Караван двигался медленно, вынужденный приноравливаться к поступи верблюдов. Спутники Мунпа болтали между собой на одном из тюркских диалектов, которого он не знал. Таким образом, ничто не отвлекало дрокпа в пути от созерцания картин природы и размышлений.
Торговцы задержались на два дня в Ганьду, чтобы восстановить силы для дальнейшего путешествия. Настоящего путешествия, говорили они Мунпа. Они находились в преддверии пустыни Гоби.
Дрокпа из степных просторов смотрел с удивлением на этот песчаный край, вглубь которого он продвигался день ото дня. Сперва растительность стала скудной, а затем и вовсе исчезла. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась желтая или черноватая земля. Порой порывы ветра приносили плотные облака желтоватого песка; они надвигались от линии горизонта, подобно ожившей стене, и обрушивались на караван, больно стегая людей и животных, окутывая их густой пеленой, из-за которого дорога исчезала из вида. Ослепшим задыхающимся путникам тем не менее приходилось бросаться к мулам; эти не столь спокойные, как верблюды, животные начинали метаться, сбрасывали с себя поклажу и разбегались в разные стороны.
Вода на постоялых дворах была зловонной и горькой, а холод становился невыносимым даже для пастуха из Цо Ньонпо.
Вдоль дороги, чуть поодаль от обочины, высились сторожевые башни. Некоторые из них разрушались, так же как длинный пояс обвалившихся в некоторых местах стен, видневшихся вдали.
— Великая Стена, — ответил один из погонщиков мулов, когда Мунпа спросил, что это за стена, протянувшаяся через пустыню.
— Что она огораживает?
— Китай, — ответил собеседник.
Мунпа задумался.
Наконец путники добрались до Сиду. И тут тибетец смог лично убедиться, сколь нелепыми были слухи об этом городе, распространявшиеся в стойбищах Цо Ньонпо. Сиду был таким же китайским городом, как и другие известные ему города; он значительно уступал Ланьду своими размерами, красотой и богатством. Что касается каменных изделий, дрокпа увидел чаши, кружки, миски, блюда и статуэтки, не показавшиеся ему красивыми. Этим ограничивался перечень столь хваленых диковин.
Прибыл ли Лобзанг в Сиду? Мунпа в этом сомневался. Следовало ли ему самому двигаться дальше? Никакого чуда, призванного подтвердить знак, якобы явленный ему в Ланьду, так и не произошло… Мунпа, в очередной раз обманувшийся в своих ожиданиях, вновь терзался сомнениями, давая волю противоречивым суждениям.
Купцы, которых он сопровождал, объявили, что, как они предполагали, их ожидали в Сиду слуги друзей, собиравшихся присоединиться к каравану монголов со своим обозом; работников было достаточно много, и его услуги были больше не нужны. Тибетец получил приличное вознаграждение, и после трехдневной стоянки караван продолжил путь через пески.
Стоя посреди дороги, Мунпа смотрел ему вслед: люди и мулы представляли собой одну движущуюся группу, над которой возвышались высокие силуэты верблюдов. Мало-помалу доселе четкие линии стали расплывчатыми и превратились в темную, постепенно таявшую громаду, выделявшуюся на фоне желтой земли; верблюды дольше других сохраняли свои очертания, а затем также слились в одну сплошную массу, которая, в конце концов, сделалась едва заметной точкой и исчезла вдали — ее как бы поглотил горизонт.
Озадаченный и встревоженный Мунпа впервые в жизни почувствовал себя чудовищно одиноким, затерянным в странной пугающей пустоте, совсем не похожей на безлюдье чантангов. По телу дрокпа бегали мурашки, у него начался жар. Молодой человек вернулся на постоялый двор и растянулся па канге в большой, ныне опустевшей комнате, где он жил со своими спутниками.
