Я же вроде проснулся и даже принял душ, подумал Коля. Это не может быть сном. Русская идея на двести страниц машинки. Что за бред? Кому она понадобилась? Зачем?
Коля посмотрел на чашку. Шульман кивнул, Слонимский быстро ее наполнил, поставил чайник и потянулся за салфеткой. Он снова потел.
– Двести страниц… Это же книга.
– Если книга, то совсем тоненькая. Достоевский слабал «Игрока» за двадцать шесть дней, а там на наши деньги – семь авторских листов[12]. Не смотри на меня такими глазами, я диплом по нему писал. Мне и русская идея по плечу, но, увы, совсем нет времени, а отказывать таким солидным клиентам… Неправильно со всех точек зрения, если ты понимаешь, о чем я… Двести страниц машинки это восемь листов с мелочью. Два месяца – за глаза и за уши.
– У Достоевского были диалоги, – Коля взял чашку, понюхал содержимое и решил пока не пить.
– А ты можешь поиграть с полями и отступом – да кого я учу вообще…
– Ничего не понимаю, – сказал Коля. – Саша, ты что-нибудь понимаешь?
– А меня тут не было, – буркнул Слонимский, утираясь салфеткой.
– Ну а ты что-нибудь понимаешь? – с нажимом спросил Коля, глядя Шульману в глаза.
Ему все это не нравилось, отдельно не нравился заказчик, который может испортить жизнь, отдельно не нравился Шульман, скрывавший какую-то подлянку… И почему до сих пор ни слова о деньгах?
– Я понимаю, что тебе предложено написать русскую идею за тысячу рублей, – сказал Шульман и мило улыбнулся.
– Зачем?! – машинально ляпнул Коля.
– Не зачем, а за тысячу рублей. Ты напишешь русскую идею, отдашь мне и забудешь навсегда. А я через неделю принесу гонорар. И мы с тобой, как прежде, будем друзьями, и если заказчик останется доволен, можно рассчитывать на дальнейшее сотрудничество. То есть ты можешь рассчитывать на меня.
– Выпьем, – решил Коля.
Он проглотил коньяк, не чувствуя вкуса, и уставился на Слонимского. Саша был не дурак подраться, особенно во хмелю, Коле много раз приходилось его усмирять во избежание неприятностей. Сейчас Коля представил, как они уводят Шульмана в туалет, а там Слонимский дает этому прощелыге под дых, сбивает на пол и пинает до тех пор, пока тот не расскажет все-все-все…
Кажется, Слонимский понял Колю без слов, потому что взопрел прямо на глазах.
– Об идее – можно подробнее? Какая она должна быть?
– Захватывающая. Чтобы душа развернулась, а потом обратно завернулась.
Коля поморщился. Он не любил советские комедии.
– Чего надо заказчику? На сближение с Западом или наоборот? Православие-самодержавие или свобода-равенство?
– В первую очередь заказчику нужна честная и искренняя идея, – сказал Шульман. – По-настоящему русская.
Ничего он не знает, понял Коля. Он перекупщик. Его даже бить ногами без толку. Хотя ужас как хочется.
– Родная, – сказал Шульман. – Наверное, это самое подходящее слово.
– Родная, – повторил Коля.
Почему я еще не встал и не ушел, думал он, почему я сижу тут и слушаю его? Это же идиотизм. Или какая-то нелепая провокация. Это вполне могло бы мне присниться. Может, я все-таки сплю? Попросить напарника дать мне пощечину? Но тогда мы спугнем Шульмана. А Сашка так старался. И рассчитывает, естественно, на свой процент. От десяти до пятнадцати. А у Сашки вообще-то семья…
Дальше случилось то, чего Коля сам от себя не ожидал.
– Надо три месяца, – сказал Коля твердо. – И выбивай аванс. Тебе заказчик обещал полторы тысячи. Половину он не даст, вынь из него пятьсот.
Он поймал острый понимающий взгляд Шульмана и добавил:
– Только не думай, что эта пятихатка на двоих, я заберу все.
Шульман помотал головой.
– Как знаешь, – Коля пожал плечами и кивнул Слонимскому. Тот поболтал чайником, где плескалось на донышке, и с четкостью, отточенной многолетней практикой, разлил остатки на троих.
– Всегда найдутся другие писатели, – сказал Коля, салютуя чашкой. – И другие заказчики.
– Я дам вперед двести, – предложил Шульман. – Только потому, что мы давно знакомы, и я верю в тебя. Из своего кармана дам. И постараюсь договориться на три месяца.
– Пятьсо-от, – проворковал Коля и выпил.
Шульман пить не стал, он изучающе рассматривал своего визави. Не так, словно впервые его видит, но с каким-то новым интересом. Со свежим взглядом на журналиста Королева, интеллигентного раздолбая.
Журналист Королев тем временем размышлял, отчего ему так хочется побить Шульмана. Ох, не надо было этому пижону говорить, что у него, мол, времени нет, а то бы сам все написал. И дипломом по Достоевскому хвалиться – не надо. Коля нюхом чуял людей, способных «делать текст», и злился, когда очевидные творческие импотенты прикидывались действующими литераторами.
Не можешь работать – ну и не выпендривайся. У нас вредная профессия. И мы слегка гордимся ею. Нам больше и нечем, все остальное профукали. Но той малости, что у нас за душой, – не трогай жадными ручонками. Пожалеешь.
