А разве его можно перекрыть?
Гамаюн говорил - ему перекрывали.
Кто-нибудь его знает? Как хоть его звали раньше?
Вытащил имя, которое приберегли совсем для другого человека, и пользуется! А за имя ведь уже заплачено!
И ведь сумел додуматься до Сулеймана...
Нужно натянуть сеть, чтобы отследить нелегальное подключение.
Что может сделать человек, угнавший лошадь?
Ну, час покатается, два покатается. Рано или поздно ему эта игрушка надоест. Он оставит лошадь там, где ее сразу заметят, и пойдет домой. Впрочем, это логика разумного человека... хотя бы относительно разумного... А Семенов, став по моей милости Сулейманом, что-то умишком повредился...
Я этого не хотел! Как-то само получилось!
Но допустим - он оставит лошадь в парке на газоне. Прохожие увидят бесхозную лошадь, позвонят в полицию. Полиция уже в курсе, что по набережной с воплями мечется поводырь. Вроде бы все должно кончиться благополучно.
Я пошел в пельменную, пообедал. Там сам себе накладываешь в миску, сколько нужно для счастья, на кассе миску взвешивают, и ковыряйся в ней хоть час, хоть два.
Пельмени - это праздник непослушания. Когда-то давным-давно я зимой пропускал занятия с репетитором, а греться шел в пельменную. Ставил школьный рюкзак возле стула, а футляр со скрипочкой - подальше, в тайной надежде, что его сопрут.
Я?..
Это было?..
Михаил ел пельмени на завтрак и на ужин. Для него с ними ничего такого связано не было, еда и еда, идеальная мужская, главное - не переварить и сметаны бухнуть побольше.
У Владислава дома пельменей не варили. У матери и бабки было какое-то аристократическое предубеждение. Именно поэтому они в той пельменной были такие вкусные.
Пообедав, я вернулся на набережную, но не туда, где мог напороться на поводыря. Я устроился на скамейке возле пивного бара и молча смотрел на реку.
Я ждал свадебного кораблика. А его все не было.
Пообедал я плотненько, каждый день себе такого не позволял. Организм требовал, чтобы его выгуляли - пусть пельмени в желудке утрясутся и утрамбуются.
Я вышел к самой реке, туда, где спуск к воде. Зачем эти спуски - неизвестно, там часто сидит на широких ступеньках молодежь; о том, что они курят, лучше не задумываться.
Но сейчас там был один человек, и сидел он не на ступеньках, а на раскладном табурете. Перед ним был мольберт. Знакомый восточный человек и знакомый мольберт.
Странный живописец, видимо, устал он детских воплей и перебрался туда, где потише.
Когда я оказался у него за спиной, он опять ко мне обернулся и усмехнулся. Я невольно взглянул на картон с портретом инопланетянина. И что-то в лице, написанном так, словно человек возил кистью наугад, показалось мне знакомым.
Да, портрет изменился, лицо изменилось, но не только. Из волос торчали светло-желтые рога. Но рога неправильные. У козы, у коровы, да у кого угодно они возле основания потолще, ближе к кончикам сужаются и сходят на острие. Им же бодаться надо. А тут - ровненькие, пряменькие, сантиметров десяти в вышину, и на концах теряющие форму, словно бы размазанные.
Человек прищурился, ткнул кистью в доску с красками, ткнул посреди картона, и я увидел на синей футболке рогатого человека солнечные очки.
У меня со школы эта привычка - носить очки, зацепив за вырез майки или футболки. Очень удобно, кстати.
Как он одним движением кисти смог передать и пластиковые фальшивые стекла, и оправу? Я сделал шаг к нему, присмотрелся - а футболка-то моя! Именно этот чуть выгоревший синий цвет. Как, откуда? Не было там синего цвета! Был грязно-коричневый.
Я подошел и спросил:
- А рога тут зачем?
- Это не рога, - ответил живописец.
- А что?
- Так надо.
Смысл этого ответа стал ясен позднее, тогда же я подумал, что если беседовать с сумасшедшим, то сам спятишь. И хватит с меня Семенова с его лошадиным безумием!
Так что пошел я прочь. Неторопливо, как полагается человеку, который объелся.
Мимо проехал знакомый велорикша. Он вез влюбленную пару - общим весом около двух центнеров. И я видел, что ему тяжело.
Труд, конечно, каторжный, значит - ему действительно нужны деньги. Может, на учебу, может, снимает с подругой квартиру и знает, что мужчина должен за все платить.
Я вспомнил Маринку-Ингу. Наша любовь... нет, наш роман... нет, наше сожительство длилось целых два года еще и потому, что она никогда ничего не просила. Просто мы вместе ходили в супермаркет, и я оплачивал все покупки: продукты, стиральные порошки, туалетные принадлежности, коврик для ванной. А откуда брались все ее тряпочки, кружевные трусики, маечки, юбочки - я понятия не имел.
Она ведь даже у меня на зимнюю куртку денег не попросила - перехватила у подружки...
Подружка! Динка! Вот кто может знать, откуда у Маринки новое имя.
Я до сих пор редко вспоминал лица. Но Динкино прямо встало перед глазами, заслонив реку. Она была маленькая, худенькая, с густейшей, прямо огромнейшей черной косой, с узким бледным личиком, с огромными серыми глазами. В ней чувствовалась порода - но какая, я бы точно сказать не смог; возможно, инопланетная.
