Как ни странно, у них не работали мобильники. "Какое, к черту, "вне зоны действия", если вышка здесь совсем рядом"! - возмущалась Машка. Она, вообще-то сказала не "к черту", а матом. Она любила выражаться, но не всерьез, а так, "стиля ради" (ну как же, будущий филолог!). Это у нее, как она сама называла "мягкий мат".
В саду тот же результат, но как только вышли за калитку - все в порядке: каждый позвонил, наконец, своим, сообщил, что уже на месте, погода отличная, беспокоиться до понедельника ни малейших оснований нет. А вернулись назад, за калитку, один только шаг к дому и снова мертвая зона. Так не бывает! Правда, Машка вспомнила, что однажды у них так и было, но тогда вышку возле соседней деревни еще не поставили. Или вышка уже была? Ладно! Неважно.
Чье-то покашливание у забора. "А-а, дядя Петя"!
"Здравствуй, Машенька. С женишком приехала"? - умилился дядя Петя и протянул Славику руку поверх забора.
"Слава. Очень приятно", - отвечая на рукопожатие, Славик понимал, что говорит не то и не так.
Дядя Петя обстоятельно расспросил Машку о здоровье Палыча (ее папа), Сергеевны (мама), Таньиваны (бабушка), выразил глубокое удовлетворение от того, что все они совершенно здоровы. Машкины слова о том, что в университете у нее "все нормально", вызвали у него удовлетворение не менее глубокое. Затем последовал рассказ о его хозяйственных и семейных делах. Было ясно: соблюдает некий политес перед тем, как попросить денег. Машка дала ему сколько-то мелочи, и он откланялся.
- Нас прошлой зимой подломали, так родители на него думают, взяли так, ерунду, да и что тут брать?
- А часы с камина? - улыбнулся Славик.
- Так мы сначала и думали, что их того, - рассмеялась Машка, - к тому же, наверное, самая ценная вещь в доме. Но на следующий день часики вдруг появились, причем на том же самом месте, представляешь! Дядя Петя заходит во двор, лицо честное-честное. А как в открытом окошке увидел часы, ну да, опять на камине - аж поперхнулся. Пулей вылетел. Но после пьянки, разумеется, все забыл.
- Мистика, - иронизирует Славик.
Ужин на веранде. Та нехитрая снедь (его умиляет это книжное слово), что они привезли с собой, вдруг оказалась божественной. Ну да, потому что веранда, воздух, едва различимый шум поезда сквозь толщу леса, хор цикад в саду. И вино, что он взял по пути на вокзал, в общем-то наугад, тоже казалось сейчас необыкновенным.
А вот уже ночь, гущина ночи. А у нас на веранде лампочка. Холодно. А у нас на веранде тяжелые колючие одеяла.
Осторожно, дабы не разбудить, снял ее голову со своего плеча, выбрался из кровати. Она - Славик понял вдруг, что впервые видит ее спящей. Были встречи, пока нет родителей, пока ее брат еще в школе, а вот спящей... Начал подкладывать ветки в потухший было камин. Кажется, они просчитались, мало набрали, до утра не хватит. Камин действительно слишком много жрет. Когда Власть разрешила гражданам собирать валежник, вряд ли могла себе представить, как много будет жрать этот камин. А у него, Славика, вчера опять все закончилось быстро, то есть быстрее, чем ему хотелось. И Машка, конечно же, за ним не успевает. Просто из такта говорит, что ей "и так хорошо". Так что ни "перемена обстановки", ни романтика дачи, ни лесной воздух, ни красное вино ему не помогли. Во всяком случае, пока. Сам не зная зачем, снял часы с камина. До чего же уродливы и показывают какую-то хрень. Проходя через кухню (выход в коридор, ведущий на веранду здесь), поставил, почти что бросил часы на стол, под портретом деда.
Войти в сортир не решился. Не хватало еще наступить там на какую-нибудь живность, пусть у него и был фонарик. Помочился рядом со "скворечником".
Небо. В городе не бывает, не может быть таких звезд. Мир сейчас был очищен от всего своего наносного, от себя самого... за ради того, чтоб совпасть с сутью, истиной, сущностью собственной. В общем, примерно так, - одернул себя Славик.
Счастье - вкус, осязаемость, плоть - не слова "счастье", а самого счастья.
Холодно. Холод уже пробирает. А все-таки холод сладок сейчас. И счастье какое, вернуться к камину, обнять так беспробудно, по-детски спящую Машку...
- Ты, по всему судя, хотел бы спасти этот мир? - голос, совсем близко, на тропинке, огибающей их участок. Голос принадлежал достаточно старому человеку и, как показалось Славику, несколько играющему в старость.
- Я не настолько наивен, - его собеседник был молод. Голос дрожал от искренности, предчувствия будущего и самоуважения.
- Расслабься, - перебивает старик, - стоит ли сдерживать себя в лучшем своем во имя культурных и метафизических стереотипов, принимаемых нами за последнюю мудрость. Даже, если стереотипы и будят мысль, и волнуют кровь, и, к тому же, они достаточно "правильные", но это именно стереотипы.
- Вы иронизируете надо мной или меня провоцируете?
- Кажется, совмещаю.
Юноша негромко рассмеялся.