Это тоже в своем роде национальная идея.
Русская идея, уж какая есть.
– Кому вообще могла понадобиться русская идея? И зачем? – задумался вслух Коля.
– Понятно, кому, – буркнул Слонимский.
Шульман медленно, со значением, кивнул.
– Грядут большие перемены. Скоро людям очень многое разрешат. И народ, естественно, начнет метаться. Будет искать, во что бы поверить. Часть идиотов кинется в православие, а остальные начнут выдумывать что-то сами, и страшно подумать, что им в голову взбредет. Это же советский народ, новая историческая общность людей, с него станется откопать Сталина и занести обратно в мавзолей. Наш заказчик готовится к этому всесоюзному брожению умов заранее. Ты ведь знаешь: если не можешь остановить – возглавь. Но есть вариант проще: вбрасывай идеологию и веди народ за собой. Вот зачем русская идея. Между прочим, если заказчик останется доволен…
– Да-да, дальнейшее сотрудничество…
– Отсутствие противодействия на твоем пути, если ты понимаешь, о чем я.
Коля насторожился. Слегка.
– Ну и сам я в меру своих скромных возможностей… Саша интересовался некоторыми моими связями… – Шульман легонько мотнул головой в сторону Слонимского, и Коля подавил сладострастный стон; он подумал, как было бы здорово, возьми сейчас Слонимский да тресни кулачищем в это оттопыренное ухо.
Тресни до треска.
– …и когда Саша пришел ко мне, я решил, что здесь не просто совпадение. Нечто большее. Я как раз вчера думал, что лучше тебя кандидата на эту работу не найти. Ты очень начитанный. Ты любишь Россию, ту великую Россию, которую нам приказано забыть. Ты русский дворянин, русский до мозга костей. И ты очень добрый, Коля. У тебя получится добрая и человечная русская идея. Идея не разрушения, а созидания. Идея построения справедливого общества для всех. Ты ее опишешь так, что она каждому станет родной. Как будто человек с ней в душе родился. Ты же гений, старик!
Коля глядел на Шульмана с легким недоумением. Кажется, тот сейчас не притворялся, говорил искренне. Ну, кроме «гения». Просто так повелось с шестидесятых годов: старик, ты гений… А на самом деле это манера общения Серебряного века. Но связь времен распалась, и лишь через полвека шестидесятники то ли вычитали где-то про «гениев», то ли шестым чувством подхватили из мирового эфира эти слова.
– Триста, – сказал Коля. – И ни копья меньше.
Отмечая сделку, они выдули еще один чайник коньяка. Коля изображал поддатого и расслабленного, а сам сидел, как на иголках, обратившись в слух. Но разомлевший Шульман не сказал больше ничего заслуживающего внимания. Только все твердил, что идея – родная. Не иначе, сам это придумал.
Когда отъехала машина – швейцар поймал Шульману черную «Волгу», другого транспорта тот не признавал, – Коля крепко взял Слонимского за лацкан.
– Штирлиц! А вас я попрошу остаться!
Слонимский мгновенно стал меньше ростом, поуже в плечах и сделал виноватое лицо.
– Думал, ты откажешься. Коля, ты очень правильно сделал. Этот засранец может здорово помочь.
– И что важнее – здорово помешать, да?
– Ну… не без того.
– Какие у тебя с ним дела?
– Это было давно. Я немножко для него поснимал. Да ничего особенного, честное слово. Так… Художественное фото.
– Саша! – только и сказал Коля.
Слонимский отвернулся. Вряд ли ему было стыдно, но неудобно перед другом – точно.
– Эй, художник! – позвал Коля ласково. – Для тебя есть творческое задание. Ты завтра с утра идешь целоваться со своей мишпухой. Целуй во все места, делай что хочешь, но мы должны знать, у кого Шульман перекупил заказ. Восемь листов текста за полторы штуки это что-то очень странное и непонятное.
– Примерно сто восемьдесят за лист, – сосчитал Слонимский.
И сурово нахмурился. Он так выглядел, когда у него в голове начинал бренчать и щелкать кассовый аппарат.
– Минимальная ставка за лист художественной прозы – сто семьдесят пять, – подсказал Коля. – За политику, философию и научпоп уже идет надбавка в двадцать пять процентов. То, о чем нас просят, вообще должно оплачиваться по графе «философия и научный коммунизм», я так думаю, ха-ха-ха… Да и кому интересно связываться с русской идеей за гроши?
– Уж точно не Мише. Слушай, тебя сама идея не пугает?
– Русская?
– Не русская, а вообще. Если это провокация гэбухи, и загремим мы с тобой… под фанфары.
– А чем ты раньше думал?
Слонимский уныло потупился, и Коля его пожалел.
– Немножко зная Мишу, я тебе скажу, что меня беспокоит на самом деле. Мне слегка боязно, что на том конце окажется не КГБ, а какое-нибудь ЦРУ. Шульман много о себе воображает, ну ему и подбросили задачу, от которой у него чувство собственной значимости взлетело до небес…
– Может, это… – Слонимский оглянулся на стеклянную дверь ресторана. – Не стоять на улице? Закажем еще чайничек? Пока там не забыли, что нас привел Шульман, и нам – можно?..
Коля вздохнул и согласился.