Назавтра Эки запрягла оленей и, никому не сказав ни слова, умчалась снова в тайгу. Но люди-то догадались, куда поехала бабушка. И вправду так вышло — догнала она аргиш дочери и зятя. Больше десяти дней кочевала по их следам и все же настигла на одной из стоянок. Говорили, будто сильно они поругались. Вспоминая живых и ушедших родственников, Добрых и Злых Духов, насмерть рассорились, но не отдала бабушка Эки своего внука шаманке.
— Пока я жива, никому не отдам Амарчу, — говорила она. — Подрастет, в интернат пошлю, учиться. Кинкэ так хотел. Не вечно же эта проклятая война будет, придут и сытые дни. Говорят, гонят уже тех разбойников, напавших на нас… Кинкэ умным был… Я все сделаю, как он хотел. Пусть учится внук.
И еще, говорят, упрекала Эки свою дочь:
— Это ты съела всех наших родственников!.. И Мэми и Кинкэ ты съела! За их счет хочешь подольше пожить! Чего же твои духи не защищают нас от голода и болезней? Отчего они такие бессильные? Нет, не отдам я тебе Амарчу. Он узнает другую жизнь, ту, которую отец его увидел и полюбил!
СТАРШАЯ СЕСТРА ЖИВУЩИХ
Когда-то, в очень далекие времена, Хэйкогирский род эвенков был одним из самых многочисленных и могущественных. Кто знает, сколько лет прошло с тех пор, может, сто, может, тысяча, а может, и вообще столько, сколько шерстинок на шкуре оленя. Но предания говорят, что от дыма их костров не видно бывало солнца, а оленей водилось как комаров в травянистом месте. Ума не хватало, чтобы их сосчитать. Самое большое болото, за Гаинней, в весеннюю пору не могло вместить всех оленей. Это болото было своего рода меркой. Перед месяцем Оленят[18], прежде чем откочевать на склоны хребтов, открытые ветрам и солнцу, загоняли сюда оленей, кто-нибудь из мужчин залезал на высокое дерево и осматривал стадо. Если не видно было просветов, значит, олени все целы.
И мужчинами прежде славился род. По всей тайге, начиная от Ангары и кончая далекими хребтами Путорана, не было им достойных соперников, а предводитель рода — богатырь Гарпанча, стрелою, пущенной из многослойного клееного лука, прошивал насквозь по пять рослых быков, поставленных вплотную один к другому. Вот какая сила была у этого богатыря! Он оправдывал имя — Гарпанча, то есть Солнечный Луч!..
Все Хэйкогиры отличались силой и удалью. Воины их достигали других племен и возвращались с богатой добычей и женами. По вечерам на закате солнца тайга оглашалась грохотом бубнов. Шаманы камлали, подражали зверям и птицам, чтобы подвигнуть сородичей на новые подвиги. О, было о ком складывать легенды и песни! В постоянном страхе держали они и ближнюю тайгу, и дальние тундры.
Не думали Хэйкогиры о том, что и в других, обиженных ими родах могут появиться такие же могучие богатыри, как Гарпанча, могут вырасти непобедимые шаманы, способные на лыжах ходить по воде, глотать каленые угли и превращать рослых быков-учугов[19] в маленьких трусливых зайчат. Беспечными сделались Хэйкогиры. Вот тогда-то и стала меркнуть былая их слава, затихать стала боевая песня. Мало-помалу захирел род. Шаманы напустили на их стоянки Злых Духов, и пришел на их землю великий мор, унес лучших воинов, разорил оленьи стада. Былое могущество осталось только в легендах да сказках.
В этот обнищавший род из другого такого же бедного рода — Ушкагиров — попала и бабушка Эки. Тогда ее звали Огдо.
Колокана, своего мужа, она увидела только в дни сватовства. В те времена у девушек не спрашивали согласия. Отец решил, сговорился с другим хозяином, ну и дай бог тебе счастья!..
Так и с Огдо было. Взглянули молодые друг на друга — о Добрый Дух, — поблагодарили Всевышнего, что не за чурки их сватают. Понравились они друг другу, но вида не показали — пусть сваты продолжают свое дело, лишь бы не разладилась их женитьба. Но, к счастью, все обошлось. Уехала в Ушкагирский род сестра Колокана Умбирик, плача, заливаясь слезами уехала, — ей-то нравился другой парень, из другого рода. Больше с ней никогда не виделись. Далеко ее увезли, велика тайга.
По обычаю, подруги Огдо помогли ей собрать приданое, нарядили в праздничную одежду: на голову повязали несколько разноцветных платков, приспустив на лицо кисти, а затем, как куклу, усадили на верхового оленя: не плачь, Огдо!
— Счастья тебе, полный чум детей!.. Запомни, без мышей нора будет пустая, без детей твой чум будет пустой, а, значит, и счастья не будет. Живите счастливо!.. — напутствовали невесту. — Живите дружно, берегите друг друга…
Сколько лет прошло, а Эки-Огдо то напутствие помнит. Нет-нет да и задумается: была ли она счастлива в жизни?
А кто знает, какое оно, счастье? Когда сыты бывали, когда дети, как молодые деревца, тянулись к солнцу, все равно тревога не покидала сердце, и все будто не хватало чего-то. Может, в те времена счастье лишь краешком своего крыла нас задевало, а мы и не замечали? А может, тогда, когда на русской железной птице прилетел в свое стойбище сын Кинкэ?.. О, как сладко билось в тот день ее сердце, как пела душа!.. Вот тогда, точно, была она счастлива!
Грех, конечно, на судьбу обижаться. Какая ей выпала, ту и прожила. С Колоканом они дружно жили, не дрались, как другие, даже не ругались, блюли заветы предков.
Колокан был смирным, добродушным мужиком, за глаза его называли Бычком. И надо признать, прозвище было точным. Колокан знал об этом, не обижался. Молча, неторопливо нес он свою житейскую ношу, основательно да умело. А что еще нужно женщине? Огдо смолоду не любила таких, как сосед Мада, у которых, казалось, вся сила уходила на пустые слова да зряшные хлопоты. Ни о семье позаботиться, ни на охоту толком сходить духу у них не хватало. Радовалась она, что муж ей хороший достался.
Огдо с детства умела держать в руках иглу и скребок для выделки кожи, а коли нужно, брала и топор, и ружье. Придя в чум мужа, она сразу стала полноправной хозяйкой. Родители Колокана нарадоваться не могли на такую невестку.
Заглянула Огдо как-то в старый лабаз, где хранились зимние одежды и вещи, распаковала один турсук и ахнула: сколько там было товару!
— Ээ, да вы не купцов ли ограбили? — пошутила она.
В турсуке в берестяных коробочках, в тряпочках лежали колечки, шнурочки, разные пуговицы, много разноцветного бисера: от крупного, как смородины, до мельчайшего, как мышиный глаз!
— Ограбишь купца!.. Суют их в первую очередь вместо пороху да свинца… Нет у нас мастериц, вот и лежат без дела, — отвечал Колокан.
В первое же лето Огдо, на зависть своей свекрови, обновила своими родовыми узорами суконные зипуны, летние унты. Всеми цветами радуги засияла одежда мужчин. В таких нарядах не стыдно было на людях показываться.
— Э, какая у тебя душа красивая! — хвалили ее старики.
И верно: в умелых руках — душа человека.
Может, та первая похвала и определила дальнейший ее характер? Ведь на хорошее слово всегда хочется ответить таким же словом и делом. Старалась невестка: варила еду, обрабатывала шкуры, шила унты, зипуны, меховые парки, драла бересту для посуды, для летнего дума — любое дело спорилось у нее в руках. Такая уж доля у женщин: нести хозяйство на своих плечах да детей рожать.
Появились дети: дочь Сынкоик, сыновья Куманда, Кутуй, Кинкэ, потом, опять дочь — Сарта. О, сколько радости и хлопот прибавилось в чуме! У многих эвенков ребятишки в то время младенцами в Нижний мир уходили, не увидав ни тайги, ни рек, ни озер, ни солнца красного, ни луны серебряной, ни звезд ясных.
У Огдо и Колокана все дети остались в Срединном мире. Злые языки всяко про то болтали; «Ладно ли это? К добру ли? Все дети живы!.. Не бывало еще такого!»
Неужели люди желали ей горя и слез? Разве мало их на нашей земле?
Нет, конечно. Эвенки — добрый, сердечный народ. Но благодарить Огдо нужно свекровь — это она научила маленько хитрить.
— Огдо, дочка, учись жить у оленя. И мужа учи. Делайте осенью ребятишек. Вместе с оленятами они родятся, весной. За лето маленько окрепнут, а там уж никакая зима не страшна. Я сама так хитрила, вот и выжили все мои детки… Потом научу тебя и Злых Духов обманывать…
Может, и это помогло, кто знает… Как умела, так и оберегала Огдо своих детей. Но разве другие так не лукавили? Разве не клали в колыбели младенцев молотки и ножи, чтобы дети вырастали мастеровыми людьми? Разве не совали в зыбки вместо ребенка щенков или птичек, чтобы обмануть Злых Духов?..
Все так делали. Не виновата Огдо, что Злые Духи, завидев в зыбке щенка, уходили прочь и отпадала надобность давать детям страшные змеиные имена, неприятные не только для слуха людей, но и для Злых Духов.
Много, очень много оберегов существовало для женщин, для сохранения жизни людской, и она старалась их соблюдать. Как требовали заветы предков, она, нося в себе новую жизнь, не ела медвежью брюшину, чтобы самой не болеть животом, не ела мяса с его головы, почки, печень, ради того чтобы новый человек пришел в этот мир легко, без лишних мук. Отводила глаза и прикусывала язык, когда все ели мясо старого оленя, а ничего другого в чуме не было, — нельзя старого мяса касаться, роды будут тяжелые, намаешься, как молодая важенка.
На все случаи были обереги. «Не ешь рыбу после рождения ребенка, — говорили старики, — слюнявым вырастет. Не ешь мясо гагары, а если поешь — не нос у малыша будет, а гагарий клюв. Не ешь мясо зайца, не дай бог, вырастут выпуклые «заячьи» глаза, а еще хуже, как у лягушки». Какая же мать захочет, чтобы родимое ее дитя росло немым, глухим или полоумным калекой?
У того первого щенка, что положила в зыбку Сынкоик свекровь, было во рту нечетное число спиралей. По ее словам, они, как небо Вселенной, не имели конца, а уходили в бесконечность. «Даст бог, может, будет она великой шаманкой».
Окрепла Сынкоик, поднялась на ноги, на свет появился Куманда, крикливый, узкоглазый, словно «с прицелом», с одним прищуренным глазом — и новый щенок уже лежал в зыбке. Снял Колокан с наружной стороны колыбельки наперсток и тряпочки, повесил лучок со стрелами, — не девчонка, а сын теперь будет качаться — стрелок из лука. У самого изголовья навесил разные побрякушки: медвежьи, беличьи, горностаевы зубы, птичьи косточки, все, что требовалось по поверьям. Сын все должен в жизни уметь: быть хитрым и умным. Только таким, умеющим и прыгать, и лазать, и кусаться, и стрелять, только таким можно выжить в нашей суровой тайге. Когда сын подрастет, мать перешьет ему эти подвески на пояс и на спинку кафтанчика.