Остаток вечера он, пока совсем не «поплыл», то и дело ловил на себе взгляд друга, озадаченный и даже слегка напуганный. Спросил: ты чего?
– Да ничего. Просто очень уж спокойно ты все это воспринял… Будто тебе каждый день предлагают русскую идею выдумать.
– А я гляжу на проблему философски, – объяснил Коля, наливая себе из чайника. – Во-первых, Россию никакой идеей не проймешь, она похерит любую, вот как на наших глазах – коммунизм. Во-вторых, будет интересно накатать трактат на двести страниц «псевдонаучной ахинеи», как это называет Моисеич – кстати, привет тебе от него… А вдруг я не справлюсь? Это же профессиональный вызов для меня. Да и беспокоиться пока нечего. Вот получим аванс – начнем волноваться.
Саша, у которого от осознания, что втравил друга в авантюру, все чесалось и свербило, нервно поерзал на стуле. Коля со вкусом опрокинул чашечку и закусил коньяк ломтиком сыра.
– Ну и наконец, уже поздно, – сообщил он.
– Что – поздно?
– Понимаешь, если бы нам действительно было жалко советскую власть или очень хотелось побольше денег… Мы пошли бы к тому, кто вербует тебя стучать в ГБ, – и настучали на Шульмана! Понимаешь, да? Если Миша наврал – мы молодцы. Если правда – мы тем более молодцы. Ну и есть вероятность, что отрабатывать заказ все равно придется мне, раз уж я случайно оказался в курсе. Только не за жалкую штуку, а тысячи за три, которые там выделены на самом деле.
– Старик, ты правда гений! – пробормотал Саша.
– Двадцать лет ты думал, что я дурак…
– Да как ты можешь!.. Нет! Никогда! Старик, ты гений!
– Но мы же не пойдем, – сказал Коля и тяжело вздохнул. – Мы же не стучим. Это, наверное, последнее, что в нас осталось от приличных людей. Ну, во мне. У тебя семья, тебе все можно.
– Чего это – можно? – обиделся Саша. – Раз семейный, значит, воруй-убивай? А что дети скажут, если узнают?
– Интересно, что дети скажут, если Шульман тебя в ответ сдаст с порнографией, – отрезал Коля. – Значит, мы точно стучать не пойдем.
– Это было художественное фото!
– Так и скажешь прокурору.
Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди, –
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.
– Господи, какая пошлость! – непритворно ужаснулся Саша и припал к чашке с коньяком.
– Неподготовленному слушателю может показаться, что Бунину здесь изменил вкус, – снисходительно бросил Коля. – Но, если вспомнить, что Бунин – классицист и наследует пушкинской традиции, все становится ясно. Очень точная по сути, но странно неуклюжая на слух формулировка «нагие раздвоивши груди» это отсылка к тому, как писали его предшественники, к культурному наследию, на которое Бунин опирался!
– Ну как скажешь…
– Не бери в голову, – Коля мягко усмехнулся и поднял чашку. – Я выдумал объяснение прямо сейчас. Но ведь убедительно? То-то. А ты говоришь – русская идея… Мы ее – одной левой. Да вон у Моисеича идей целый шкаф, бери любую… – Он на миг осекся. – А ведь это мысль! Старик, я и правда гений. Кто сказал, что национальная идея это обязательно трактат о том, куда и как нам идти стройными рядами, чеканя шаг?
– Куда всем пойти, я знаю, – заверил Саша. – Стройными рядами!
– Да ты послушай! А если главное – позади? Если там ответы на все вопросы? Советского человека с детства кормили завтраками, ему говорили, куда шагать, – но страна топчется на месте. Будущее зависит от нас, ага… Хватит с нас будущего. Будущее уже никому не интересно, потому что все знают: нас там обманут. Довольно! Наша с тобой идея – не про то, куда русским пойти, а про то, откуда русские пришли! Кто они такие! Русским надо для начала осознать себя и припасть к корням! Напитаться русским духом! И этого достаточно! Никакой философии, никаких умствований, только голая история! Ничего не надо выдумывать, и пары месяцев на работу хватит. Если взять например проблемы истории Древней Руси, смешать с язычеством древних славян, добавить немного из «Велесовой книги», чуть-чуть, для запаха, – на выходе получится вкуснейший продукт! Студенты технических вузов и молодые инженеры будут от него в восторге. Хватай их тепленькими и веди в мясорубку…
– А тебе не страшно? Вдруг их на самом деле… поведут?
Коля помотал головой.
– Да никому это не надо. Контора – она и есть контора. Готов поспорить, что, если заказчик действительно КГБ, у них лежит на столе план мероприятий, который надо отработать – и забыть. И наши двести страниц уйдут в архив, где будут пылиться рядом с нерусской идеей и еще десятком похожих разработок. Но поскольку совесть мы с тобой не до конца пропили…
Коля задумался.
– Надо иметь в виду даже малюсенькую возможность, что эта ахинея когда-нибудь всплывет, – сказал он. – Или ее все-таки пустят в дело, или она как-нибудь сама… Значит, наш миф надо сконструировать так, чтобы он на первый взгляд смотрелся очень правдоподобно, но легко разоблачался простыми фактами. Чтобы можно было привести в чувство любого новообращенного за полчаса. Как меня заставил очнуться Моисеич, когда я был в восторге от одной исторической хреновины… Это я подумаю еще. С Моисеичем посоветуюсь. Он прекрасно умеет прочищать мозги и ставить их на место. Он, зараза, вдвое умнее нас с тобой вместе взятых.
