Как строить свою жизнь в Сан-Диего, было совершенно непонятно, и группа психологической поддержки в этом совсем не помогала. Юла не считала себя сумасшедшей, поэтому не видела смысла в том, чтобы дважды в неделю приходить на занятия и рассказывать, как она провела время с их последней встречи: что делала, за что может себя похвалить, а что не получилось так, как хотелось бы. Наверное, это имело бы смысл, если бы она ставила себе какие-то цели. Но как можно отслеживать прогресс, когда ты не делаешь ничего и, главное, ничего не хочешь? Ну разве что считать прогрессом лишний километр, добавившийся накануне к ее веломаршруту?
В группе, помимо нее, было восемь человек, и, на взгляд Юлы, у этих ребят имелись реальные проблемы. Например, у девушек с булимией и анорексией. Если эти две страдалицы озвучивали свои переживания друг за другом, то слушать их было одновременно страшно и смешно. Или же у наркомана в завязке. Хотя о какой завязке шла речь, если его периодически штырило так, что он не мог усидеть на месте? Еще были клептоманка, два алкоголика и девушка, которая каждый раз рассказывала о разных фобиях, но, кажется, ей просто нравилось тусить в этой странной компании.
Отец требовал ее обязательного присутствия на этих встречах. Если Юла вдруг не приходила, куратор сообщал об этом Лизоньке. То, что все общение шло не напрямую с отцом, а через мачеху, было вдвойне унизительно, поэтому Юла взяла за правило появляться на этих чертовых сходках психов, молча сидеть полтора часа и уходить до следующего раза.
Ей не нравились эти встречи, не нравился Сан-Диего, не нравился новый дом, не нравилась «новая мамочка». Не радовали ни океан, ни красивые закаты, ни солнце, которое так и липло загаром на кожу и высвечивало и так светлые пряди в эффектный блонд. Ну разве что Лизонькина попытка повторить оттенок волос падчерицы, с которой парикмахер не справился, хотя и взял за это наверняка космическую сумму, вызвала в Юле глухое удовлетворение.
Дни текли однообразно и монотонно до встречи с Ксавьером.
У Юлы не было проблем с английским. В тот период у нее были проблемы с людьми. Больше всего она хотела оставаться незаметной. Но сидеть целыми днями под одной крышей с обожаемой папой Лизонькой она просто не могла, поэтому приходилось отправляться на велосипедные прогулки. На велосипеде в Сан-Диего ездили все от мала до велика. Юла никогда не была фанаткой велоспорта, да и спорта вообще. В Москве она ходила в бассейн и изредка на йогу. Но для того чтобы найти инструктора по йоге в Сан-Диего, нужно было выбраться из скорлупы и обзавестись социальными контактами. И в этом была проблема. После произошедшего в Москве каждый брошенный на нее взгляд казался ей липким, оценивающим, хотелось вымыться или вообще снять с себя кожу.
Чемодан в Америку ей собирала бабуля, но любимые платья, все до одного, так и висели в шкафу. Им на смену пришли бесформенные футболки, туники оверсайз и широкие брюки. Юла не могла влезть ни в один из облегающих нарядов: сразу чувствовала фантомную хватку на плечах и запястьях и ее начинало тошнить. К счастью, для велопоездок ее новый стиль вполне подходил.
Один и тот же маршрут каждый день: от дома до Парка Бальбоа. Одно и то же кафе для перекуса через день, когда она не забывала перекусить. Вкус еды возвращался обычно вместе со вкусом к жизни. В этот раз они оба подзадержались.
Иногда Юла останавливалась на смотровой площадке и долго смотрела на океан, иногда могла час сидеть в кафе, глядя на порт. Было ли ей скучно? Нет. Ей было все равно. А в кафе иногда немножко тоскливо, потому что именно здесь приходили какие-то обрывочные воспоминания. Например, звук разбившегося стакана мог воскресить в памяти ситуацию, когда она слышала подобное в одной из многочисленных московских кофеен и Ромка сидел напротив. Вот он поворачивает голову, чтобы понять, что случилось, а она смотрит на его шею. След от ее поцелуя вызывающе синеет на его едва загорелой коже. И ей одновременно смешно и грустно. Ромке не идут эти синяки. Он как будто для них не создан. Но вот он поворачивается, смотрит рассеянно, поправляет кольцо на мизинце и улыбается ей. И тогда вот этой Юле, в кафе на набережной Сан-Диего, дико хочется в Москву, потому что здесь никто никогда ей не улыбается. Ухмылки «новой мамочки» не в счет.
И вот однажды в таком раздрае, в мыслях о Москве Юла села на велосипед и покатила прочь от знакомого кафе. До первого парковочного столбика. Как они со столбиком встретились, Юла так и не поняла. Она буквально на секунду отвлеклась, чтобы вытащить прядь волос, попавшую в замок велосипедного шлема, — и вот уже летит навстречу асфальту.
Ударилась она несильно: стерла ладонь и содрала коленку. Но все это как-то наложилось на мысли о Москве, о Ромке, о Волкове, о котором она думала приблизительно все время, поэтому Юла, вскочив, подхватила велосипед с желанием швырнуть его к чертовой матери об асфальт. Да только не учла его вес. Велосипед получилось разве что чуть-чуть приподнять, и от того, что он упал, жалобно звякнув сигналом, Юла не получила никакого удовлетворения.