И она звучала...
Я только теперь это понял.
Она была - челеста. Музыка хрустальных колокольчиков. Абсолютно несовременная музыка. Даже не арфа - именно челеста. Инструмент, который даже не в каждом городе можно найти. В нашем - так точно нет.
Редкая, изысканная музыка.
Та фраза, которая меня зацепила, та прилетевшая с реки фраза должна была принадлежать челесте. На самом деле инструмент был другой, но он нагло присвоил чужое имущество.
Динка! Где были мои глаза? Нет - где были мои уши?..
И я буквально за шиворот вытащил себя из воспоминаний и поставил двумя ногами на землю.
Динке сейчас по меньшей мере тридцать пять. У нее тоже муж и двое детей. Может, даже трое. Может, вообще не здесь, а в какой-нибудь другой стране.
Как странно - тогда все Маринкины подружки для меня были на одно лицо. Да она их особо и не приваживала, встречалась с ними за пределами моей однокомнатной квартиры.
А была еще Оксанка - фигуристая такая деваха, длинноногая, с челкой чуть ли не до кончика носа, с улыбкой от уха до уха. Была Рената - толстушка, очень коротко стриженая, курносая, вечно в черных балахонах...
Оксанка звучала, как виолончель в хороших руках. Рената?.. Как же звучала Рената?..
А как звучала Маринка? Что-то этническое, северное, вот почему она - Инга...
Свадебный кораблик появился, но прошел мимо беззвучно. И тогда я вспомнил про Семенова. Нужно было наконец найти его и убедиться, что лошадь цела. Я позвонил. Он звонок слышал, но не ответил.
А Динка и должна быть Динкой, потому что она - челеста.
Семенов не мог привести лошадь домой. Он спятил, но не настолько же. Где-то он околачивается вместе с лошадью. Ей хорошо - травки пощиплет и довольна. А Семенов, тот еще обжора, наверняка проголодался. Не повел же он лошадь в пирожковую или в кафешку.
Я пошел прочь.
К набережной с Речной вели переулки, короткие, метров по двести, и сейчас они были пусты. Я вошел в переулок и позвал:
- Сулейман! Эй, Сулейман!
Ответа не было. Тогда я сообразил - не кричать нужно, а петь, как я тогда пропел это имя. Прохожих вроде не видно, можно рискнуть.
- Су-лей-ма-ан..
Семенов не желал отвечать.
Дальнейшие мои действия напоминали тот бессмысленный шум, что возникает в оркестре, когда музыканты входят в яму, садятся и начинают пробовать инструменты, кто во что горазд. Но музыканты замолкают, когда появляется дирижер и взмахом рук требует тишины перед увертюрой.
Я взял такси, поехал к Семенову, минут пять колотился в дверь, потом открыл ее своим ключом. Мы с Семеновым на всякий случай обменялись ключами - мало ли что, вот будешь лежать и помирать, не в силах даже выползти в прихожую, а верный друг без проблем внесет в опочивальню двухлитровый фуфырь холодного пива. Внутри Семенова не оказалось. Я обследовал сарай, обследовал два соседних сарая, опять поднялся - а вдруг он как-то проскочил мимо? Нет, не проскочил.
Потом я позвонил Сашке Яновскому. У него с Семеновым были какие-то строительные дела. То ли Сашка строил веранду на даче и звал Семенова на помощь, то ли они вместе где-то кому-то строили веранду. Сашка не отозвался. Я собрался с духом и позвонил Светке.
Светка - подруга Арины, семеновской бывшей. Мы не то, чтобы дружили, а иногда созванивались. Светкин муж Андрей работал в "Ретвизане", и я, случалось, заходил к ним в гости потолковать о смартфонах и прочем актуальном железе. Чтобы отправиться верхом к бывшей супруге - нужно окончательно и бесповоротно умишком тронуться, но если это случилось - Арина, естественно, сразу позвонила Светке.
При мысли, что рехнувшийся Семенов разъезжает по городу верхом на старой кляче, мне было здорово не по себе.
Светка и Андрей ничего не знали, но Андрей дал мне номер второй симки Яновского. Оказалось, у него теперь двухсимочник. Но и это не помогло. Я тратил время, которое, возможно, уже было на вес золота.
Видимо, то, что совершил Семенов, квалифицируется как угон транспортного средства. Или как мелкое хулиганство. В любом случае, чем скорее он вернет лошадь, тем больше надежды, что дело удастся спустить на тормозах.
Лошадь, лошадь...
И я запел:
- Выглянул месяц и снова спрятался за облаками. На семь замков запирай вороного - выкраду вместе с замками...
И даже не то чтобы запел, а забормотал, замурлыкал. И вдруг, после "замков" зазвучал проигрыш, которого в этой песне отродясь не бывало. Где-то что-то отозвалось на мой голос.
И первая мысль была: ой, мамочки, лошадь вышла на связь!
И от этого у меня в мозгах случилось просветление. Я понял, где мог оказаться Сулейман Семенов вместе с безымянной лошадью. На той даче, где он участвует в строительстве веранды. Там огород, всякая зелень, там может найтись и сарай. И Семенов с Сашкой, видя, кто звонит, не отзываются по общей для обоих причине. Что же это за причина-то?..