Там длинная стойка со всякими мисочками, судки с горячим, парень накладывает на тарелки и выдает. За кассой сидит женщина в индийском сари, гладко причесанная, тоже с пятном, и эта женщина - наша бухгалтерша Катя, которую мы два года назад на пенсию провожали. Ну, разве не бред?
Я подошел, поздоровался. И, поскольку с пожилыми дамами разговаривать научился, сообщаю:
- А вы, Катенька, совсем не изменились.
- А я больше не Катя.
- А кто же?
И тут она не произносит, а выпевает слово, повторить его я бы и за деньги не смог. Именно выпевает. И вдруг я понимаю, что повторить-то не могу, а пропеть "ля-ля-ля" - могу. Более того - я слышу эхо этого слова, как будто оно от потолка отразилось.
А ведь я отродясь не пел. И желания такого вообще не было. Нет, вру, пел - когда наш коллектив в целях сплочения год назад вывезли на пикник. Мне потом про это рассказывали - чуть со стыда не сгорел.
Бывшая Катя помогла мне составить из всех этих мисочек и судков настолько сытный обед, что я его еле доел. Я думал, если кришнаиты вегетарианцы, то питаются впроголодь, какая сытость от растений? Оказалось - такая, что меня прямо за столом разморило, и я чуть не заснул.
Потом я вышел на Речную и понял - нужно как следует прогуляться, чтобы все эти салатики с жареными овощами как следует утряслись в желудке. И вышел я на нашу набережную. Она у нас длинная - пока из конца в конец пройдешь, опять проголодаешься.
Иду - а мне навстречу, как и полагается в воскресенье, родители с детишками. У нас к набережной примыкают всякие детские площадки, там же кафешки, в которых четыреста сортов мороженого.
Иду...
И вдруг мне становится страшно. Дети-то все одинаковые!
На них на всех какие-то пестрые одежки, а лица - с вытаращенными глазами и открытыми ртами. Одинаковые, чтоб я сдох!
Смотрю на взрослых. Вижу ровный строй моих начальников. Головы - каменные блины.
Я зажмурился до дрожи. Открыл глаза - вроде бы люди идут, вроде бы разные, но я не уверен.
Попытался осознать, что в них разного. Первое - цвет штанов. Так, длина штанов... Юбка! Единственная на всю набережную!
Я понял - дело не во мне, дело в них. Они сами хотят быть одинаковыми. И я - тоже.
Я хочу быть одинаковым.
Я хочу жить, как все. Чтобы дома была женщина, чтобы когда-нибудь мы с ней поженились и завели детей. Чтобы зарплату прибавили. Чтобы слетать со своей женщиной летом в Турцию. Чтобы - как все.
Так, сказал я себе, так, что в этом плохого? Я что, резать маленьких детей хочу и жарить их себе на обед? Я хочу жить нормальной жизнью...
Если бы Аллочка вернулась, я бы, наверно, на ней женился. Она тоже хотела быть, как все: чтобы свой муж под боком, своя квартира...
А теперь поет в хоре и катается по всей Европе!
Иду, значит, и думаю - почему я так плохо с Маринкой поговорил? Мог бы спросить, за кого вышла замуж, где работает. Ведь сразу, сразу выскочила!
Кто он? Чем он лучше меня?
Иду и думаю. Ничего себе воскресенье выдалось - все нормальные люди пиво пьют, а я думаю. И, главное, о чем? Вообще непонятно о чем. И даже перестал людей замечать - так самозабвенно думаю.
Даже забыл, что хотел позвонить Семенову. Мы же договаривались вместе пивка выпить.
Иду, значит, а по реке параллельно мне идет речной трамвайчик, мой ровесник. Там музыка играет. Вспоминаю - где-то слыхал, что эти трамвайчики можно нанять, чтобы на них свадьбу отпраздновать, и хоть целый день катайся, были бы деньги.
Музыка там, на свадьбе, какая-то совсем древняя, наверно, дед с бабкой женятся...
И тут слышу:
- Мишка!!!
Я чуть не подпрыгнул.
А это, оказывается, Валерка, одноклассник. Катит коляску, рожа довольная.
- Мишка, - говорит, - это ж надо, где встретились! В одном городе живем, сто раз могли в центре встретиться, а вот ведь - на набережной!
- Твой? - спрашиваю, показывая на коляску. Что там в ней лежит - не понять, мальчик или девочка, но как-то правильнее предположить, что сын.
- Мой! - с гордостью отвечает Валерка. - Вот, дождался!
- Как сына назвал?
- Сына?! - тут он как заржет. - Мишка, это внук! Представляешь? У меня - внук! Лелька в девятнадцать замуж выскочила и сразу родила! Мишка, я дед!
- Ты, наверно, один из всех наших - дед.
- Почему? Толян тоже рано женился, стал дедом. Настя - давно бабка. Ты что, ни с кем из наших не пересекаешься?
А я пересекся с речным трамвайчиком, где деда на бабке женили. Выходит, и мне пора жениться на какой-нибудь бабке. И чтобы на свадьбе играла музыка времен первой мировой.
Так это что же - молодость кончилась?
Я же всегда был молодым, я должен быть молодым. Мне всего сорок три.
И Валерке - сорок три...
Я пристально посмотрел на него. Лицо как лицо, молодостью не блещет, старостью не поражает. Ну, нормальное лицо женатого мужика, которому некогда думать о глупостях. У него дети, внук вон родился, у него жена... тоже, наверно, ей чуть за сорок, если бабушка...
