– Мы должны действовать быстро. Думаю, что мы обязаны заключить под стражу отца и мужа Нуджуд – это для ее же защиты.
Я не думала, что дело дойдет до тюрьмы, – это звучит очень жестоко… Вдруг отец не простит мне такое? Мне пришлось лично сопровождать военных, которые шли арестовывать папу, – я чувствовала себя предательницей. Бедная моя мама, она, наверное, подумала, что я сбежала так же, как и Фарес. А что будет с папой? Незадолго до моего побега он серьезно заболел и кашлял кровью. Вдруг он умрет в тюрьме. Я не смогу с этим жить…
К счастью, дома никого не оказалось, и мне не пришлось наблюдать за арестом собственного отца. Военные вернулись за ним вечером без меня. Этим же вечером решили, что до судебного заседания я должна пожить где-то в надежном месте, чтобы семья не смогла меня найти. Но вариантов у нас не было: в Йемене нет специальных учреждений для девочек вроде меня, а у Абделя Вахеда оставаться было неловко.
Один из судей спросил, есть у меня любимый дядя. Не задумываясь, я назвала имя дяди Шои, маминого брата. Он раньше служил в армии и имеет огромный авторитет в нашей семье. Вместе с семьей (двумя женами и семерыми детьми) он живет в квартале Беит Босс, очень далеко от моего дома. Конечно, дядя не воспротивился моему браку, но он очень добр и точно не бьет девочек.
У дяди Шои есть отличная черта характера – он не любит разговаривать и задавать лишние вопросы. Увидев меня на пороге дома, он просто кивнул и отправил играть с его дочерями. После он ни разу не попытался упрекнуть меня за бегство из дома или обращение в суд. И хотя дядя ни словом не обмолвился о своем отношении к ситуации, в которую я попала, было ясно, что он смущен и недоволен не меньше, чем я.
Следующие несколько дней длились целую вечность. Почти все время я провела в суде, но ни у кого из нас не было полной уверенности в том, что все получится. Судьи обещали сделать все, что возможно, но предупредили, что это может занять очень много времени. В конце концов люди, толпящиеся во дворе перед зданием, перестали меня пугать, и я даже привыкла к ним. Особенно к мальчишкам, которые пытались заработать на соках и другой ерунде. Самым большим успехом пользовался мальчик, который взвешивал людей, – он почти всегда был занят.
А вот здание суда я переступала с тяжелым сердцем. Сколько еще раз я должна прийти сюда, прежде чем снова стану обычной девочкой? Но мой случай был уникальным, и Абдо предупреждал, что реакция судей может быть совершенно разная.
С появлением в моей жизни Шады я стала спокойнее и начала верить, что совсем скоро получу все, что хочу. Ради меня она полностью перекроила свое плотное расписание и во всех разговорах с коллегами и друзьями говорила, что мое дело очень-очень важное.
– Нуджуд, ты мне сейчас как дочь! А за семью я стою до последнего.
И это правда: она тоже стала для меня семьей. Благодаря ей я наконец смогла ощутить материнское тепло и заботу, которых не могла или не умела дать моя родная мама, загруженная домашними хлопотами.
– Моя девочка, я сделаю все, чтобы ты больше никогда не вернулась к этому человеку. Но ты должна набраться терпения и сил, нам правда нужно немного больше времени, чтобы во всем разобраться. Твой случай исключительный…
– Но сколько еще ждать?
– Пока я не могу тебе ничего сказать. Просто знай, что самое сложное уже позади, ведь ты смогла сбежать. И справилась великолепно!
Я тяжело и покорно вздыхаю, а Шада улыбается и гладит меня по голове. Все-таки она тоже очень маленькая – хоть и взрослая.
– Нуджуд, могу я тебя попросить? Расскажи, как ты на все это решилась – побег, суд…
– У меня просто не осталось сил выносить его жестокость.
Глава шестаяПобег
Моя жизнь в деревне была невыносима. То, через что мне приходилось проходить каждую ночь, – мне даже не с кем было этим поделиться. Да и вообще, разве о таком рассказывают?
– Mabrouk! Mabrouk[26]!
Это свекровь склонилась надо мной и хлопала меня по лицу, пытаясь разбудить. Я до сих пор ярко помню события того утра, как будто это было вчера. Уже начало светать, слабые лучи солнца пронизывают комнату, а вдалеке кукарекает петух. За свекровью стоит сестра мужа – та, что ехала со мной в машине из Саны. Меня трясет, я насквозь мокрая от пота. На секунду я забыла, что случилось прошлой ночью, и в удивлении уставилась на беспорядок: платье валяется в углу как старая тряпка, лампа опрокинута. Затем я услышала звериный храп своего мужа и все вспомнила – это чудовище спит как ни в чем не бывало рядом. На скомканной простыне пятнышко крови…
Свекрови вторит невестка: «Mabrouk!» Она улыбается и внимательно разглядывает пятно. Свекровь хватает меня, словно мешок, берет на руки и несет в ванную. Что это, помощь? Но почему она не пришла, когда я кричала? Или как-то связана с тем, что случилось со мной прошлой ночью? В ванной она поливает меня почти ледяной водой, а вместе с дочерью они, не останавливаясь, повторяют: «Mabrouk!»
