Наталья СпособинаМноготочия
Глава 1
Лист, с которого все начинаешь, увы, не чистый.
Самолет пошел на снижение, и стюард легонько коснулся ее плеча.
Сначала Юла хотела покрепче зажмуриться, делая вид, что спит, чтобы ее не трогали, но поняла, что это было глупо. В их самолете никто не спал, потому что с бортом были какие-то неполадки, и уже больше часа они кружили над Шереметьево, выжигая керосин.
Про керосин ей рассказала соседка — не в меру говорливая мадам неопределенного возраста. Мадам паниковала, обмахивалась инструкцией по поведению в нештатных ситуациях и то и дело вызывала стюарда, чтобы задать один и тот же вопрос: точно ли мы не падаем, а если падаем, то почему так долго.
Юла поначалу смотрела в иллюминатор на огоньки, а потом сделала вид, что спит, лишь бы от нее отстали. Дама не преминула поинтересоваться, почему она так спокойна.
«Да потому что!» — хотелось заорать в ответ, но Юла только пожала плечами и ответила:
— Ну разобьемся, и что с того?
В ответ услышала целую лекцию о том, что она такая молоденькая и красивая, но такая еще дурочка.
Последнее слово заставило скрипнуть зубами.
— Юленька, ты еще такая дурочка, — с мерзкой добренькой улыбочкой то и дело повторяла ее новоиспеченная мачеха.
Смешно сказать, Юле вот-вот должно было исполниться девятнадцать, а ее «новой маме» было двадцать три. И из них двоих именно она считалась «еще такой дурочкой». И ведь не только сама «мамочка» так считала, но и отец.
Юла достала из сумочки телефон и, включив камеру, направила ее на иллюминатор. Соседка, к счастью, от нее отстала, переключившись на проходившего мимо стюарда.
Боялась ли Юла разбиться? Да ей было, признаться, все равно. В голове, конечно, всплыли мысли об отце, который, может быть, хоть в этом случае что-нибудь бы понял, а потом там прозвучал бабушкин голос: «Юленька, девочка моя, твой отец прекрасно все понимает. Просто наличие штанов и буковок “муж.” в паспорте, увы, не делает человека мужчиной».
Юла невольно улыбнулась. По бабуле она соскучилась до смерти. Предстоящая встреча была единственным, что радовало ее в необходимости возвращаться в Москву. Юла не хотела возвращаться туда, где ей было плохо. Вот только в солнечной Калифорнии было точно так же, как и в холодной Москве, потому что, как любила повторять бабуля, «куда бы ты ни ехал, везде берешь с собой себя».
— У тебя камера выключилась, — неожиданно сказала соседка.
«Да тебе-то какое дело?»
— Не горит там, нет? Посмотри.
— Уже догорело, — хмуро ответила Юла и сунула телефон в карман.
«Дамы и господа, наш самолет прибывает…»
— Прибывает, — зачем-то повторила она себе под нос и, снова вытащив телефон, отключила режим полета.
По салону волной прокатилось многозвучие оповещений. На телефоны сыпались тревожные вопросы о задержке, поздравления с прибытием… Она посмотрела на свой экран: системное уведомление от сотового оператора — и ничего.
Открыв чат с отцом, Юла набрала: «Приземлилась». Потом стерла написанное и спрятала телефон. Соседка вскочила и принялась суетиться, требуя от стюарда достать багаж. Избавиться от нее после девятнадцати часов полета будет, пожалуй, радостным событием.
Второе радостное событие ждало Юлу на паспортном контроле. Телефон в кармане зазвонил.
— Юль, ты уже приземлилась?
— Да, мам, — ответила Юла, нетерпеливо притопывая. Перед ней в очереди было целых шесть человек.
— Ну а что не звонишь? Мы ж волнуемся.
— Как раз собиралась, — соврала она.
— Ну слава богу, что все благополучно. Мы тебя ждем к себе. Слышишь?
— Ага.
В трубке раздались звонкие чмоки, и связь оборвалась.
Несколько секунд Юла смотрела на экран телефона. Московскую симку она оставила бабушке, а сам аппарат забрала с собой. Заставка на нем за последние полгода несколько раз менялась: от котиков до панорамы океанского побережья, но рано или поздно все равно возвращалась к черно-белой фотографии: московский тротуар и лужа в форме кляксы, края которой касается носок кеда. Волков не позировал, нет — просто стоял и о чем-то говорил с Мокровой в тот момент, когда Юла сфотографировала лужу. Кед оказался в кадре случайно. Как и все, что делал Волков.
Юла открыла переписку с бабушкой.
«Ба, я в Москве».
Сообщение было прочитано тут же, а спустя полминуты прилетело голосовое: «Девочка моя, с возвращением. Как получишь багаж — звони».
— Ну ба-а-а, — протянула Юла, как будто бабушка могла слышать. — Ну зачем?
Но улыбка сама собой появилась на лице и так и не сходила до того момента, пока она не получила багаж и не прошла через зеленый коридор.
Конечно, бабушка была там: стояла в элегантной шляпке и ярко-желтом пальто. И была такой родной, что у Юлы защипало в носу.
Бабушка была главной причиной ее возвращения в Москву. Потому что, если в мире есть человек, которому ты нужен, ради него стоит приезжать в нелюбимый город. Город вообще не важен.