– Пускай Моисеич тогда и пишет, если он умнее, – сказал Саша. – Кинь ему три сотни, одолжи машинку. А то чего прозябает мужик. Пусть хоть джинсы купит, перед школьницами форсить.
Коля на миг задумался, потом расплылся в ухмылке.
– Григорий Моисеевич Деготь, автор русской идеи!
– По заказу Михаила Абрамовича Шульмана! – поддержал Саша.
Некоторое время оба глупо хихикали, а потом одновременно схватились за чайник и засмеялись уже в голос.
– Так или иначе, Моисеич это голова, – сказал Коля, отдавая посуду. – Я поразмыслю над его кандидатурой. И трех сотен не жалко. Пускай в самом деле купит модные штаны. Это ты хорошо придумал, старик! Наливай!
– А как назовем трактат? – поинтересовался Саша после следующей чашки. – Заголовок – половина дела. Коммунизм! Абстракционизм! Гомосексуализм! Кто бы стал такой фигней заниматься, если бы не интригующее название…
Коля азартно прищурился. Этой игре было столько лет, сколько они друг друга знали. Слонимский мог измучиться, рожая подпись под фотографией – не давались ему тексты длиннее трех-четырех слов, – зато на лету придумывал хлесткие заголовки. Без малого каждый второй заголовок статей журналиста Королева был подсказан его напарником.
– Старик, ты правильно ставишь вопрос, – Коля забарабанил пальцами по столу. – А ведь Шульман неплохо сказал – родная идея, родная идея… Очень неглупо, только не звучит. Ну-ка, покатай ее на языке.
– Родная идея… Родная идея… Стоп. Не идея. Погоди. Родная вера.
– Старик… ты гений! – выдохнул Коля.
– Ага! Двадцать лет ты думал, что я дурак!
– Двадцать лет я знал, что у тебя хороший слух! Вон ты как стихи чувствуешь! Сашка, ты гений. Родная вера! Не останавливайся, дальше жми!
Саша чуть склонил голову набок и уставился в свою чашку. Коля немедленно плеснул в нее коньяку.
– Родноверие, – сказал Саша.
У Коли сначала перехватило дыхание от восторга… А потом ему захотелось выругаться от беспомощности.
– Шедевр, – сказал он сухо. – Честно, шедевр. Ты сейчас прыгнул выше головы. Одно «но». Нам вообще-то не религию заказывали.
– А как же – припасть к корням русским ухом? Тут без веры никуда.
– Напитаться русским духом!
– Не волнует, – отрезал Саша. – Родноверие это просто название. Как лейбак на джинсах. Как говорят ребята из «Соверо»[13] – слогáн. В нашу русскую идею люди будут верить – потому что родная! Вот тебе и родноверие!
– Григорий Моисеевич Родновер! – сам не зная, почему, ляпнул Коля.
Их чуть не вывели из ресторана, потому что Слонимский начал биться головой об стол.
Потом их, наверное, все-таки вывели, иначе бы Коля не попал домой.
Он лежал на кровати в костюме, но без галстука и ботинок. Страшно болела голова. На кухне кто-то бормотал – похоже, говорил по телефону.
Стараясь не взбалтывать организм, а то мало ли, как тот отреагирует, Коля осторожно сел. На тумбочке ждали стакан воды и таблетка аспирина. Понятно, Слонимский здесь. Он терпеть не может раздевать мужчин, но галстук снимет обязательно – это диктует техника безопасности, чтобы ты не удавился во сне. А ботинки – чтобы постель не пачкать. Хороший парень Саша.
Коля затолкал в себя лекарство и посмотрел на часы. Полдень. Джентльмены пьют и закусывают, как верно сказано в каком-то фильме. Он скинул на кровать пиджак и медленно, по стеночке, прошел на кухню.
Там было налито – ровно столько, чтобы привести себя в порядок, – и сидел Слонимский, мятый, потный и взъерошенный. Он уже положил трубку и теперь что-то черкал в блокноте. Умножал в столбик.
– Не спалось, – буркнул Саша, не отрываясь от вычислений. – Все утро пробегал по делам нашим скорбным. Вот только вернулся, решил домой позвонить… Лучше бы не звонил. Ты это… лечись.
Коля неверной рукой взял рюмку, посмотрел на нее и поставил обратно.
– Саш, давай опять завяжем.
– Что такое?
– Я больше не хочу.
– Угу, – равнодушно буркнул Саша. – Ага… М-да, ну вот примерно так.
Коля сел в любимый угол, прислонился к стене и закрыл глаза. Погрузился в себя и начал вроде бы задремывать.
– Ты вон туда посмотри, – донеслось снаружи.
Коля не без труда разлепил один глаз и посмотрел. На подоконнике лежала небольшая стопочка двадцатипятирублевок.
– Шульман дал аванс? Ты всю Москву, что ли, за утро обегал?
– Как и было приказано. Целовал мишпуху, по большей части в задницу… Старик, я тебе говорил вчера, что ты гений?
– Ты тоже гений, – сказал Коля, снова закрывая глаза. – Это я помню. Только не помню, извини, почему.
– Потому что Григорий Моисеевич Родновер.