нии.
– Ну же, давай, – шептал я.
Косматая тень ухнула сверху на летящую в лицо демона бомбу – ап, и вот уже наш фитилек сверкает бенгальским огнем где-то в стороне. Мелькнули широкие крылья, над ними – неестественно красивое человеческое лицо. Жертвуя собой, птица уносила бомбу в море. Откуда она взялась? У твари было мгновение или два до взрыва. Ох, и надает нам Ковальчук за нарушение инструкции, успел подумать я, – и тут мир взлетел на воздух.
Пылающий деревянный идол вонзился в скалу над моей головой – жар угольев охватил мое тело, куртка вспыхнула, но в следующее мгновение накатила соленая стена воды, и я задержал дыхание. Когда вода схлынула, я обнаружил себя на скале, под ветками поваленной взрывом сосны. Оглушенный, вымокший до нитки, задохнувшийся – я не выпустил диктофон. Уши заложило; словно сквозь подушку слышался бешеный рев чудовища. Скалы задрожали от новых ударов. Он прошел совсем близко!
Шаги, от которых колебалась земля, удалялись прочь, и я, пошатываясь, выбрался из своего убежища. Нацепил на нос очки, огляделся. Что-то белело под ногами. Это была длинная борода на голове Завида. Метрах в пяти выше на скалах черной грудой повисло тело. Не повезло дедушке. Да, похоже – камера погибла, растерянно подумал я. В сумерках я двигался наобум и не замечал Матвея, пока он не схватил меня за полу куртки.
Матвей что-то кричал, но слова звучали глухо, и я не понимал их смысла.
– Ты как, братец? – спросил я.
Он лежал на том месте, где раньше стоял идол. Нижняя часть тела Матвея выглядела как-то странно. Он все что-то пытался сказать мне, указывая в сторону.
– Что? – переспросил я. – Куда он пошел?
А куда, действительно? Мысли путались. Над заливом, там, где не достала волна, горели деревья. Море, покрытое щепой, походило на свежесваренный суп. Издалека донесся рев чудовища. К деревне он пошел, вот куда.
– Дай-ка, – я вырвал из пальцев Матвея зажигалку.
И побежал.
Он шел по пляжу к деревне, оставляя глубокие следы в песке. Какая бы сила не омрачала дневной свет – теперь она явно слабела, и я хорошо видел высокий мрачный силуэт в легком тумане над берегом.
Я остановился отдышаться, опустился на колени на тропе, протоптанной от деревни к капищу. Вытряхнул из станнера аккумулятор (мелькнула мысль – теперь мы беззащитны), тонким лезвием швейцарского ножа пробил крышку. В воздухе поплыл сладковатый химический запах. Ковальчук считает, что серьезное оружие нам, разведчикам, ни к чему – достаточно парализатора. Вот попадет лазерный аннигилятор в руки какому-нибудь Тамерлану – и переписывай историю…
Внизу, на берегу, разыгрывалась драма. Чудовище одним махом взобралось на холм, где стояла деревня, и гневно, обиженно заревело. Я бил себя по карманам в поисках фонарика. Наш красавец хочет излить свою ярость на жителей села, что так долго хранили его покой, – что же, в этом есть некоторая философская глубина… Серная нитка провода-фитиля обрезала мне руку, я облизнул окровавленный палец.
Теперь я двигался осторожно, обходя камни и выступающие из земли корни. Я держал бомбу на вытянутой руке, подальше от себя – понимаю, глупо. Наш красавец ревел в тумане, как раненый тираннозавр. С грохотом обрушилась церковь, недоломанная в ходе прошлого его визита в деревню. Уши, наконец, разложило – и я слышал перепуганные крики женщин. Ну где же ты, чушка, я уже рядом, покажись…
Я оступился и стремительно съехал по склону холма прямо на площадь. Мимо бежали люди. На меня налетела столетняя бабка, закутанная в тряпье. Ее крючковатый нос густо покрывали бородавки.
– Чюдовиштя, – беззубо улыбаясь, шамкала старуха, – чюдовиштя, чюдовиштя…
Я отшатнулся, вытер залитые потом глаза. И тотчас из облака древесной трухи над поваленной церковью выступило лицо.
Красавец как будто ждал меня. Он шагнул через облако пыли навстречу, и земля покачнулась. Тень пала на мои глаза, исполинский силуэт закрыл небо. Смрад гнилой плоти удушливой волной катился перед монстром. Между черными колоннами ног раскачивался неожиданно тонкий член, похожий на сонного удава. Обаятельный мужчина, ничего не скажешь… Грязные ямы на месте глаз – в них с шелестом извивались покрытые тиной насекомые размером с собаку; да, мой приятель давно потерял глаза, но он обладает и иным зрением.
– Хейл, братец! – сипло сказал я, поджигая фитиль.
Перун поднял руку, толстую, как бочка, потянулся вперед, ко мне – все происходило медленно, словно в полузабытьи. В наступившей тишине я слышал мягкий рокот волн под обрывом.
Бомба взмыла в воздух – я повторил бросок Матвея: по высокой дуге за шиворот чудовищу; одна секунда, другая… Тварь не обратила внимания на бомбу – она тянулась ко мне! Времени убежать или отпрыгнуть не оставалось…
…Я рассчитал правильно. Когда полыхнула вспышка и в уши вновь больно ударила тугая сила, торс чудовища прикрыл меня от взрывной волны.
Древняя тварь умирала.