— Быть такой загорелой в апреле просто неприлично, — с притворной строгостью сказала бабушка, раскрывая объятия.
— Быть такой яркой — тоже, — улыбнулась в ответ Юла и обняла бабулю.
И вот эта минута определенно стоила девятнадцатичасового перелета.
— Отцу написала? — как бы невзначай спросила бабушка.
— Не-а, — пожала плечами Юла и улыбнулась шире, когда поняла, что воспитывать ее не будут.
— Сначала ресторан или домой?
— Ресторан, ба. Всегда сначала ресторан. Здравствуйте, Петр Сергеевич!
— Здравствуйте, Юля. С возвращением!
Водитель приветливо улыбнулся и, забрав у нее два тяжелых чемодана, покатил их к выходу.
— Петр, мы в ресторан!
— Услышал, Жанна Эдуардовна.
— Соскучилась по Москве? — спросила бабушка, беря Юлу под руку и степенно ведя к выходу.
— Не-а, — честно ответила девушка, стараясь смотреть исключительно в спину Петра Сергеевича, чтобы не видеть чужих липких взглядов.
«Все дело в бабушкином ярко-желтом пальто. Это оно привлекает такое внимание. Все дело в пальто!» — повторяла про себя Юла, но мантра помогала плохо. И зачем она только сюда вернулась?
Стоило им войти в бабушкин любимый ресторан на Тверской, как там тут же началась степенная суета. По-другому охарактеризовать происходящее было невозможно. Разумеется, поздороваться с бабулей вышел сам хозяин. Разумеется, она справилась о том, как дела у его супруги, и передала привет шеф-повару. Разумеется, когда девушка-метрдотель приняла ее желтое пальто, бабушка сказала: «Ах, милочка, какой у вас прелестный цвет волос». Через несколько минут оказалось, что у гардероба собрались метрдотель, хозяин ресторана, выглянувший поздороваться шеф-повар и пара не занятых работой официантов. Звучали приветствия, улыбки, сетования на то, что такая дорогая гостья в последнее время заходит уже не так часто… Вся эта суета, достигая бабули, будто замедлялась, растягивалась во времени, и центром всего становилась она — блистательная Жанна Шилова. Да, она не выходила на сцену уже много лет, но жила так, будто свет рампы везде ее сопровождал.
За столиком бабушка расположилась с идеально прямой спиной и, обведя ресторан царственным взглядом, открыла меню, которое помнила наизусть. Юла всю жизнь мечтала быть похожей на нее: такой же независимой, сильной, знающей ответы на все вопросы, той, кому никто никогда не сможет сделать больно — просто не осмелится.
— Что ты будешь есть, девочка моя?
Юла сглотнула ком в горле. «Девочка моя». Так называла ее только бабушка. Мама звала просто Юлей, а папа когда-то — Юлой.
— Юла ты моя, что ж ты так вертишься? — говорил он маленькой дочке, когда еще обращал на нее внимание. И ей хотелось вертеться еще сильнее, потому что тогда он ловил ее и усаживал себе на колени.
Это «Юла» привязалось к ней и пошло по жизни: кто-то из подружек услышал, потом назвал раз, другой. И как-то вдруг получилось, что все вокруг стали звать ее Юлой. Все, кроме папы, который совсем забыл, что она любила вертеться и сидеть у него на коленях. Теперь он звал ее Юля, иногда Юлия. Безлико и так, будто они были чужими друг другу людьми. Это как Крестовского мама звала исключительно Роман. Юлу это обращение всегда коробило, а ему было нормально. Он привык. Человек ко всему может привыкнуть. Даже к безразличию.
Мысль о Крестовском отозвалась тяжестью в желудке, потому что за ней потянулись воспоминания о последней встрече с ним. Свет фонарей, дождь и безобразная драка в одной из подворотен центра Москвы. За Юлу впервые кто-то дрался вот так: яростно и всерьез, но она была не в том состоянии, чтобы это оценить. Ее самой там просто не было.
— Девочка моя, что ты будешь?
В тоне бабушки послышались тревожные нотки. Совсем чуть-чуть. Жанна Эдуардовна умела виртуозно владеть голосом.
— Я… Давай цезарь с креветками и… кофе.
— Верочка, — обратилась бабушка к подошедшей официантке, — давайте-ка нам два ваших блюда дня от шеф-повара. Это мне и Петру, — отозвалась бабушка, увидев взгляд Юлы. — А барышне цезарь и кофе.
— Мне тоже фирменное блюдо, — невольно вырвалось у Юлы, которая вдруг поняла, что, кажется, хочет есть. Это было давно позабытое чувство.
— Тогда два здесь, а одно с собой, — улыбнулась бабуля, как будто только этого и ждала.
А ведь, скорее всего, она все это специально подстроила: привела внучку в ресторан, где они раньше частенько вместе обедали, заказала фирменные блюда, покладисто согласилась с тем, что Юла заказывает лишь салатик. Знала же, что, начни она настаивать, салатиком бы все и ограничилось, а то и вовсе одним кофе. Вот только рассердиться на бабулю совершенно не получалось, потому что очень сложно сердиться на того, кто тебя так искренне любит. И не задает вопросов. Ни одного. Хотя по глазам видны все эти: как ты, девочка моя? забыла ли о страшном? стерлось ли оно?
«Стерлось, ба. Конечно, стерлось». Как рисунок, сделанный на доске маркером… Несмываемым.