- Грейси, послушай...
- И от этого не денешься никуда. А сил нет даже на малую долю этого.
- Грейси!
- Ложью оказалось всё, кроме того, что я люблю тебя.
Алексей Караванов,
Пожарные сегодня в Риме
Не подходи. Я говорю себе: не подходи. А огонь всё подзывает. Огонь меркнет, почти поблек, уже не слепит глаза. Дескать, подойди ближе, сними шлем, я не укушу. И даже чем-то весело постукивает, словно тут кто-то, посреди пожара, играет в домино и не замечает горячей духоты, не замечает пламя и дым.
Если я подойду - ничего не произойдёт, думаю я. Нужно хорошенько рассмотреть, не тот ли это огонь, который убил Тигровича. В центре комнаты огонь свалил стол, перебив ему ножки, сверху бросил плазменную панель, абажур, круглую рамку от зеркала. И бродит по этой куче, утаптывает её. Между мной и огнём нет ничего, что могло бы загореться. Если я подойду - ничего не произойдёт.
Прямо в огонь падает щётка, её шерстинки - не успеваю заметить - истлевают за одно мгновение. Стол трескается под тяжестью пламени, раскалывается на две части, и я вижу обгоревшие шпалы и раскалённые рельсы.
Этот мираж пробуждает меня. Я забыл, что бывает такой огонь, который может прыгнуть на одежду, если его отрезать от всего, способного загореться. Приближаться к любым пожарным огням опасно.
Направляю распылитель огнетушителя на пламя и жму на ручку. Порошковая струя быстро поглощает огонь. Комната шипит, чернеет, комнате становится легче с каждым мгновением. Рельсы и шпалы постепенно растворяются, на их месте теперь обгоревший пол, засыпанный белым порошком.
На бездорожье нашу пожарную машину занесло в кювет, мы не можем пока использовать воду. Но медлить было нельзя, поэтому справляемся огнетушителями. Хорошо хоть не вёдрами.
Из коридора забегает Ким:
- Очаг недалеко, через две комнаты слева.
Я выбегаю вслед за ним, придерживаю огнетушитель так, чтобы ничего не задеть. От дыма и гари колет в глазах. Невыносимый жар, даже дыхательная маска нагрелась так, что трудно глубоко вдохнуть. Если бы у меня в кармане лежал кусочек теста, то он бы испёкся.
Почти подхожу к комнате, на которую указал Ким, и тут раздаётся грохот, будто кто-то ударил по железной двери кувалдой. Ким проходит сквозь металлический каркас и резко пропадает. Передо мной, сразу за дверной рамой, завалившийся набок вагон. Я навожу на него распылитель и жму на ручку. Белая струя проходит сквозь видение, заставляя его исчезнуть.
Теперь вижу комнату, Кима и Олега. Они вдвоём поливают стены. Все стены тут в огне, словно покрыты красным мхом.
- Спасём дом, - кричит Олег.
Я присоединяюсь, хотя и понимаю, что спасать тут уже нечего. Хорошо хоть успели вывести всех жильцов и обошлось без жертв. Самое трудное будет после - все эти глаза, смотрящие на горелые остатки того, что так долго было пристанищем уюта и спокойствия...
Порошок крепко хватает пламя, сдирает его со стен. В треске потухающих головешек слышится "пожалей". Знакомая уловка. Я знаю, что и Олегу, и Киму мерещатся эти тихие стоны, и очевидно, что никто из нас жалеть огонь не будет. Мы будем добивать.
Огонь удаётся быстро затушить. Железнодорожный светофор, ещё одно видение, смывает белым потоком.
- Пройдёмся ещё раз? - предлагает Ким.
- Ага, пойдём.
Когда мы, пожарные, находимся в одном шаге от победы, огонь начинает убегать, и важно проверить все щели и норки, где он может притаиться. Иначе он найдёт там деревяшку или кусочек ткани, пустит корни.
Мы идём по коридору, заходим в каждую пострадавшую комнату и просто льём порошок. Льём вдоль плинтусов, льём за спинку дорогущего дивана, обливаем стойку для компакт-дисков. Это похоже на христианский обряд, мы изгоняем последних бесов из этого дома. Только люди вряд ли захотят вернуться сюда.
Через некоторое время завершаем обход. То ли минута прошла, то ли час прошёл. Теперь можно расслабиться.
Отпускаю ручку огнетушителя. Хочу уже выйти из дома, из этой жары. Подхожу к выходу и вижу, что двери нет. Точно, мы ведь сами её выбили, когда приехали.
На улице ясно, от яркого света в воздухе будто застыла едва уловимая дымка. Утром воздух казался мне душным, но сейчас, после пожара, мне кажется, что грянули холода. Повсюду люди стоят и смотрят любопытными глазами на дом, который почти полностью сгорел. Просто они ошарашены и не понимают, насколько похолодало. Им нужно одеться, иначе они замёрзнут.
- Так чей дом сгорел? - спрашиваю я.
- Соболева, бизнесмена, - отвечает Ким и ставит кружку на стол. - Ты уже третий раз спрашиваешь.
Сегодня нас трое: я, Ким и Ванька Пульт. Олег не смог прийти, дела какие-то сердечные.
- Теперь запомню.
- Не запомнишь. С ним говорят, а он на женщин пялится. Она скоро загорать начнёт от твоего взгляда.