Располнела, красит волосы... грудь уже никакая...
Он каждый вечер ложится в постель с бабушкой. А я? Нет, я с бабушкой не лягу, как-то оно стремно, а с кем?
После Светки у меня ведь никого не было.
Вот ведь оно как...
Свадебный трамвайчик плыл себе и плыл, Валерка укатил коляску с внуком, а я брел по набережной со скоростью километр в час. Брел и думал: а вот любопытно, у всех Михаилов так странно складывается жизнь, или я - единственный? Но если я не Михаил, а на самом деле Владислав, то как складывается жизнь у прочих Владиславов?
Маринка заразила меня этой умственной игрой с именами. И я уже никуда не мог от нее деться. Вот Валерка - ему хорошо, он доволен, значит, ему досталось его собственное имя. А у Семенова вечно какие-то болячки. И ростом он не вышел, и в плечах узковат, и может хоть казан плова в одно рыло съесть, а веса не прибавляется, он тощий, будто его голодом морят. Значит, он - не Валентин? Нужно найти хоть одного Валентина, чтобы потолковать... Но где гарантия, что он - настоящий Валентин?
У Семенова для таких рассуждений было хорошее слово "метафизика".
Иду я, значит, погруженный в метафизику, и краем сознания воспринимаю музыку времен первой мировой. А она, музыка, идет таким ровным фоновым потоком, и никакого смысла в ней нет. Бывает музыка, когда сплошной ритм и ничего больше, так в ней, наверно, какой-то физиологический смысл есть. Или Бах с Бетховеном и прочими классиками. Что-то же они в свою музыку вложили, раз их сделали классиками.
И вдруг из этого потока выплескивается набор звуков. Их немного, пять или шесть, но они так друг за дружку зацепились, что я даже остановился. И попытался в голове их повторить, но не вышло.
Ну, нет у меня музыкального слуха. И способности понимать музыку тоже нет. Но эти звуки - они так один из другого вытекали...
Я шел по набережной, убеждая себя, что объелся в "Прасаде" и должен выгулять свой переполненный желудок. А на самом деле я шел вслед за речным трамвайчиком. Я хотел, чтобы тот дедусь, которого наняли в диджеи, еще раз прокрутил музыку, в которой эти звуки.
Потом в футляре на поясе запищал смартфон, и Валька Семенов спросил, где я шатаюсь, ведь он сидит у себя наедине с двумя фуфырями живого пива. Я вспомнил - точно, собирались пивом побаловаться. Проснулась совесть, я развернулся и пошел к трамвайной остановке.
Но пиво мне впрок не пошло. Я все пытался вспомнить те звуки.
А наутро уже был понедельник.
На работе меня ждали каменные блины.
И всем этим блинам я был почему-то нужен. Я?.. Им был нужен Михаил!
- Миша, ты всех записал на инструктаж?
- Миша, тебя ждут в реализации!
- Миша, это не ты ключи потерял?
- Миша, беги сюда живо!
- Миша, тут к тебе энергетики просятся.
И он, Михаил, проверял список на инструктаж, бежал ругаться в реализацию, отказался признавать своими ключи, разбирался с энергетиками. Он, Михаил. А я наблюдал за ним и удивлялся - неужели всем Михаилам приходится бегать с этажа на этаж, делая работу, за которую платят мало денег? Нет же, должны быть Михаилы-банкиры, просто обязаны! Михаилы-актеры должны быть. Имя им не мешает. Может, даже помогает...
К вечеру я созрел.
Решил, что буду Владиславом.
Мать мне рассказывала, что хотела назвать в честь покойного деда, но ее отговорили: если дед помер не своей смертью, то это плохая примета. А он действительно помер не своей смертью - под грузовик попал. Мать еще вот что сказала: когда я был у нее в животе, она со мной разговаривала и называла Владиком. Так, может, мне и следовало быть Владиком?
Нужно было спросить у Маринки, меняла ли она паспорт, или как-то иначе сделалась Ингой. Но я тогда не догадался.
- Ложись спать, Владислав, - сказал я себе. - Утро вечера мудренее.
И потом, когда уже лег:
- Спокойной ночи, Владислав!
Утром я не сразу вспомнил, как меня звать. Но когда электрочайник закипал, я уже бормотал:
- Сейчас Владиньку кофейком напоим с бутиком... А вот и колбаска... Сейчас Владиньке бутик слепим, с белым хлебушком...
В этом была какая-то несуразная правда. Если я как Владислав появился на свет вчера, значит, я еще младенец. Ну, не совсем младенец, если пью кофе с бутербродами, но вроде того.
А вот от имени "Михаил" следовало как-то избавиться. Я поступил просто - написал его на бумажке, а бумажку выкинул в окно. Пусть летит к тому, кто должен быть Михаилом, хотя сейчас он - Николай.
Собираясь на работу, я подумал: блин, ведь все будут звать меня Мишей, придется откликаться. Выход из положения нашел, но не сразу: пусть я буду Владислав, временно исполняющий обязанности Михаила.
И я пошел привычным маршрутом...
Продав машину, я сперва чувствовал себя в городе как-то странно, потом понял - вместо того, чтобы объезжать три квартала, торча перед светофорами и тратя на это десять минут, я могу спрямить путь наискосок через квартал и потрачу пять минут. И без малейшей нервотрепки. И без проблемы с парковкой.