– Я вас искал, – сказал Дорнье, откинувшись на стуле, чтобы не мешать официанту, – потому что был уверен: вернувшись в Париж, вы захотите восстановить в памяти старое дело, о котором мне рассказывали. Вы много лет не возвращались к нему, и вам казалось, что вы о нем забыли, но это не так.
Дидро кивнул.
– Да, я будто вернулся в молодость. Знаете, Дорнье, во мне боролись два желания. Одно – вспомнить себя молодого и самое странное приключение в моей жизни. И другое: не вспоминать о том деле никогда, потому что это был самый большой мой провал.
– И победило…
– Как вы и надеялись. Зачем вы меня искали?
Дорнье поднес с губам чашку и поставил на место, так и не сделав глотка.
– Вы меня заинтриговали. Странная история, и я был уверен, что, вернувшись домой…
– Вы это уже сказали. Но зачем было наблюдать за мной, когда можно было прийти, и я с удовольствием возобновил бы наше знакомство?
Дорнье покачал головой.
– Видимо, – продолжал Дидро, – вас интересую не столько я, сколько некто, к кому я мог бы вас привести, верно?
Дорнье едва заметно кивнул. Это движение можно было принять и за знак согласия, и за знак отрицания. Дидро понял кивок по-своему.
– Кто-то из той тройки?
Дорнье покачал головой. Теперь это точно было отрицание.
– Нет, – сказал он. – Кстати, эти трое… Они все живы?
– Да, насколько я знаю. Кто именно вас интересует?
– Никто. А кто интересует вас?
– Я же сказал, – поморщился Дидро. – Меня интересуете вы.
– Потому что я приехал в Париж, а не вернулся в Цюрих?
– Нет. То есть, я понял, когда вспомнил… Шрам у вас под подбородком. Он не очень заметен, но, когда вы поднимаете голову…
– Я делаю это очень редко, – вздохнул Дорнье. – Шея болит.
– Понимаю. А когда вы не застегиваете воротник рубашки, у вас виден на ключице… да, именно…
– Это, – усмехнулся Дорнье, – я заработал в детстве. Упал с забора, скажем так.
– Но больше всего меня мучило… нет, не то слово… озадачивало, скорее, и я не мог вспомнить почему… Если вы положите на стол левую руку… вот так, спасибо… у вас нет верхней фаланги на безымянном пальце. Это тоже в детстве?
– Нет, чуть позже. Неудачный удар молотком, нагноение, опасность заражения.
– Все так просто объясняется, верно? Вы физик, Дорнье… если, конечно, не…
– Я физик, – сухо произнес Дорнье, – и действительно работаю в ЦЕРНе. Вы еще не наводили справки?
– Не успел, – признался Дидро. – Теперь и не стану. Наверняка все так, как вы говорите. Я хотел сказать: вы физик, Дорнье, а у физиков, кажется, есть теория… Способ оценки теории, так точнее. Стандартные отклонения, да? Видите, я запомнил. Чем точнее теория, чем больше ей можно доверять, тем это число больше. Если оно меньше единицы, то теория плохая и наблюдениями не подтверждается. Если больше двойки, то теория не плоха, но доказательств не так уж много. Если выше тройки, то это хорошая теория, а если… Боюсь, я что-то все равно напутал, но вы меня понимаете. Если оценивать по этой шкале, то сколько единиц наберет то, что я перечислил: шрам, царапина, фаланга…
Дорнье поднес к глазам руку и внимательно осмотрел безымянный палец, будто видел его впервые в жизни.
– Я к нему привык, – сказал он, – и давно перестал замечать, что в нем чего-то не хватает.
– Так сколько?
– Эта величина называется сигма, стандартное отклонение от случайного результата.
– И сколько? В вашем случае?
Дорнье помолчал.
– Я бы сказал: больше пяти. Много.
– И вы, как физик, что сказали бы, если увидели…
– Дорогой комиссар…
– Дивизионный, если позволите. В отставке. Так что зовите меня по имени. Мишель.
– Лучше по фамилии, – пробормотал Дорнье. – Вы сделали копию фотографии? Если бы вы ее не нашли, то вряд ли затеяли бы этот разговор, верно? Покажите.
Прежде чем запустить руку в боковой карман пиджака, Дидро оглянулся и оценил расстояние до входной двери.
– Не сбегу я, – с досадой произнес Дорнье. – Меня это дело интересует куда больше, чем вас, можете поверить. Для вас это непонятная история с убийством, а для меня…
– Да? – Дидро достал фотографию и положил на стол изображением вниз. – Что это для вас?
Дорнье не ответил. Переворачивал он фотографию медленно, будто карту, от которой зависело – выиграл ли он миллион или проигрался вчистую.
– Это… – пробормотал он севшим голосом.
– Фотография, – деловито сообщил Дидро, внимательно наблюдая за реакцией собеседника, – сделана полицейским фотографом через несколько минут после того, как оперативная группа из Дижона прибыла на место преступления. Это копия официального документа, приобщенного к делу. Как видите, вот тут… и тут… и это тоже. Как вы только что сказали? Больше пяти сигма? Можно было бы сомневаться, если…
– Помолчите, – бросил Дорнье и добавил через несколько секунд, будто на мгновение вернувшись в реальный мир из воображаемого, в котором находился, разглядывая четкую фотографию: – Пожалуйста.
