Люськи вызвал у меня противоречивые чувства.
– Хочешь еще что-нибудь? Может, салат?
– Нет-нет. Только еще сока.
Я заказал еще два стакана апельсинового сока. Ужасно хотелось курить.
– Ты не возражаешь, если я выйду покурить?
– Конечно, – согласилась Люська.
На улице было невыносимо жарко, особенно после кондиционера в кафе. Я постарался втиснуться в узкую полоску тени от пальмы. Могу ли я как-то помочь Люське, думал я. Дать денег на билет в Россию? Отвести ее в российское консульство, если у нее непорядок с документами? Надо обсудить с ней. Я позвонил домой. Оленьке стало хуже, и жена просила прийти поскорее.
Я вернулся в кафе. Люська в задумчивости тянула через трубочку сок. Я осушил свой стакан в два приема. Люська внимательно посмотрела на меня.
– Знаешь, я была не совсем откровенна с тобой. – В ее голосе зазвучали металлические нотки, на скулах заиграли желваки. Мне показалось, что передо мной другой человек.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я в некотором недоумении.
– Я попала сюда иначе. Не было никакого доброго человека. Добрых людей не бывает. Я долго думала, как спасти сына, я говорю об Азамате. Я даже пошла к его наставникам. Они сказали, что у меня есть лишь один способ: присоединиться к их организации, разумеется, если не будет против Башар. Он не был против. Они обещали, что не пошлют Азамата на задание. Я что-то вроде разведчицы. Ищу уязвимые места. Но чтобы заслужить доверие, я должна убить троих евреев.
– И сколько ты… – Тут только до меня дошел смысл сказанного ею и то, в какую ловушку я угодил. Я хотел что-то сказать ей, прокричать что-то резкое, может, даже схватить ее, но не смог выдавить из себя ни звука. Я приподнялся со стула, но тут же схватился за грудь: острая боль в сердце пронзила ее…
– Скорую! Вызовите скорую! Кто-нибудь! – закричала Люська.
Дальнейшего не помню. Очнулся я через день в Рамбам. У изголовья сидела Наташа. Она и рассказала мне, что было дальше.
Официант бросился вызывать скорую, а Люська сказала, что попробует поймать такси, и выбежала на улицу. Спас меня официант, рассказав парамедику, что Люська подсыпала мне что-то в сок. Он видел это, но не придал значения, потому что сначала она, совершенно не таясь, насыпала такой же порошок в свой стакан и размешала. Официант решил, что это наркотик. Мало ли на свете наркоманов – это не его дело. Люське, думаю, досталась сахарная пудра, а мне препарат, вызывающий паралич сердца, но постепенно, по мере его абсорбции желудком. Это должно было выглядеть, как сердечный приступ. Я где-то читал о таких препаратах. Первое, что сделал парамедик, это промыл мне желудок…
– Ее поймали? – спросил я.
– Пока нет, но никуда ей не деться.
– Мне надо поговорить со следователем. Она много чего мне рассказала.
– Конечно. Как только разрешит доктор.
– Тогда позови доктора.
Поймали ее через два дня, просто задержали в своем доме. К моему удивлению, ее рассказ оказался правдой, по нему ее вычислили без проблем.
А вечером позвонил Семен.
– Вот видишь, – победительно сказал он. – Человек меняется. Еще как меняется. Особенно легко он меняется под воздействием среды. Недаром говорят: «Если не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней!», то есть измени себя!
Миниатюры
Леонид АШКИНАЗИ
ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ СТАНДАРТ
Человек в сером форменном плаще подходит к подъезду. Он обошел уже три многоквартирных дома и устал, а в списке у него еще пять. Собственно, весь квартал; его он знает хорошо – за пять лет изучил. Начальство позавчера говорило, что фонды срезают, нагрузка растет и человеку, по-видимому, дадут еще два дома в соседнем квартале; он вспоминает этот разговор и вздыхает. Человек сверяется со списком кодов и опять вздыхает; у серьезных людей универсальный ключ, но он-то мелкий чиновник. Раздается дружелюбный писк, человек входит в подъезд и, не пользуясь лифтом, поднимается на второй этаж – в этом подъезде у него, согласно списку, один клиент. На левом лацкане у человека форменный бедж: «Министерство образования. Инспектор».