Волны накатывались и с шумом разбивались о белый песок. Светила огромная зеленая луна. Налетавший с моря бриз приятно остужал разгоряченное лицо Вольфа. Вдруг позади него из темноты послышались странные крики, а с пляжа донеслись звуки человеческого смеха.
Вольф совершенно ничего не понимал. В речи “русалий” было что-то знакомое, так же, как и в речи зебриллы — новое слово, созданное им для этой помеси зебры и гориллы, — и женщины. Смысла слов он не понимал, но звуки и интонация, с которой они произносились, определенный звуковой ряд разворошили что-то знакомое в его памяти. Но что? Они, безусловно, разговаривали на языке, ранее никогда им не слышанном. Существовал ли этот язык в том мире, который он оставил? Не попадался ли он в записи или кино?
Рука опустилась на его плечо и резко повернула его. Готическая морда и пещерные глаза зебриллы возникли передним, и в нос ударил запах перегара. Зебрилла что-то сказал, и из кустов вышла женщина. Она медленно приблизилась. В любое другое время у Вольфа перехватило бы дыхание при виде ее великолепного тела и прекрасного лица. К сожалению, сейчас он с трудом дышал совсем по другой причине.
Гигантская обезьяна могла швырнуть его в море даже с большей легкостью и скоростью, чем та, на которую были способны недавно русалии. А огромная лапища, еще чуть сжав его, способна была раздробить ему шейные позвонки.
Женщина что-то сказала, зебрилла отвечал ей. И вдруг Вольф понял несколько слов. Их язык был родственен догомеровскому греческому, микенскому.
Он не стал сразу же заверять их в том, что он безопасен и что намерения у него добрые, хотя бы потому, что был слишком ошарашен, чтобы изложить все это достаточно ясно. К тому же его знание греческого языка того периода было ограничено.
Наконец, слепив несколько простейших фраз, он дал им понять, что он не собирается причинять никакого вреда. Зебрилла крякнул, сказал что-то девушке и отпустил Вольфа. Тот с облегчением вздохнул, поморщившись от боли в плече. Огромная ручища монстра обладала невероятной силой. Если не брать в расчет ее величину и чрезмерную волосатость, рука явно напоминала человеческую.
Женщина дернула Вольфа за рубашку. На ее лице было написано легкое отвращение; только позже он понял, что именно отталкивало ее: она никогда еще не видела такого толстого, старого мужчину. Более того, ее озадачивала его одежда. Она продолжала стягивать с него рубашку. Чтобы не ждать, пока она попросит об этом зебриллу, Вольф сделал это сам. Она с любопытством разглядывала ее, потом понюхала и сказала: “Уй!”,— а затем сделала неопределенный жест, который Вольф понял однозначно и решил ему подчиниться. Он сбросил одежду и стоял, ожидая новых приказаний. Женщина визгливо рассмеялась, зебрилла ответил лающим смехом и шлепнул себя по бедру огромной ручищей. При этом раздался звук словно от рубящего дерево топора. Затем они обвили друг друга руками за талии и, громко смеясь, пошли, пошатываясь, дальше по пляжу.
Взбешенный, униженный, опозоренный, но вместе с тем и обрадованный тем, что остался цел, Вольф снова нацепил брюки, подобрал нижнее белье, носки и ботинки и поплелся по песку назад в джунгли. Достав рог из потайного места, он долгое время сидел, гадая, что же делать дальше. Наконец, он заснул.
Утро застало его с затекшими мускулами, голодным и жаждущим.
Пляж уже бурлил своей жизнью. Вдобавок к виденным им ночью русалиям появились несколько больших тюленей с ярко-оранжевыми шкурами, плюхавшихся взад и вперед по песку в погоне за янтарными шарами, которые метали русалии, а мужчина с выступавшими из лба бараньими рогами, мохнатыми ногами и коротким козлиным хвостом, преследовал женщину, во многом походившую на ту, что была вчера с зебриллой. Она убегала, пока рогатый человек не прыгнул на нее и, смеясь, не повалил на песок. То, что произошло потом, убедило Вольфа в том, что у этих существ полностью отсутствуют понятия греха и стыдливости.
Картина была достаточно забавной, но зрелище завтракавшей русалки напомнило о том, что и ему не мешает подкрепиться. Русалка держала в одной руке овальный желтый плод, а в другой — нечто напоминавшее кокосовый орех.
Женщина, точная копия мужчины с бараньими рогами, сидела на корточках у костра всего лишь в нескольких шагах от Вольфа и жарила на конце палки рыбу. Аромат, поднимающийся от костра, вызвал у него слюнки и урчание в пустом желудке.
Но жажда мучила его сильнее, чем голод. Поскольку единственным водоемом в поле зрения был океан, он вышел на пляж и направился к воде.
Его появление на берегу было воспринято именно так, как он и ожидал: удивление, отступление, опасливые взгляды. Все прекратили свои занятия, какими бы интересными они не были, и уставились на него. При его приближении многие предпочли отступить. Некоторые из лиц мужского пола остались на месте, но вид у них был такой, словно они готовы тут же бежать, стоит ему только шикнуть на них. Но он не испытывал желания бросать им вызов, поскольку даже самый слабый из них обладал мускулами, способными легко одолеть его отяжелевшее старое тело.