Дидро помолчал, наблюдая. Дорнье держал снимок обеими руками, пальцы едва заметно дрожали. «Взгляд не бегает, – отметил Дидро. – Он ожидал увидеть именно то, что увидел. И что?»
Дорнье опустил снимок на стол, будто это был документ о передаче прав на наследование миллиардного состояния.
– Сильно… изменился, – пробормотал он, Дидро с трудом расслышал.
– Сорок два года прошло, – кивнул полицейский. – Правда…
Он помолчал, но реакции не последовало.
– Правда, – закончил фразу Дидро, – трупы обычно меняются в другую сторону, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– «Истлевшим Цезарем от стужи заделывают дом снаружи, – неожиданно продекламировал Дорнье, улыбаясь странной отсутствующей улыбкой. – Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели».
– Да, – сказал Дидро, подумав, но не вспомнив. – Что-нибудь в таком роде.
– Но вам такое и в голову не пришло, – перебил полицейского Дорнье, – когда вы рассказывали историю этого…
Он запнулся.
– Преступления, – подсказал Дидро.
– Жаль, – добавил он несколько минут спустя, удостоверившись, что визави не намерен продолжать начатую им самим фразу, – жаль, в те годы не умели делать тесты на ДНК. Сейчас это очень пригодилось бы.
– То есть, вы действительно думаете, – Дорнье поднял, наконец, взгляд на бывшего полицейского, – что на фотографии я, хотя прекрасно понимаете, что этого быть не может ни в коем случае, потому что…
Он опять запнулся.
– Потому что тело Понселя, – закончил Дидро и эту фразу, – было подвергнуто аутопсии, а затем захоронено.
– Брат-близнец? – неуверенно проговорил Дорнье после очередной фазы молчания, во время которой Дидро успел допить холодный кофе и доесть шарлотку, показавшуюся ему засохшей, будто вчерашней.
– При пяти-то сигма? – насмешливо заметил Дидро. – Окститесь, Дорнье. Какая там вероятность? Я не физик, не знаю. В мистику не верю тоже, – добавил он. – Никогда не верил. Даже когда ничем, кроме мистики, объяснить гибель Понселя не представлялось невозможным. Знаете, какое заключение написал комиссар Лафонт, сдавая дело в архив? «Фактов недостаточно, чтобы дать естественное объяснение». Написал он это, конечно, не на официальной странице, сделал приписку. Особое мнение, так сказать.
Дорнье вертел в пальцах пустую чашку и думал, не поднимая взгляда. Готов ли он был к такому разговору? Дидро его переиграл, это понятно. Дорнье хотел использовать бывшего полицейского как источник информации, попытаться найти кого-нибудь из той тройки и уже с ними (или с кем-то одним) говорить о тех днях, которые он помнил, но, в то же время, знал, что помнить не мог никак.
А теперь…
– Сверхъестественных явлений не существует. – Дорнье опустил, наконец, чашку на блюдце, осторожно, будто спускаемый аппарат посадил на пятачок в лунных горах.
– Хоть в этом мы с вами согласны, – с удовлетворением заметил Дидро. – И чтобы сразу расставить все точки над i. Дело в архиве, лично я не имею к нему формального отношения, а у моего преемника нет оснований для возвращения дела на доследование. Поэтому…
– Да, – принял, наконец, решение Дорнье. – Только учтите: пока я и сам не знаю точно, что произошло в пещере. Надеюсь узнать – с вашей помощью.
– С моей? – удивился Дидро. – А не наоборот? Не каждый день удается встретиться с трупом, пролежавшим в земле почти полвека и рассуждающим о разуме и сверхъестественных явлениях.
Дорнье жестом подозвал официанта и молча показал на обе чашки и опустевшие блюдца. Тот удалился без слов, оглядываясь на странных посетителей, одного из которых хорошо знал – бывшего дивизионного комиссара – и удивлялся, о чем беседуют два таких разных человека. Неужели господин, просидевший в кафе почти весь день, – бывший преступник? А может, не бывший?
– Труп… – между тем бормотал Дорнье, возведя очи горе и всячески показывая свое отвращение к этому слову и тому, что оно обозначало. – И вы говорите, что не верите в сверхъестественное! Пролежал в земле, надо такое придумать!
– Вы сами говорили о пяти сигма… – сухо оборвал Дидро причитания визави.
– Да, но, если вы будете прерывать меня своими нелепыми комментариями… Кстати, ваш рассказ о преступлении в пещере я, помнится, ни разу не прервал.
Официант, пряча взгляд, но внимательно рассматривая «преступника», принес кофе и круассаны, а еще «от заведения» – теплые булочки («только что из духовки») и свежее масло («попробуйте, месье, наше фирменное»).
– Я уже обедал, – сказал Дидро. – Вы говорите, я внимательно слушаю.
– Можно сначала вопрос? О мотиве. Комиссар… как вы его назвали… Лафонт… мотива не нашел. Означает ли это, что полиция не слишком серьезно занималась этим вопросом?
– Что значит – не слишком серьезно? – рассердился Дидро. – Все, что было возможно, Лафонт сделал. Никаких намеков на мотив. Копали на ту глубину, на какую было возможно. Тем более, что по одной версии двое покрывали третьего, а по другой – в убийстве были замешаны все.