Я действительно поглядывал на женщину, которая сидела за дальним столиком в компании с мужчиной. Судя по виду, обоим уже под сорок, моего возраста, но она очень яркая. Брюнетка на загляденье, может рекламировать модные шампуни.
- Ты всегда так смотришь? - спрашивает Ким.
- Как?
- В затяг.
- Нет. - Я пытаюсь сменить тему: - Раз бизнесмен, то, возможно, конкуренты подожгли.
- Всё возможно.
- По телевизору показать должны, - говорит Ким. - Сгорела бы квартира обычного трудяги - хрен бы кто показал. А если воротила какой-то - покажут. У нас по телику или хоромы, или бомжатники показывают.
- Я тут по телевизору недавно смотрел, - начинает Ванька Пульт, - знаете, как некоторые насекомые ведут себя при пожаре?
Я пренебрежительно махаю рукой.
- Да ты не бойся, я не про скорпиона, жалящего себя. Короче, есть где-то в Канаде, вроде как, такой особенный жук, который издалека улавливает, где лес горит, и потом он и другие его сородичи летят к пожару, пока другие животные разбегаются. Там жуки и спариваются, на пепелище прям. И закладывают яйца в сгоревшие деревья, чтобы потомство было в безопасности. Ведь все от пожара убежали да улетели. Представляете?
- Да, интересненько, интересненько, - говорю я. Рассказ и правда примечательный. Ненадолго задумываюсь и добавляю: - А если нет нигде пожаров?
- Вот этого уже не рассказывали, - говорит Ванька.
- Тогда жук, конечно, сам лес поджигает, - в шутку говорит Ким.
- Наш Эркюль Шерлокович Марпл раскрывает преступления века между вторым и третьим литром, - смеясь, говорю я.
- Сын как, растёт? - говорит Ванька и щурится. Он спрашивает это почти каждый раз, когда мы видимся.
- Да ничего, хорошо всё, - говорю я. Отвечаю так всякий раз.
Снова мельком гляжу на брюнетку за дальним столиком.
- Да закажи ей коктейль, - усмехается Ким.
- Ага, ерша, - говорит Ванька.
Мы втроём криво улыбаемся. Вспоминаю, что мне мерещилась железная дорога.
- На пожаре ничего не заметили? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает Ким. - Ты прямо говори.
- Вагоны.
- Нет, а что за вагоны? - говорит Ванька.
Им пока рано, они ведь не так уж и долго работают. Я же за много трудовых лет научился видеть, как говорится, насквозь: вид огня, его характер, повадки, желания.
Это как попасть в некий иноземный регион - сперва кажется, что все жители на одно лицо, издают одни и те же непонятные звуки, одинаково ведут себя, странно реагируют. Но стоит пожить в этой стране, и начинаешь различать лица, какие красивые, а какие противные; потом ты научишься понимать поступки и понимать речь, узнаешь смысл и тонкости обрядов. С огнём то же самое - теперь для меня каждый пожар имеет свои неповторимые черты. Я давно работаю пожарным, очень давно, и научился определять огонь по оттенкам света, по частоте и громкости треска сгорающего дерева, по длине заострённых кончиков пламени...
Обычному человеку, не проработавшему долгие годы с пламенем, не узнать по виду огня, какой у него нрав. Есть огонёк, готовый согреть в холода, готовый помочь с приготовлением обеда, готовый освещать дорогу тёмной ночью. А есть такие огни, которые бродят по свету, жалобно светятся и напрашиваются в друзья. А потом наносят коварный удар в спину. Схватит такой лукавый огонёк, пока все спят, безвинную штору или несчастное полотенце - и считай, что нет жилья.
Но меня такой злодей не перехитрит. Я уже научился видеть, какому знаменитому пламени подражает молодой огонёк на пожаре, на какой исторический пожар хочет быть похожим.
К вечеру похолодало. Мы с Ванькой и Кимом выходим из заведения, прощаемся и расходимся в разные стороны.
Всё-таки мы не друзья. Обычные коллеги. Настоящим другом был Тигрович. Он научился читать мысли огней раньше меня. Мне уже никогда, наверное, не забыть, как я пренебрежительно шутил над его словами о мечтах огня, о желаниях огня. И не забыть, как потом, когда тушили пожар на складе, я вдруг увидел среди деревянных ящиков и стеллажей горящие паруса. Это был первый раз, когда мир огней раскрылся передо мной.
Тигрович после той смены рассказал мне, что огонь на складе подражал пожару, когда-то случившемуся на попавшем в штиль корабле. Есть где-то в океане тихие широты, на которых подолгу не дует ветер. Кораблям там приходилось неделями ждать попутного ветра... Тигрович рассказывал, а я, растерянный после случившегося, представлял большой парусный корабль, вспыхнувший в безветренную тёмную ночь. Представлял огонь, крушащий мачты, ломавший сперва один борт, затем корму. И матросы кричат, хватаются за грудь, ищут свои маленькие распятия, сжимают, будто хотят выдавить из них спасение.
Хотя с чего я тогда решил, что все погибли? Ведь могли хотя бы некоторые спустить шлюпки на воду, дождаться другого корабля, пережившего штиль.
Совсем недолго мы вдвоём, я и Тигрович, были единственными, кто мог читать мысли огней. Совсем недолго - я видел корабль в конце мая, а в первую неделю июля Тигровича не стало.