Он вошел по пояс в воду и попробовал ее на вкус. Вольф видел, что другие спокойно пили ее, и надеялся найти ее пригодной для питья. Он не ошибся: вода оказалась чистой и свежей и обладала сильным, незнакомым ему привкусом. Вдоволь напившись, он почувствовал себя значительно лучше. Выйдя из воды, он пошел по пляжу обратно в джунгли. Пляжные жители вернулись к своим занятиям и развлечениям, хоть и не переставали следить за ним.
Он улыбнулся было им, но, увидев, что это как бы испугало местных обитателей, решил быстрее удалиться.
В джунглях он поискал и нашел те же плоды и орехи, которыми питалась русалка. Желтый плод напоминал по вкусу грушевый пирог, а мякоть внутри псевдококосового ореха была похожа на нежное мясо, приготовленное с грецким орехом. Поев, он почувствовал себя вполне удовлетворенным, за исключением одного: он жаждал выкурить трубку. Отсутствие табака было единственным, чего не хватало в этом райском местечке.
Следующие несколько дней он жил в джунглях и проводил время в океане или на берегу. “Пляжники” постепенно привыкли к нему и даже приветствовали дружным смехом его появление по утрам на берегу.
Однажды несколько мужчин и женщин набросились на него и, дико хохоча, стащили с него одежду. Он кинулся за женщиной, убежавшей с его брюками, но она ускользнула от него в джунгли. Вновь она появилась уже с пустыми руками. Теперь Вольф мог уже достаточно хорошо объясняться, чтобы его поняли. Только фразы нужно было произносить медленно.
Он обладал достаточно большим словарным запасом древнегреческого языка, и ему оставалось только овладеть некоторыми интонациями и словами.
— Зачем ты это сделала? — спросил он прекрасную черноглазую нимфу.
— Я хотела посмотреть, что ты прячешь под этими уродливыми тряпками. Голый ты уродлив, но эти лохмотья делают тебя еще уродливей.
— Непристойно? — осведомился он.
Она не поняла этого слова.
Он пожал плечами и подумал: “В чужой монастырь…” Только это больше походило на Сад Эдема. Температура воздуха днем и ночью была комфортной и отличалась примерно на семь градусов. Не возникало никаких проблем с разнообразной пищей, не существовало никакой работы, не было арендной платы, никакой политики, никакого напряжения, за исключением легко снимаемого сексуального, никакой национальной или расовой вражды. Не нужно было оплачивать никаких счетов. Или нужно? Основным принципом оставленной им в прошлой жизни являлось положение, что за просто так — ты не получишь ничего. Был ли он здесь тем же самым? Кому-то полагалось ведь платить по счетам.
Ночью он спал на куче травы в дупле большого дерева. В этом месте росла масса таких деревьев, огромные дупла которых представляли собой естественное пристанище. Вольф редко оставался в своей постели по утрам. Часто он вставал перед рассветом и наблюдал, как прибывает солнце.
“Прибывает” было более подходящим словом, чем “восходит”, так как здешнее солнце, в земном понимании, не всходило. По другую сторону моря находился огромный кряж, настолько пространный, что не видно было ему конца. Солнце всегда выходило из-за горы и в это время стояло уже высоко. Оно следовало прямо через зеленое небо, но не тонуло, а исчезало, только когда уходило за другую сторону кряжа.
Час спустя появлялась луна. Она тоже выходила из-за горы, плыла на том же уровне по небесам и уходила за другую гору. Каждую вторую ночь в течение часа шел сильный дождь. Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного холоднее, он зарывался в листья и дрожал, пытаясь вновь заснуть.
С каждой последующей ночью он чувствовал, что сделать это становится все трудней. Он постоянно думал о своем собственном мире, об оставшихся там друзьях, работе и развлечениях, в том числе и о жене. Чем занималась теперь Бренда? Она, несомненно, горевала по нему. Хоть и бывала она порой злой, скверной и скулящей, она все-таки любила его. И это исчезновение наверняка явилось для нее ударом. О ней, однако, он не сомневался, позаботятся. Бренда всегда настаивала на том, чтобы он вносил на страховку больше, чем мог себе позволить. Это не раз приводило к семейным ссорам. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни цента из страховки, потому что придется представить доказательства его смерти. И все же, если ей придется подождать до того, как его по закону объявят умершим, она могла существовать на соцобеспечение. Конечно, это резко понизит, ее уровень жизни, но будет вполне достаточным для торб, чтобы поддержать ее какое-то время.
Вольф не имел ни малейшего желания возвращаться. Он вновь обретал молодость. Хотя он и хорошо питался, но терял в весе, а его мускулы становились объемней и тверже. У него появилась пружинистость в ногах. А какое-то необъяснимое чувство радости, утраченное еще в молодости, постоянно переполняло его.
На седьмое утро своего пребывания он потер лысину и обнаружил, что она покрыта легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах и, пощупав распухшую челюсть, решил, что заболевает. Он и забыл, что существовало такое понятие, как болезнь, потому что чувствовал себя здесь абсолютно здоровым, и никто из “пляжников”, как он их звал, казалось, никогда не болел.