- Хиггинс? - переспросил я.
- Да, бывший хозяин дома. Заслуженный человек, профессор факультета ботаники Университета Торонто.
- А вы не могли бы мне дать его координаты?
- К сожалению, я не смогу этого сделать, - не меняя интонации, ответил риэлтор. - Дело в том, что профессор Хиггинс скончался, но я с удовольствием предоставлю вам телефон его внучатой племянницы. Она знает о доме все и с радостью ответит на интересующие вас вопросы.
В моей голове ничего не сходилось. Представить, что пожилой и больной человек скоропостижно скончался, я мог. Однако я не понимал, как за один день можно было успеть вынести из дома всю мебель.
- А когда профессор скончался? - поинтересовался я.
- Года два назад, а может, и три. В дом влезли грабители, и когда, по всей видимости, хозяин решил оказать сопротивление, его вместе с внучкой застрелили. Но смею вас заверить, мы предприняли все возможные меры, дабы полностью обезопасить этот дом и сделать его настоящей крепостью для новых жильцов.
Он начал мне объяснять устройство новых замков, но я его уже не слушал. То, что я узнал не поддавалось никакой логике. Не мог же я сойти с ума! Если эти телефонные звонки галлюцинация и голос Элизабет был лишь в моей голове, то откуда тогда у меня этот адрес и имена хозяев дома?
- Скажите, как звали внучку мистера Хиггинса?
- Элизабет Хиггинс, - не раздумывая, ответил риэлтор. - Это, конечно, все очень печально. Она училась в консерватории и считалась весьма многообещающей пианисткой. Моя жена несколько раз ходила на ее выступления и уверяла, что это новая Марта Аргерих.
В висках у меня начало сильно пульсировать, и в какой-то момент мне показалось, что массивные паркетные доски вот-вот уйдут у меня из-под ног. Пообещав подумать, я, задыхаясь, выбежал из дома и неожиданно заметил нечто очень необычное - цветущее миндальное дерево, росшее на углу дома Хиггинсов. Оно пряталось за раскидистой магнолией, что объясняло, почему я не заметил его сразу. Это первое миндальное дерево, которое я видел в Торонто. Возможно, какой-то особый морозостойкий вид... Затрудняюсь сказать. Но это был самый настоящий цветущий миндаль, источавший такой знакомый и близкий моему сердцу аромат.
Я не раз возвращался к дому на Гурон-стрит, делая это скорее неосознанно, чем преднамеренно. Всматривался в окна, надеясь увидеть в них силуэты людей, пытался разглядеть их лица. Клянусь, несколько раз мне даже показалось, что из приоткрытого окна на втором этаже я слышал голос Элизабет, но всякий раз понимал, что ошибся, и уходил ни с чем. Миндаль больше не цвел, а через несколько лет и вовсе засох, не выдержав суровых канадской морозов.
С того дня, когда в моей квартире раздался полуночный звонок, прошло почти пятьдесят лет и я уже начинаю забывать некоторые детали, а потому прошу прощения у дорогого читателя, если мой рассказ выглядел немного сумбурно. Допускаю, что я мог что-то упустить, но хочу вас заверить, что это никак не сказалось на общем смысле моего повествования. Не поверите, но последние несколько дней меня вновь преследует тот самый миндальный запах, и мне кажется, что это неспроста. У меня даже появилась мысль, будто все эти долгие годы я продолжал существовать в двух мирах. Один, в котором я сейчас сижу за письменным столом и рассказываю свои старческие бредни, а другой, тот, в котором живет Элизабет Хиггинс и все еще живо ее миндальное дерево.
Валерий Бохов
Видение
Наконец-то, это бессердечное солнце садится. Все когда-то кончается! И злое светило вот-вот закатится за большой бархан.
И тут-то только и начнется нормальная жизнь. Помню, в прошлом году геологи у нас стояли. Нет, не геологи. В прошлом году археологи были. Но и у тех, и у этих много схожего: натянуты палатки; навесы; тенты. Столовая у них, душ. Биотуалеты такие, из пластика. Камазы мощные, чтоб за арбузами гонять на базар, за водой, за отрядами, что по пустыне раскиданы.... Так вот они в волейбол только по ночам играли. Солнце село, пришла бодрость и появилась охота двигаться.
И все мы живем в таком же ритме. Спадет жара, тогда и можно будет расслабиться! Появится аппетит. И я как следует смогу поесть: первое; второе; третье. Единственный раз в день! Утром пью воду или компот; иногда лепешку пожую. А потом - весь день без еды. Лепешки у меня жена делает! Сыт ли, голоден ли - не оторвешься! Она белый кунжут сыпет в тесто! Когда горяча лепешка, то больше ничего и не надо! Я, считай, для этого тандыр ей и сложил - всем на зависть.
Стемнеет скоро! Шурпу разогрею. Хороша она у меня - ароматная, наваристая, острая...
Иногда я и сам делаю шурпу. А чего там: жир растоплю; мясо добавлю; луку побольше поджарю, помидоры там, ... Заливаю водой и с очищенной картошкой варю. Все! Я Вам говорю - все! Ничего больше не захочешь. Ни манты, ни шашлыка! На второе я вчерашний плов возьму, остался. А потом или зеленый чай, или шубат, это кумыс такой, возьму. Шубат у меня не кобылий, верблюжий! А верблюдица у меня - ни у кого такой нет. Шубат из - под нее получается и сладковатый, и солоноватый - все в меру. Ничего добавлять не надо! Вот врачи из экспедиций говорят: очень полезная вещь. Будто не знаем - с детства этот животворный напиток пьем! Как-нибудь разберемся. Я почему сегодня все сам: грею там, разогреваю? Жена моя, женушка с детьми к родителям уехала.