Разорванное пополам огромное тело облепили веселые огненные чертики, и черный дым столбом вознесся к небу. В реве и треске пламени мне слышались голоса бесчисленных людей, принесенных в жертву демону за тысячу лет – миллионы невинных душ, заключенных в страшном аду и только сейчас получивших упокоение. Каково это, сотни лет провести в кошмарном рабстве? Наверное, мы в своем далеком сверкающем будущем могли бы оставить попрятавшихся демонов в покое – если бы не эти несчастные, заточенные в своем посмертии. Я стоял над обрывом, сложив на груди руки, и перед взором моим проносились дремучие времена: волхвы, выбирающие самых красивых юношей и девушек для жертвоприношений; плывущие по Днепру и Волге плоты, на которых в огне метались обнаженные люди, прикованные к столбам. Реки потемнели от крови, и высокие тени поднимались в тумане, и ревел над капищами чудовищный голос, требовал новые и новые жертвы…
Через час от тела остался только пепел. Деревня опустела. Над берегом висела угольная хмарь, медленно оседавшая в море.
Лес полон шорохов. Я медленно бреду по едва заметной тропе среди сосен и начинающего желтеть орешника, мои руки стерты до крови веревкой, сплетенной из лыка. На веревке – грубо связанная волокуша с Матвеем на ней. Он стонет каждый раз, когда его переломанные ноги натыкаются на корень, а натыкаются они часто. В висках болезненно колотится пульс, и очень хочется пить – нам обоим.
Третий день мы бредем через лес, и я с тоской начинаю понимать – заблудились. Путь от капсулы до деревни в день прибытия отнял у нас три часа быстрого хода. Конечно, оставлять ее так далеко от точки поисков небезопасно – но еще опаснее инструкция считает бросать капсулы вблизи от населенных пунктов, где их могли обнаружить и привести в негодность местные.
Я привалился спиной к дереву. От влажной земли поднимался запах прелой хвои.
– Воды, – шепотом попросил Матвей.
Его лицо приобрело землистый оттенок, длинные волосы спутались, на подбородке проступила щетина. Думаю, я выглядел не лучше.
– Хейл, Ратко… пить…
Я встряхнул флягу, осторожно влил в губы товарища глоток.
– Все пока. Потерпи, дружище.
– Ратко… мы с тобой… идиоты…
– Да что ты. Открыл Америку.
Я откинулся назад, тяжело дыша. Не могу больше. Надо отдохнуть… Тяжелее всего не дорога через лес с этим жутким грузом, а сознание того, что не знаешь куда идти, и от безысходности наматываешь круги среди вековых сосен; и хорошо еще, что не встретился крупный хищник – у тебя не осталось даже ножа, чтобы защитить себя.
Невдалеке дрогнула ветка. Вот и хищник. Он появился неслышно и замер среди веток орешника, бессмысленно глядя на меня своими бесцветными глазами. Юноша-альбинос, похожий на туповатого робота. Губы его неестественно красны, вымазаны кровью – похоже, недавно ел.
– Иди отсюда, – меня затрясло, и я сделал над собой усилие, чтобы не показать этого, – нечего тебе за нами ходить. Пошел обратно, в деревню!
Но он никуда не уйдет. Он слишком долго следовал за нами, дожидаясь пока я выбьюсь из сил, и что это там блестит в последних лучах угасающего вечернего солнца – разве не длинный и кривой охотничий нож в его руке?
Меняю тактику.
– Белько, – вспомнил я имя, – Белько, ладно, иди поближе, поговорим. Как мужчина с мужчиной. Я знаю много интересного.
Его не волнует «интересное». Он знает, что я блефую, и блефую ужасно неловко. Силы еще неравны, он пока не рискует приближаться ко мне. Пока.
– Пить, – умоляет Матвей.
И я подхватываю волокушу, и снова иду через лес – на сей раз забираю чуть левее. Слепое предчувствие толкает меня: в этот конкретный миг мне кажется, что наша капсула осталась там. В кронах деревьев жалобно, испуганно кричит птица. Я оглядываюсь – белое бесстрастное лицо по-прежнему висит в темноте, на том же месте. Спешить ему некуда – наш глубокий след можно разглядеть даже ночью, при свете луны.
И наступает ночь, и луна заливает чащу своим странным сиянием. Матвей стонет и просит пить, я отдаю ему последний глоток. Кидаю пустую флягу во тьму, она исчезает бесшумно, проглоченная лесом. На ветке над головой мохнатый филин бесстрашно таращит на меня золотые буркала, огромный, как кабан – я взмахиваю рукой, он лишь сдвигается немного в сторону, даже не пытаясь улететь. Пахнет гнилым деревом. В бирюзовой от лунного света траве играют крошечные духи – навки, они серебристо смеются и перебегают с места на место, указывая друг другу на меня. Мне уже все равно.
Наконец я нахожу невысокий холм на поляне. Здесь попытаюсь заночевать. До деревьев с десяток шагов – есть надежда, что я успею заметить нашего преследователя, если он решит напасть сегодня. Рыжий огонек диктофона тлеет в темноте, и луна прячется за верхушки елей.
– День шестой… координаты неизвестны… нас преследует полоумный язычник с ножом… Нестерову все хуже…
Рыжий огонек гаснет – батарея выдохлась.
Стена деревьев в искорках лунного света так красива…
– Тамо далеко, – медленно, сипло начинаю я, – далеко од мора… Тамо jе село моjе, тамо jе Србиjа… Тамо jе село моjе, тамо jе… Србиjа.