Добравшись до Марка, хочу дать ему тумака, но он не один, а с девушкой. Обнимает ее за талию. А я с первого же взгляда понимаю, что влюблен.
Хлопаю Марка по плечу, киваю на девушку и спрашиваю:
- Это мой подарок?
- Размечтался, придурок!
Я снова перевожу взгляд на нее. В животе у меня происходит что-то странное. Она красавица, и мне плохо.
- Ты ее не узнаешь? - Нет.
- Да это же Мари, подружка Ребекки…
- ???
Она говорит мне:
- Мы были вместе в летнем лагере. В Гленане, помнишь?
- Нет, мне очень жаль. - Покачав головой, я оставляю их. Мне надо выпить. Срочно.
Помню ли я?! Занятия парусным спортом мне до сих пор снятся в кошмарах! Мой братец - лидер, любимец всех воспитательниц, загорелый, мускулистый, ловкий. Он ночью прочел брошюру о том, как ходить под парусом, и с первого раза все понял, Мой брат принимал картинные позы и улюлюкал, пролетая над волнами. Мой брат никогда не падал в воду.
Девчонки с их томными взорами и маленькими грудками, у которых все мысли были только об одном о предстоявшей прощальной вечеринке.
В автобусе каждая из них написала фломастером свой адрес на его руке - а он притворялся, что спит. Некоторые даже плакали на глазах у родителей, глядя, как Марк идет к нашей машине.
А я… У меня была морская болезнь.
Я прекрасно помню Мари. Однажды вечером она рассказывала подружкам, что застукала пару влюбленных голубков, когда те обжимались на пляже, и слышала, как хлопают трусики девушки.
- Как это «хлопают»? - спросил я, желая ее смутить.
А она посмотрела мне прямо в глаза, ухватила трусики за резинку прямо через платье, оттянула и отпустила.
Хлоп.
- А вот так, - ответила мне Мари, не отводя взгляда.
Мне было одиннадцать.
Мари.
Помню ли я… Хлоп…
Вечеринка шла своим чередом, мне все меньше хотелось говорить об армии. Чем реже я смотрел на Мари, тем больше мечтал к ней прикоснуться.
Я слишком много пил. Мама метнула в меня неодобрительный взгляд.
Я отправился в сад с несколькими одноклассниками. Поговорили о кассетах, которые собирались взять в прокате, о машинах, которые никогда не сможем купить. Майкл вот установил в своей «106-й» шикарное стерео.
Отдал почти десять тысяч - чтобы слушать «техно»…
Я уселся на железную скамейку. Мама каждый год заставляет меня ее перекрашивать. Говорит, она напоминает ей сад Тюильри.
Я курил, глядя на звезды. Я плохо знаю, как они называются, но при любой возможности ищу на небе те, что мне известны. Вообще-то, я знаю всего четыре.
Это еще одна вещь, которую я упустил на каникулах в Гленане.
Я заметил Мари издалека. Она мне улыбнулась. Я разглядывал ее зубки и форму сережек.
Садясь рядом, она спросила:
- Не возражаешь?
Я промолчал, потому что у меня снова заныл живот.
- Ты правда меня не помнишь?
- Неправда.
- Значит, помнишь?
- Да.
- Что именно?
- Помню, что тебе исполнилось тогда десять лет, что твой рост был 1 метр 29 сантиметров, что ты весила 26 кило, что годом раньше у тебя была свинка - тебя осматривал врач. Я помню, что ты жила в Шуази-ле-Руа и поездка к тебе на поезде обошлась бы мне в 42 франка. Я помню, что твою мать звали Катрин, а отца - Жак. Я помню, что у тебя была морская черепашка по имени Канди, а у твоей лучшей подруги -морская свинка Энтони. Я помню, что у тебя был зеленый, с белыми звездами, купальник и сшитый мамой халатик с твоими инициалами. Я помню, как ты плакала однажды утром, не получив с почтой письма. Я помню, что в последний вечер ты приклеила блестки на щеки и вы с Ребеккой исполняли номер под музыку «Grease»…
- Черт, да у тебя просто феноменальная память!!!
Она становится еще красивее, когда смеется. Она откидывается назад. Сует ладони подмышки, чтобы согреться.
- Вот, - говорю я и начинаю снимать свой огромный толстый свитер.
- Спасибо… а как же ты? Замерзнешь ведь!
- Обо мне не беспокойся.
Она теперь смотрит на меня совершенно иначе. Любая девушка поняла бы то, что она поняла в этот момент.
- А еще что ты помнишь?
- Помню, как ты сказала мне перед корпусом «Оптимистов», что мой брат - хвастун.
- Да, правда, а ты ответил, что это не так.
- Потому что это не так. Марку многое легко дается, но он этим не бахвалится. Он просто это делает, и все.
- Ты всегда защищал брата.
- Так это же мой брат. Кстати, ты теперь тоже видишь в нем гораздо меньше недостатков, разве нет?
Она встала, спросив, можно ли ей оставить у себя мой свитер.
Я улыбнулся в ответ. Я был счастлив, как никогда, - несмотря на все трудности и мерзости моей жизни в данный конкретный момент.
