МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2015
Повесть
Павел АМНУЭЛЬ
ПЕЩЕРА
– В вашей практике бывали, наверно, случаи... странные? – спросил Дорнье. Он сидел в шезлонге метрах в пяти от кромки прибоя, время от времени брызги от набегавших на берег волн попадали ему на лицо, и он улыбался, вспоминая, как когда-то любил плавать на закате, бороться с волнами и побеждать... было время, да. Прошло.
Дидро, казалось, не расслышал вопроса. Он вообще слышал лишь то, что считал нужным, и потому разговаривать с бывшим дивизионным комиссаром полиции было трудно. Чаще они сидели молча, смотрели на закат или на облака – у кого на что падал взгляд.
– Бывали, конечно, – ответил Дидро, когда Дорнье уже не ожидал услышать от него хоть слово.
Чайки подрались, и в птичьем гомоне Дорнье не расслышал, что еще сказал комиссар.
– Может, вернемся? – спросил он. – Становится прохладно. И шумно. – Он проводил взглядом чайку, державшую в клюве что-то, напоминавшее кусок веревки.
– В комнате душно, а кондиционеры я не люблю, они сушат воздух.
Чайки улетели, а рокот прибоя стал похож на музыкальное вступление к чему-то таинственному.
– Это было не первое мое дело, – сказал Дидро, – и кое-какой опыт у меня был, хотя... – Он пожал плечами. – Никакой опыт, полагаю, не помог бы... – Он опять умолк и провожал взглядом пурпурный диск солнца, пока тот не исчез за бурлившей линией горизонта.
– Я тогда третий год работал в полицейском участке Лонжмезона, небольшого городка в двенадцати километрах от швейцарской границы. К нам не так часто приезжали туристы, в Альпах есть места интереснее. Тем летом... Летом шестьдесят седьмого, если точно...
– Мне было двадцать четыре, – пробормотал Дорнье. – Славное время.
– А мне двадцать девять, – улыбнулся Дидро. – Молодой курсант-лейтенант. Это сейчас мы оба... Впрочем, стариком я себя не считаю. Семьдесят – не возраст. Тем более – ваши шестьдесят пять.
– Конечно. – Дорнье ждал продолжения рассказа, а Дидро, похоже, решил порассуждать о преимуществах мудрой старости над неопытной молодостью. – Так вы говорили...
Странное дело, да. Приехала в июле группа туристов, студенты из Парижа – трое парней и девушка. Сняли комнаты в пансионате, пару ночей веселились, а потом ушли в маршрут. Вернуться должны были через три недели, взяли с собой рацию на случай, если что-нибудь случится. Через три недели, день в день, рация действительно заговорила, и мне позвонил Тезье, президент нашего туристического клуба. «Мишель, – сказал он, – у ребят беда. Говорят что-то невнятное, просят не спасателей и не врача, а полицию, вот в чем закавыка». Странно, да? Лагерь, как мне объяснил Тезье, они разбили у пещер к северу от Лонжмезона, место безопасное, красивое, альпийские луга, летом все цветет... Отправились мы вдвоем: я, поскольку ребятам зачем-то понадобился полицейский, и доктор Леру.
В лагере застали троих – двух парней и девушку.
– Там, в пещере... мертвый, – сказал один из мужчин, он был у них за главного. Говорил, а сам бледный, и голос срывается.
Пещера там большая, точнее длинная, метров двадцать вглубь горы. Ничего особенного, вообще-то. Там и зала большого нет, как обычно в таких пещерах. Похожа она скорее на туннель метро, высокий, можно стоять, а в некоторых местах даже мне было не достать до потолка. Вход, правда, узкий, но вполне... Толстяк не пролезет, но толстяков там и не было.
Из сбивчивого рассказа я понял вот что. Добрались они на место в тот же день, когда вышли в маршрут. Разбили лагерь и приступили к эксперименту, который готовили весь год. Им не давали покоя лавры Мишеля Сифра. Вы, конечно, не помните, столько лет прошло… В шестьдесят втором спелеолог Сифр провел два месяца на подземном леднике Скарассон, неподалеку от итальянской границы. Два месяца один, в полной темноте, в сырости и холоде. Брр... О нем тогда много писали. Герой, да. Вот и эти решили... Профессионалов среди них не было, обычные студенты: двое физиков, химик и девушка-гуманитарий. Поэтому пещеру выбрали попроще, время – потеплее. И срок установили – двадцать дней, а не два месяца. Приехали они на каникулы и не собирались торчать на одном месте все лето. Подготовились неплохо для дилетантов. Вода, сухое питание, шоколад, хлеб в пакетах... Разложили необходимое, чтобы легко ориентироваться в полной темноте – протянул руку, достал... Воздух? Да, вы правильно спросили. Я же сказал: пещеру выбрали попроще, они студентами были, а не профессиональными спелеологами. Там множество узких отверстий наружу, мышь или даже барсук протиснутся, человек – нет. И свет не проходит, а воздух – да, так что не задохнешься. Наверно, если бы в пещеру человек десять набилось, возникли бы проблемы, а одному вполне комфортно. Если, конечно, не считать темноты и одиночества.