— Are you o’key? — раздался рядом встревоженный голос.
— Absolutely not, — огрызнулась Юла и принялась поднимать велосипед с земли.
— May I help you? Give you some water?
Юла хотела послать помогальщика подальше, но он деловито оттеснил ее от велосипеда, поднял его, поставил на подножку, а потом протянул бутылку воды. И улыбнулся. Кажется, на это она и купилась.
За последовавшие за ее падением пять минут Юла узнала, что его зовут Ксавьер, у него три младшие сестры, его родители когда-то перебрались в Калифорнию из Мексики в поисках лучшей доли, а сам он родился здесь. Его отец работает в порту, мать занимается детьми, а сам Ксавьер работает вот в этом самом кафе и очень радуется, когда Юла заглядывает к ним перекусить. И очень огорчается от того, что она всегда садится не за его столик. И он даже пару раз менялся с Хулией столиками, но именно в те дни Юла не приходила. А поменять столик во время смены им не разрешает хозяин.
Юла слушала этот поток информации, силясь разобрать его специфический акцент, и не понимала, почему она до сих пор не уехала, почему стоит здесь, пьет предложенную воду и слушает биографию человека, которого видит первый раз в жизни. А еще почему у нее не срабатывает сигнал тревоги в голове от того, что, оказывается, он за ней уже какое-то время наблюдает. Может быть, потому, что он улыбался? Единственный человек в этом огромном городе искренне ей улыбался.
Так у велопрогулок Юлы появился смысл. Ксавьер был похож на борца за мексиканскую независимость с гравюр, которые она видела в Сети. По приезду в Сан-Диего у Юлы случился краткосрочный порыв познакомиться с историей города и найти себе какое-нибудь занятие. Занятие так и не нашлось, но на пару дней она погрузилась в изучение сайтов, посвященных мексиканской войне за независимость. И так вышло, что в ее голове сложился свой собственный образ Ксавьера — как борца за свободу и права угнетенных коренных народов. Пусть это совершенно не сочеталось с его биографией, в которой он обслуживал этих самых угнетателей с утра до вечера, да и его отец вполне был доволен своей работой охранника в порту, но было в нем что-то дерзкое, свободное. Что-то о бескрайних просторах и духе авантюризма. Этим он напоминал ей Дэна и других ребят-стритрейсеров, с которыми Юла какое-то время тусила в Москве.
Из той компании ее выдернул отец. Юла дала слово, что больше не будет с ними видеться, и слово это сдержала. Но не потому, что была такой уж высокоморальной, а потому, что испугалась. Скорость и орущая из динамиков музыка — это круто. А еще адреналин, ветер и счастливый смех ребят. Но однажды это сменилось визгом тормозов, руганью и криком боли. Юла тогда была за рулем. Ей казалось, что все под контролем, но мокрый асфальт решил по-своему. К счастью, никто серьезно не пострадал. Дэн отделался переломом руки и разбитой машиной, и отец, по-видимому, дал ему денег. Во всяком случае, когда Юла набралась храбрости, чтобы написать, что она больше не будет к ним приходить, он только обрадовался и сказал, что им лишние проблемы не нужны.
Да, Юла всегда была проблемой. Для всех. Даже для отбитых на всю голову стритрейсеров, которые без конца спорили друг с другом, с дорогой и с законами физики.
С Ксавьером все обстояло иначе. Он был веселым, много болтал и не видел в Юле проблему. У него было только одно условие — не приходить к нему на работу, потому что у него все будет сыпаться из рук. Она обещала. Даже сменила маршрут и кафе для перекусов. Встречались они в его свободное время. Иногда утром. Иногда вечерами.
На какое-то время Юла почувствовала интерес к жизни. Теперь она гуляла не только в Парке Бальбоа, но и в порту. Они катались на катере и квадроциклах, и все это в обход официальных путей. В какой-то момент в их прогулках стали появляться его друзья, которые открывали запертые калитки дорогих домовладений, приглашали к себе в гости.
Случившееся в Москве не перестало беспокоить, нет. Но Юла, кажется, снова начала доверять. У Ксавьера была очень искренняя улыбка и порывистые жесты. Он никогда не прикасался к Юле, не спрашивал, где она живет, чем занимается. Будто она существовала вне времени и пространства. И вскоре Юла самой себе стала казаться девочкой-призраком. Ночью и утром ее не было, а потом она садилась на велосипед, и чем ближе становился Парк Бальбоа, тем ярче проступала Юла в этом мире в своей мешковатой футболке и широких штанах. Пожалуй, так она бы могла жить долго и даже, наверное, нашла бы себе однажды какое-нибудь занятие, чтобы проявляться еще и в другое время, а не только в присутствии Ксавьера, — возможно, пошла бы учиться. Только не в пафосный и престижный колледж, в котором наверняка пожелал бы увидеть ее отец. А куда-то… Изучать живопись, например. Или архитектуру. Потому что ее поразило уникальное смешение мексиканской и испанской архитектуры Бальбоа-парка. Юла пыталась поделиться своим восторгом с Ксавьером. Он слушал, улыбался, а ей, кажется, не хватало словарного запаса, чтобы объяснить, что она чувствует себя так, будто очутилась в начале девятнадцатого века. И даже дети, бегающие туда-сюда по живописным дорожкам, ее не раздражают. В девятнадцатом веке они наверняка так же бегали и так же галдели.