Подошла мама, а я все улыбался, как полный болван. Она объявила, что будет ночевать у бабушки и что девочки должны спать на втором этаже, а мальчики - на третьем…
- Мам, мы вообще-то уже не дети, все будет в порядке…
- И не забудь проверить, в доме ли собаки, прежде чем закрывать на ночь дверь, и…
- Ну, мама…
- Конечно, я волнуюсь - вы все слишком много пьете, а ты вообще безобразно напился…
- Теперь не говорят «напился», мама, говорят - «расслабился». Так вот, я расслабился…
Она ушла, пожимая плечами.
- Надень хоть что-нибудь, замерзнешь.
Я выкурил три сигареты, дав себе время подумать, и отправился к Марку.
- Эй…
- Что?
- Мари…
- Что?
- Оставь ее мне.
- Нет.
- Я сломаю тебе челюсть.
- Нет.
- Почему?
- Потому что сегодня ты слишком много выпил, а мне необходимо сохранить в полной неприкосновенности мою ангельскую физиономию - я в понедельник работаю.
- Почему?
- Потому что делаю доклад о взаимовлиянии газов в замкнутом пространстве.
- Что-что?
- Так-то вот.
- Соболезную.
- Да ладно.
- Ну, а Мари?
- Мари? Она моя.
- Вот уж не уверен.
- Да что ты понимаешь!
- Я чую - шестое чувство рядового-артиллериста.
- А вот хрен тебе.
- Слушай, мне сейчас мало что светит. Да, я кретин, знаю. Но давай найдем компромисс хотя бы на сегодняшний вечер, ладно?
- Я думаю…
- Думай быстрее, не то я совсем спекусь.
- Думаю о настольном…
- Что-о?
- Мы сыграем на нее в настольный футбол.
- Не слишком галантно.
- Это останется между нами, гребаный джентльмен, отбивающий чужих подружек.
- Идет. Когда?
- Сейчас. В подвале.
- Сейчас?!
- Yes,sir.
- Ладно, только кофе себе сварю.
- И мне тоже…
- Конечно. И даже не стану писать в твою чашку.
- Чурбан ты армейский.
- Иди, разогревайся. И попрощайся с ней.
- Отвянь.
- Не бойся, я ее утешу.
- И не надейся.
Мы выпили обжигающий кофе прямо на кухне. Марк пошел в подвал первым. Я сунул ладони в мешок с мукой, думая о маме, которая жарит для нас свиные отбивные в панировке. Знала бы она!
Потом мне, естественно, захотелось писать - ну ни фига себе, как теперь идти в сортир с руками, обсыпанными мукой? Да, тяжелый случай…
Прежде чем выйти на лестницу, я нашел взглядом Мари, чтобы взбодриться и настроиться на победу, поскольку на флиппере я непобедим, а вот настольный футбол - это, пожалуй, конек брата.
Играл я позорно. Мука, призванная бороться с потом, превратилась в мерзкие белые катышки, облепившие мне пальцы.
Кроме того, Мари и все остальные присоединились к нам при счете 6:6, и тут я сломался. Я чувствовал ее присутствие у себя за спиной - и ладони предательски скользили по рычагам. Я ощущал аромат ее духов - и забывал о своих нападающих. Услышав ее голос, я пропускал гол за голом.
Когда брат довел счет до 10 в свою пользу, я смог наконец обтереть руки о собственную задницу - джинсы побелели от муки.
Марк, негодяй, смотрел на меня с искренним сочувствием.
«С днем рождения», - поздравил я себя.
Девушки заявили, что хотят спать, и попросили показать им их комнату. Я объявил, что лягу на диванчике в гостиной, чтобы спокойно прикончить бутылку, и попросил меня не беспокоить.
Мари посмотрела на меня. А я подумал - останься она ростом в метр двадцать девять и весом в двадцать шесть кило, я бы спрятал ее себе за пазуху и повсюду таскал бы с собой.
Потом дом затих. Один за другим погасли окна, то тут, то там слышались приглушенные смешки.
Мне казалось, что Марк с ребятами прикалываются - скребутся в дверь к девчонкам.
Я свистнул собакам и закрыл входную дверь на ключ.
Заснуть не удавалось. Ничего удивительного.
Я курил, лежа в темноте, освещаемой лишь огоньком горящей сигареты. Потом услышал какой-то шум. Вернее, шорох, словно кто-то зашуршал бумагой. Сначала я решил было, что это возится одна из собак. Я позвал:
- Бозо?… Микмак?…
Ни ответа, ни привета, но звук усилился, причем к шороху добавился странный призвук - как будто скотч отклеивают.
Я сел, протянул руку, чтобы зажечь лампу.
Я брежу. Мари - голая - стоит посреди комнаты, прикрывая тело бумажками подарочных упаковок. На левой груди у нее - голубой листок, на правой - серебряный, на руках - нарядная веревочка. Крафтовая бумага, в которую мама завернула мотоциклетный шлем - подарок мне на день рождения, служит Мари набедренной повязкой.
Она идет по комнате, ступая по обрывкам подарочных упаковок, мимо полных пепельниц и грязных стаканов.
- Что ты делаешь?
- А что, непонятно?
- Ну… вообще-то не очень…
- Ты разве не сказал, что хочешь получить подарок к дню рождения?
Продолжая улыбаться, она обвязала талию красной тесемочкой.
Я как ужаленный вскочил с дивана и закричал:
- Эй, эй, не увлекайся!
Произнося эти слова, я спрашивал себя, что они означают: не прячь свое тело, оставь его мне, прошу тебя?
Или: давай притормози, знаешь, меня по-прежнему укачивает, а завтра я уезжаю в Нанси, так что, сама понимаешь?…