Под потоками ледяной воды, оголенная перед двумя совершенно чужими женщинами, я чувствую себя абсолютно беспомощно. Вода не отмоет грязь внутри меня. Зачем это со мной произошло? Почему меня не предупредили? Почему мама сейчас так далеко? Зачем отец заключил этот брак? Неужели я чем-то заслужила это?
Он проснулся только через несколько часов после меня. За завтраком я отвернулась, чтобы не пересекаться взглядами. Он тяжело вздохнул, а после ушел на весь день работать. Я же забилась в угол, моля Аллаха о помощи. Тело страшно ломило. Похоже, моя жизнь навсегда связана с этим чудовищем. Я попала в мышеловку, и она захлопнулась.
Моя новая жизнь очень отличалась от того, к чему я привыкла в Сане. Я не могла одна выходить из дома, ходить за водой, возражать, жаловаться. О школе даже и речи не шло. Кхарджи больше не напоминала мне о счастливом детстве – деревня стала моей тюрьмой. Весь мой день проходил дома под строгим надзором свекрови – я резала овощи, носила курам корм, убиралась, мыла посуду, прислуживала гостям, драила отвратительные кастрюли с запекшимся жиром, мыла полы серыми вонючими тряпками. Я не могла отвлечься ни на секундочку: свекровь сразу хватала меня за волосы своими сальными пальцами и объясняла, чем должна заниматься настоящая порядочная жена. В конце концов я сама стала такой же серой и липкой, как и все, что находилось на кухне.
Как-то я попросила поиграть с другими детьми на улице.
– Ты что думаешь, у тебя здесь каникулы?!
– Я прошу вас, хотя бы пару минут…
– Даже не смей думать о таком! Ты хочешь опозорить нашу семью? Ты замужняя женщина, ты не можешь шататься по улице и общаться с кем захочется. Это тебе не столица, у нас здесь другие порядки. А не поймешь с первого раза – так я скажу твоему мужу, чтобы он объяснил тебе.
Он – мне противно называть его мужем – уходил из дома рано утром, а возвращался перед закатом. Едва явившись, он усаживался у sofrah[27] и требовал ужин. Я почти не видела его, но самое страшное, что ночью он всегда был дома, в комнате. Я знала, что раз за разом все будет повторяться – ночь, боль, стыд, жестокость. Он никогда не называл меня по имени – только девочка.
Фаез начал меня бить на третий день замужества. Отказов он не принимал. Как-то я попыталась не дать ему потушить лампу и лечь рядом со мной, и он ударил меня. Сначала бил руками. Потом швырял по комнате. Затем появилась палка. С особенным удовольствием Фаез унижал меня перед посторонними. Защитников у меня не было – его старуха-мать во всем поддерживала его.
– Я устал от твоего нытья! Я не затем женился, чтобы слушать это день и ночь!
Я жила как запуганный зверек и постоянно ждала новых ударов, пощечин и оскорблений. Боль внизу не давала мне покоя, а к ней каждый день добавлялся новый синяк или ссадина. К свекрови часто забегали поболтать соседки – они постоянно на меня глазели и о чем-то шушукались, показывая пальцем. Что они обсуждали?
Как только выдавался случай, я забивалась в укромный уголок, как бы отстраняясь от того, чем являлась моя жизнь. Как же я ненавидела их всех! Неужели брак бывает только таким? И все женщины проходят через это? Говорят, что существует любовь между мужчиной и женщиной, – мне в это сложно поверить.
Дни сменяли друг друга, и все шло по-прежнему. Не знаю точно, сколько прошло времени. Я не спала, потому что не могла успокоиться после того, как он делал все, что хотел с моим телом. Днем я клевала носом, с трудом понимая, что происходит вокруг. Страшно скучала по Сане, по школе, по всем братьям и сестрам. Как мне не хватало бесконечных выходок Абдо и Морада, шуток Моны и считалочек малышки Раудхи. Я часто думала о Хайфе и молилась, чтобы отец не выдал ее за кого-то вроде Фаеза. И хотя я вспоминала семью каждый день, со временем из памяти начали стираться их черты лица: форма, носа, ямочки на щеках и звук голоса. И тогда я твердо решила, что хочу вновь увидеть семью.
Каждое мое утро начиналось с мольбы о поездке в Сану. Я мечтала пообщаться с ними, и по-другому это сделать было невозможно: в Кхарджи нет электричества и телефона, уехать самостоятельно оттуда никак нельзя. Если бы я умела писать, то бы написала письмо семье, но в школе пока нас научили только своему имени и паре других простых слов. А еще никто, кроме дяди, не умел читать.
Я свято верила, что, если родители узнают, в какой беде я нахожусь, они смогут все исправить. Мне нужно вернуться в Сану любой ценой.
Как же поступить? Сбежать? Я прокручивала план в своей голове множество раз, но у меня не было ни единой зацепки – мне не у кого спрятаться и некого просить помочь добраться до города. Ни одна самая охраняемая тюрьма в мире не сравнится с Кхарджи.