- Спасать мир, который сильнее во многом, устойчивее и уж точно, что реальнее нашего? - старик, вдруг сменив интонацию, - А может быть так и надо?! И только так. Но то, от чего мы хотим этот мир спасать, вполне вероятно, есть способ его бытия. В последнее время мне кажется так.
- Я понимаю, примерно, о чем вы, но спасать все равно надо, - смутившись, добавил. - Тем более надо. Только теперь в полноте понимания...
- Это все ж таки слова, слова и только, - вздыхает старик, - пусть, скорее всего, опять-таки правильные. А вот полнота, пусть, в данном случае, как ты изволил, "полнота понимания" - она не из мира, не в преодолении-спасении мира и не в его приятии...
- Тогда в чем?
- Может, в попытке уйти от смыслов и истин.
- Но к чему же тогда? - перебивает молодой собеседник, - к чему-то, что выше или же вместо?!
- К истинам, смыслам. - Старик заговорил страстно, - Но правда и там, и там. Подлинность и там, и там. Вечность и там, и там. Пусть в своих пределах. Но пределы и там, и там. Да, они разные, но это пределы - не беспредельность. И вина, и бессилие и там, и там.
- А что в зазоре? - спрашивает молодой собеседник.
- Все.
- То есть человек в полноте своей безысходности? Неужели это важнее спасения мира? Я пытался... подошел вплотную к тому, что мир спасти нельзя, а вы доказываете мне, что мир спасать и не надо! Что есть кое-что поважнее!
- Я не об этом, - перебивает, раздражается старик, - я всего лишь о последней глубине. А ты по-прежнему ждешь от меня инструкций, и только. Так вот, глубина - она не для... будь даже для спасения мира, преображения реальности и всего такого прочего. Она просто есть. А мир спасают вещи попроще... если, конечно, спасут. Но если эта самая глубина есть, значит стоит спасать попытаться.
- А ради самого мира, такого как есть, неужели нельзя и не надо? И можно ли спасти мир, вот так презирая его? А вы сейчас прячете это презрение от самого себя, считая, что просто "знаете этому миру цену".
Голоса звучали уже возле калитки. Славик знал, от калитки дорожка сворачивает к даче стоматолога, значит, людям не спится, гуляют себе, разглагольствуют. Интересные какие пошли стоматологи.
- Ладно, заболтались мы с тобой что-то. А нас, наверно, уже заждались. Опять придется выслушивать все эти упреки в непунктуальности, безответственности и вообще...
Скрип калитки. И эти двое входят к ним?! Вот они в полосе лунного света: высокий сухопарый старик, не старик даже, просто пожилой, и юноша в какой-то хламиде ли, тоге. Что за маскарад? И что они, ошиблись дачей, что ли?
Не прекращая разговора, не меняя шага, спокойно идут к дому, поднимаются на веранду, вытирают ноги о коврик, заходят в дом, закрывают за собой дверь изнутри.
Славик орет. Колотит в дверь, трясет ее за ручку, пытаясь расшатать, сорвать задвижку. Казалось, еще чуть-чуть, но никак. Все бы отдал сейчас за то, чтобы это было всего лишь кошмарным сном.
Ему открыли (за поднятым им шумом Славик все же услышал шаги и успел встать в защитную стойку). На пороге Машка, заспанная, испуганная, недоумевающая: "За тобой гонятся"? Слава богу, цела, Схватив какую-то лопату, с лопатой наперевес побежал по комнатам. Никого. Вообще, ни следа, ни намека. И все окна заперты изнутри. И стало страшно. Только теперь это другой страх.
Он открывал подпол (напугал мышей, а те напугали Машку), лазил на чердак и знал уже, что не найдет. И еще одна разновидность страха: страх невозможности понимания, безобразный, унизительный и отупляющий.
- Может быть, все-таки объяснишь? - Машка теперь уже сердится.
- Как ни странно, вопреки всякой логике, я точно знаю, что не свихнулся.
- Об этом и речи нет, все нормально. Все в порядке, что ты! А может, это вино? Ты вообще, где его брал? Неужели в ларьке?
- За тебя, дурочку, перепугался до предынфарктного.
- Но ты же уже видел, в доме нет никого. И не было. Хочешь, посмотрим еще раз.
- Да! Я уже понял - ни следов, ничего. Стоп! А на коврике?
- А на коврике мы с тобой целый день топтали.
- Хорошо! А дверь? Неужели сама изнутри закрылась?
Машка осеклась и принялась изучать задвижку, да какая тут задвижка, так, накидной крючок. В принципе, сам мог упасть и зацепиться за скобу. Они начали экспериментировать. Действительно, падал и зацеплялся. Но только, если, уходя очень уж сильно хлопнуть дверью. А он точно помнит, дверь закрывал осторожно, охраняя ее, Машки, сон. А она опять начала про сомнительное качество вчерашнего вина, да к тому же он как человек непривыкший к алкоголю...
- Я так сильно хлопнул бы дверью только в случае полного разрыва наших с тобой отношений, - Славик обнаружил, что к нему вернулась способность иронизировать. Но вскоре выяснилось, он поторопился, от иронии легче не стало.
При свете дня все показалось не так уж и страшно. Славик сам не ожидал.
- Подумай сам, - увещевала его Машка, - неужели люди, собирающиеся, как ты говоришь, спасать, или там не спасать мир, вошли бы в дом, чтобы стырить вилки-ложки из нашего буфета, или же надругаться надо мной? Ничего же не произошло вообще.