Но я не сильно по ним пока скучаю. Есть чем заняться. Есть у меня свое увлечение, хобби, иначе. Поем вот я, посуду сполосну - арык у меня прямо за дувалом течет - не пожалел денег, дал трактористу - он тут и прокопал ров. Чуть - чуть раздвоил русло! Получился, что твой Каракумский канал! Широкий! Все в махалля довольны. Да, что там в махалля, во всем кишлаке все радуются. Идет вдоль наших дворов и строений, а потом к своему руслу прежнему возвращается. А то был арык, поля только орошал; а у нас арычок - тюбетейкой перекроешь... Теперь и в сады отводочки не надо далеко тянуть... Ну, вот посуду помою, потом глиняный пол в доме водой полью... Щедро полью! Чего жалеть! Нет, не для мытья. Это для прохлады! Для блаженной прохлады. Ночью в простыню закутаешься...и спишь на полу, как младенец. Благодать! После армии первое время как я наслаждался! А там наоборот - мучился. Я в стройбате служил. Холод, снега, зима. Тяжело было. И мастерству мало чему новому в армии научился. Многое и до армии мог. Тандыры - моя работа. Еще умею колодцы копать. Дувалы кладу. В армии лишь фундаменты научился делать. Это для меня новое. А до армии я трехмесячные курсы электрика и киномеханика окончил. В армии пригодилось. По специальности я и в теперешней экспедиции работаю. Сегодня работы не было - никто не вызывал.
Так. Ну, до заката немного осталось. Подожду! Весь день ждал, а уж минуты - это не вечность же, - пролетят.
Так я про хобби говорил. Это после еды я залезу на крышу своего домика. Возьму с собой бинокль. И вот, если смотреть на северо - восток и ждать появления луны, то оно появится - это чудо. Но сначала там, вдалеке заалеют сахарные верхушки гор. Значит, дневное светило послало напоминание о своей злобной силе - свои закатные лучи.
Потом засверкают звезды - прохладные и чистые, будто омытые временем. И тут начнет восходить луна. Постепенно так воспаряет. Луна синего цвета в окружении легкой дымки. А вокруг луны голубые столбы и пятна.
Они называются "гало". Так говорил геолог Валентиныч. Знаете его? При восходе луны, медленном и плавном, появляется такое явление.
А затем уже появляется видение.
Валентиныч говорил:
- Это лунный мираж.
А я и сам знаю. Вот уже два года с мая по август я любуюсь им и оберегаю его.
Я знаю это, Валентиныч знает и жена моя. Несколько раз смотрела. А больше - никто!
Не пальмы с озером, как обычно рисуют миражи. Нет! Те на солнце.
А тут появляется очень маленький кишлак. Постепенно появляется, не сразу. К нему ведет наш дувал и наш арык. Но не доходят. Я проверял сам. Шагами. Я ходил туда. Я знаю, где этот мираж. Точно знаю. Много раз днем проверял. Но днем его нет. И следов никаких нет. Из нашего мира там растет один тополь. Не такой как рисуют - высокий, пирамидальный. Нет, этот кургузый, на нем мало листвы, почти одни сучья. Мало того, что я их считал и пересчитывал, я привязал красную тряпку на его нижнюю ветвь. Эта тряпка, эта ветвь, этот тополь видны в мираже. Только они. И в бинокль видны, и без стекол, на самом деле, видны.
А больше там ничего нет из окружающего мира, из нашего кишлака.
А в том, лунном мире, видно пять глинобитных домишек. Всего пять. Мазар, заросший зарослями можжевельника и арчи. Видно, что давний мазар, очень древний. Наружный слой глины на нем весь потрескался. На радость ящерицам. Их в лунную ночь ясно видно! Из одной трещины деревце абрикосовое растет. Там виден еще ручей, продолжение нашего арыка, весь в зарослях тугаев. Как там в жару, должно быть, прохладно! И на окраине этого уютного кишлака высится небольшой бугорок, холмик. И вот на этот бугорок перед полуночью всегда выходит девушка. Ее вижу и без бинокля, а могу и в бинокль. Она всегда смотрит в сторону гор. Ни разу она не обернулась. Ни разу! Постоит там пол - часа или час и исчезает. Не уходит, а исчезает. Растворяется в воздухе. Так мне кажется.
А больше там никто не живет. И животных нет. Никого не видно!
У нас тут, в нашем мире, всего много. Индюки, куры, собаки, ослы, верблюды живут. Ревут, кудахчут, квохчут, лают иногда. А там - тишина. Сколько раз вслушивался - нет звуков! Даже цикады там не звенят. И кроме девушки этой, а может девочки еще, - никого нет.
И вот что интересно - тут шумно: возгласы, гам, крики, удары по мячу, свистки, площадка залита светом. Аккумуляторы у них, знаешь, какие? Силища! Ну, нигде таких нет! А крики - муэдзин бы был, не был бы услышан. А ей хоть бы что! Не обернется! Не посмотрит сюда! Мне кажется, я думал об этом, она глухонемая. Бедная девочка! И жена как - то говорит: