Уже третьи сутки Каролина почти никуда не выходила из дому, валялась на диване и смотрела диски с каким-то бесконечным мексиканским сериалом, которые подарил ей на день рождения в прошлом году один из ее неудачливых ухажеров, бывший однокурсник, а теперь главный санитарный врач одного из маленьких заштатных городков Генка Капцев.
На экране седая мамаша со слезами на глазах обнимала двух наконец-то нашедшихся великовозрастных девиц-близняшек. Каролина, которая по своей природе была всегда довольно сентиментальна, вдруг поймала себя на том, что ее не трогают экранные слезы. Ее собственная жизнь, как она случайно узнала совсем недавно, была намного круче любого сериала.
До четырнадцати лет она думала, что родилась в обычной, даже, можно сказать, счастливой семье. Многие ей завидовали. Папа — первоклассный хирург, мама — медсестра, у них отдельная трехкомнатная квартира, где, само собой, у Каролины была хоть маленькая, но своя собственная комната, машина, дача. В общем, полный набор интеллигентских благ. А когда отец перешел работать в частную клинику, они вообще ездили отдыхать в Турцию. Со стороны могло показаться, у них в семье царит полная гармония. Но Каролина чувствовала, и чем взрослее становилась, все более остро, что родители, особенно отец, порой относятся к ней, как к неродной. Ее успехи и маленькие победы отец воспринимал равнодушно, а мама, хотя и делала вид, что рада, особого значения им не придавала. Зато случайно разбитая чашка или пыль, которую Каролина забыла или не успела вытереть, приводила отца в ярость. И однажды он сгоряча обронил фразу, которая, можно сказать, ржавым гвоздем засела у Каролины в памяти. В тот раз отец вернулся с работы на час раньше. А она, придя со школы, вместо того чтобы вытереть пыль и полить цветы, надела мамино голубое атласное вечернее платье с вырезом на спине, в тон ему туфли на шпильке, накрасилась и, вообразив себя чуть ли не моделью, сначала долго крутилась перед зеркалом, а потом принялась вырабатывать под музыку модельную походку «от бедра».
Каролина и подумать не могла, что все это время отец наблюдает за ней. И когда она, как ей показалось, особенно эффектно вильнула бедром, отец неожиданно зааплодировал и, не скрывая сарказма, сказал:
— Ну вот, детка, и заговорила в тебе твоя дурная наследственность. Смотрю на тебя и вижу твою мамашку-кукушку.
Тут он вдруг как будто осекся. Но слово-то, тем более, фраза, не воробей, вылетит, не поймаешь… Не зря говорят, что у каждого в шкафу есть свой скелет. И когда дверцы шкафа случайно распахнешь, он, этот скелет, выпадает со страшным грохотом, он и придушить может, этот скелет. Дверцы их семейного шкафа распахнулись настежь, когда мама, как потом выяснилось, не родная ее мама, забеременела. Позже Каролина узнала, что забеременела она не естественным образом, а с помощью системы ЭКО. Так или иначе, период ее взросления совпал со временем ожидания их, ее приемных родителей, первенца.
Теперь, по прошествии стольких лет, Каролина порой сомневалась, а нужно ли было ей тогда, подростком, подслушивать родительский разговор, который, ясное дело, никак не был рассчитан на ее юные уши и ранимую душу. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
В то воскресное утро родители, очевидно, думали, что она еще спит. А она, лежа в постели, через стенку слышала все, о чем они говорили на кухне. Первым завелся отец, почти выкрикнув:
— Ты не о ней, а о нашем ребенке теперь должна думать! Слышишь, о нашем!
— Но она же тоже наша… — проговорила мать.
— Да какая она наша! Я вчера слышал, как она тебе вечером нагрубила! Разве человек с нормальной наследственностью может так разговаривать с матерью?! Я хотел вмешаться. Но ты же меня просила не вмешиваться… — продолжал наступать отец.
— Но ты пойми, ей ведь тоже нелегко. Она девушкой становится. Ей внимание наше нужно. Ведь у нее кроме нас никого нет. А тут еще ребенок должен появиться. Она инстинктивно старается отстоять свои права. Конечно, с ней непросто. Если у нее действительно родители не совсем здоровые люди были, это не может не давать о себе знать. Дурная кровь, если она есть в человеке, буквально распирает его изнутри… Он сам с собой никак совладать не может…
— Ну вот, ты сама все понимаешь. А хотела ведь их двоих тогда удочерить. Мать-героиня, — саркастически хмыкнул отец.
— Тише ты, — остановила его мать. — А что, если Каролина уже проснулась и нас услышит…
— Да успокойся, спит она, твоя Каролина. Во сколько она вчера вернулась?
— Около часа.
— Ага! И это в четырнадцать лет. А что будет, когда ей шестнадцать, восемнадцать стукнет… вот где она вчера шлялась?
— Да здесь, во дворе, с мальчишками в беседке сидела.
— В беседке, с мальчишками… — хмыкнул отец. — Ну-ну… Досидится.
— Да я ее не за то, что с мальчишками сидела, и даже не за то, что поздно было… Мне показалось, что она курила, и… пиво или что покрепче пила.
— Я же тебе говорю, яблочко от яблоньки недалеко падает… — проговорил отец.
Первым ее желанием тогда было вскочить, забежать в кухню и все там расколотить в пух и прах. Потом, укрывшись с головой одеялом, Каролина решила тихонько выскользнуть, навсегда уйти из вдруг ставшего ей чужим дома. Но уже через минуту и это ей показалось нереальным. Ведь у нее не было куда пойти или поехать и денег у нее не было. И она сделала вид, что ничего не слышала. Но окончательно замкнулась в себе и дома безразлично выполняла все, что от нее требовали. Родители эту перемену не заметили, точнее, заметили, но приписали ее тому, что мать не родила, потеряла с таким трудом зачатого ребенка. Хотели они того или не хотели, но им пришлось все свое внимание снова переключить на Каролину и с ней реализовывать свои родительские амбиции. Каролина довольно прилично окончила школу. Поступила в мединститут. Неизвестно, как дальше сложилась бы ее жизнь, но через год родители погибли в автокатастрофе, так и не успев ничего рассказать ей о ее прошлом. Восстановив в памяти и сложив, как пазлы, обрывки случайно подслушанных фраз, Каролина пришла к выводу, что отец знал ее настоящую мать, возможно, как врач, даже лечил, оперировал ее. И была еще какая-то связанная с ее рождением тайна, разгадать которую теперь было невозможно.
Так или иначе, учеба тут же оказалась заброшенной, и Каролина начала новую жизнь. В ее полном распоряжении находилась неплохая квартира почти в центре Москвы, и не успела она дать объявление, нашелся квартирант, ее бывший преподаватель Дмитрий Михайлович Дрозд, которого ей, как говорится, сосватала соседка Лилька Пыжикова. Она с ним как раз крутила роман, а, проживая на одной лестничной площадке, ей было страшно удобно с ним встречаться.
В Дрозда, которого, несмотря на абсолютное отсутствие солидности, все называли Михалычем, молодого, подтянутого, в джинсах и кроссовках препода, кандидата медицинских наук, Каролина это хорошо знала, были тайно влюблены все первокурсницы. Говорили, что он несколько лет проработал в какой-то африканской стране и привез оттуда готовую докторскую диссертацию и кучу бабок. А поскольку он слыл ловеласом и Казановой, все были уверены в том, что и в Африке он не пропустил ни одной юбки. Он занимался врожденными патологиями, и поскольку эта тема в последнее время стала лакомым кусочком для журналистов, у него часто брали интервью, приглашали на радио и телевидение. А на студенческих капустниках девчонки распевали переделанную под него песню:
Вы слыхали, как поют дрозды?
Нет, не те дрозды, не полевые,
А дрозды, Михалыча дрозды,
Африкой рожденные такие.
Но еще когда Каролина училась в мединституте, Дрозда за взятки, которые он якобы брал за сдачу своего экзамена, со скандалом выгнали из мединститута. Но когда Пыжикова предложила Каролине взять его на квартиру, Дрозд уже устроился в какую-то частную клинику, и в общем-то, как поняла Каролина, жил припеваючи.
Как выяснилось вскоре, Дрозда и Пыжикову связывали не только и даже не столько любовные отношения. К Дрозду то и дело приходили какие-то люди, часто иностранцы, они о чем-то договаривались. Потом Дрозд часами сидел в Интернете, исчезал на неделю, а то и месяц, а когда возвращался, обязательно расплачивался с Каролиной за месяц-два вперед, угощал заморскими деликатесами, предлагал и Пыжиковой, и Каролине довольно приличные шмотки.
Интрига тянулась недолго. Однажды вечером, за бутылкой сладковато-терпкого южноафриканского красного вина, Пыжикова с Дроздом предложили Каролине присоединиться к их предприятию. Дмитрий Михалыч начал с того, что велел Каролине называть его Димой, а потом, окутывая ее профессиональным, соблазняюще-влекущим взглядом своих почти прозрачных, водянистых серо-голубых глаз, вкрадчиво проговорил:
— Я понимаю, что целыми днями бездельничать, сдавая такому, как я, приятному во всех отношениях идеальному соседу комнату, замечательно, но, как мне кажется, ты другого поля ягода. Мне кажется, ты любишь действовать, ты по природе своей авантюристка и смогла бы нам помочь. Даже не ради денег, а просто так, ради интереса… Ты не хотела бы поучаствовать в нашем бизнесе?
— Бесплатно? — удивилась Каролина и не преминула съязвить: — Только за то, что можно будет называть вас Димой?
— Да нет, это я шучу, что только ради интереса… — поспешил добавить Дмитрий Михалыч. — Твой труд будет оплачиваться, очень хорошо оплачиваться.
— И какой же это будет труд? — поинтересовалась Каролина.
— Ну, скажем так, творческий, — ответил Дмитрий Михалыч.
— Творчество я люблю, — пожала плечами Каролина, которая отлично понимала, что деньги, оставшиеся после смерти родителей, скоро окончатся, а богатый жених на горизонте не маячит, если, конечно, не считать Дрозда, которому, похоже, Пыжикова уже наскучила.
— Только есть одно условие… — сразу предупредил Михалыч.
— Какое такое условие? — насторожилась Каролина.
— Ни о чем не спрашивать и лишнего не болтать, — четко выговорил Михалыч, и в его глазах промелькнула стальная искорка.