Ребята за день все устроили, и один из них – Рауль Понсель его звали, память у меня уже не та, но это имя я запомнил на всю жизнь, – так этот Понсель забрался в пещеру, а приятели снаружи завалили вход каменной плитой. Вдвоем – девушка не в счет, – плиту можно сдвинуть, а одному никак. Если бы Понселю в пещере стало плохо, у него была возможность подать сигнал. Способ оригинальный, но вполне надежный. Я сказал, что воздух в пещеру проникал через десятки мелких отверстий. Достаточно было крикнуть, и снаружи услышали бы. Нет, не в лагере. Чтобы услышать, нужно приложить ухо к отверстию. Слов все равно не разобрать, но они договорились, что два крика означают то-то, три – то-то, я уж не помню деталей. Если кричать снаружи, то и Понселю в пещере было слышно. Не ахти какой способ общения, да они и не собирались общаться, наоборот, эксперимент предполагал полное одиночество. Однако два раза в сутки – утром и вечером – кто-нибудь прикладывал ухо к отверстию и вслушивался в звуки из пещеры. А Понсель время от времени покрикивал или еще какой-нибудь шум производил – часов у него не было, как не было ничего, чтобы развести огонь, и фонарик он тоже не взял ради чистоты эксперимента.
Понсель даже песни в пещере орал – слов не разобрать, но звуки были, по словам Нодара… О, вспомнил фамилию их предводителя! Нодар. По его словам, звуки настолько чудовищные, что не могли быть ничем другим, кроме любимой песни Понселя «Дорога в ад». Веселенькое название, верно?
Пятого августа в десять утра плиту должны были отвалить, а вечером четвертого – я хочу, чтобы вы запомнили, – все слышали, как Понсель распевал свою песню.
Плиту отвалили, в пещеру впервые за двадцать дней проник свет, и они увидели Понселя – он лежал метрах в трех от входа. И что хуже – они сразу поняли, что парень мертв. Запах. Вы понимаете?..
Удостоверившись, что Понсель мертв, Нодар отправил по рации сообщение. Как я говорил: потребовал не врача, а полицию. И вот почему. Я тоже сначала не понял, зачем он вызвал меня, а не доктора, который удостоверил бы смерть. Но одного взгляда оказалось достаточно. Парень лежал на животе, и на затылке запеклась кровь. Не надо быть медэкспертом, чтобы сказать: умер Понсель от удара по затылку тупым предметом. Нанести себе такой удар сам он не мог никак. Ударился о стену? В темноте все возможно, но тогда в ране остались бы мелкие осколки, а на стене – место удара, следы крови... Я все подробно осмотрел, и не один: из Дижона прибыла группа криминалистов, официально от расследования я отстранен не был, все-таки мой участок, но фактически делом занялись коллеги из окружного управления, и даже из Парижа следователь прибыл, хороший человек, кстати, мы с ним тогда сдружились, жаль – умер уж десять лет как...
Первый шок я испытал, когда понял, что Понсель убит. В пещере, где он был один и где мы не нашли ничего, что могло послужить орудием убийства! Второй шок – и уверяю вас, он оказался сильнее первого – испытал не только я, но все присутствовавшие. Леру пришлось повторить свое заключение, к которому я пришел и сам, поскольку... ну, вы помните о запахе?
«Он давно умер, – сказал Леру. – Недели две назад, а может, и все три».
«Парень вошел в пещеру двадцать суток назад, – напомнил я, – и был, конечно, жив».
«Значит, – с раздражением повторил врач, недовольный тем, что я поставил под сомнение его компетентность, – от момента смерти прошло не больше двадцати дней и не меньше двух недель. После вскрытия можно будет сказать точнее, но не думаю, что намного. За эти дни температурный режим в пещере мог меняться, хотя, к счастью, незначительно, несмотря на сильные перепады температуры на плато. Вы же помните, какие были жаркие дни в середине июля».
«Я все помню, доктор, и ни в коей мере не подвергаю сомнению вашу компетентность. Но объясните, в таком случае...» – Наверно, я не должен был говорить того, что сказал, но, во-первых, у меня само с языка сорвалось, а во-вторых, я видел, что Нодар порывался что-то вставить, и я понимал, что именно.
«Скажите, – продолжал я, – если Понсель умер две недели назад, то кто разговаривал все эти дни, включая вчерашний вечер? Кто съел прорву консервов? Почти все банки вскрыты и пусты».
«Значит, там был кто-то второй, – упорствовал Леру. – Он и убил Понселя, а потом оставался в пещере».
«Не было там никого, что за чушь вы несете! – вскричал Нодар. – Рауль вошел один, и мы завалили вход! И голос! Черт возьми, я не мог – и никто! – понять, что он кричал и пел, но голос Рауля, его интонации различаю не только я! Это был его голос! Я разговаривал с Раулем вчера вечером, он сказал, что у него все в порядке!»
«Сказал? – попытался я поймать Нодара на слове. – Вы утверждали, что...»
«У нас была система сигналов, а вы что думали? Мы договорились, что, если все нормально, Рауль кричит четыре раза. Если нужно его срочно выпустить – три раза. А если он поет... По тому, какую песню Рауль горланил, можно было понять, в каком он настроении. Вчера вечером он распевал “Мой прекрасный Тироль”, так что...»
«Тогда, – сказал я необдуманно, но, поймите, я был в таком же взвинченном состоянии, как эти ребята, – получается, что все это вы сами подстроили!»