Во второй половине дня ему стало хуже. Мунпа дрожал от холода, в то время как голова пылала. Очевидно, тяготы пути по местам, столь непохожим на его родные края, скверная вода, которую он пил, душевные терзания — все эти причины вместе взятые подорвали его могучее здоровье. Мунпа чувствовал ужасную усталость. Мысли о том, чтобы отправиться дальше или повторить в одиночку напрасно проделанный путь, казались ему одинаково невыносимыми.
Ближе к вечеру хозяин постоялого двора, не видя своего постояльца, пришел узнать о его дальнейших планах. Собирался ли Мунпа дожидаться других путников, чтобы присоединиться к ним, и, главное, куда он намеревался отправиться? Может быть, вернуться в Ланьду?
У Мунпа не было никаких планов, он чувствовал себя больным, измученным и хотел отдохнуть.
— Это самое верное решение, — одобрил его хозяин. — Располагайтесь в маленькой комнате, где вы сможете побыть в одиночестве, и ложитесь спать. Только не мешало бы немного поесть, я прикажу, чтобы вам принесли суп.
Мунпа поблагодарил доброго малого, свернул свое одеяло и отнес его вместе с котомкой в комнатку, куда проводил его слуга. Оп попробовал съесть немного супа, но с трудом осилил полмиски и лег в постель. Молодой человек погрузился в тяжелый беспокойный сон, полный смутных путаных видений, и проснулся разбитым, с чугунной газовой, болезненно чувствительной к малейшему звуку. Хозяин снова навестил Мунпа и посоветовал ему обратиться к врачу, но тот наотрез отказался от этого предложения. Он заявил, что завтра окончательно выздоровеет. Но на следующий день ему стало еще хуже.
В тот же день прибыл большой обоз с товарами, и, как водится в подобных случаях, поднялся страшный шум. Хозяин постоялого двора, более отзывчивый, чем большинство его собратьев, был обеспокоен здоровьем больного и одинокого сифаня. Он снова пришел к нему и сказал:
— Сдается мне, вы не в состоянием немедленно отправляться в путь. Может быть, придется отдыхать целую неделю. Вам неуютно на постоялом дворе, где то и дело приезжают и уезжают люди, создавая шум. Сестра моей жены — владелица большого дома, она охотно выделит вам одну из комнат, где вы будете чувствовать себя спокойно. Она сдает их порой моим постояльцам, когда у меня нет свободных мест. Вы сможете питаться в доме, моя свояченица также занимается коммерцией, и у нее есть слуги, которые будут приносить вам еду. Коли хотите, я пошлю ее предупредить.
Мунпа поблагодарил китайца и заявил, что он в самом деле желает отдохнуть и побыть в тишине, вдали от шума, от которого у него болела голова. Он с радостью поселился бы в каком-нибудь тихом месте, коль скоро плата за жилье не превосходила бы его весьма скромные возможности.
Хозяин успокоил дрокпа, заверив, что у его родственницы ему придется платить меньше, чем па постоялом дворе.
Двумя часами позже Мунпа переехал в небольшую комнату, расположенную во дворе соседнего, с виду богатого дома в китайском стиле. Молодого человека встретили служанки, так как, по их словам, хозяйка занималась с клиентами. Мунпа было все равно, он хотел только одного: лечь и уснуть.
Возможно, больному и вправду были не нужны другие лекарства. Он провел в спячке дней десять, питаясь жидкими супами — обычным рисовым отваром, который ему подавали по распоряжению хозяйки. Славная женщина лечила его на китайский манер, то бишь совсем не так, как в Тибете: в то время как достойные тибетцы пичкают больных едой, китайцы держат их впроголодь. Мунпа, которому так не нравился скудный режим питания в монастыре Абсолютного Покоя, тем не менее без труда выдержал куда более строгую диету, прописанную ему добровольной знахаркой. Высокая температура не позволяла ему испытывать чувство голода, и в данном случае китайская терапия оказалась эффективной.
Не прошло и двух педель после того, как больной оказался у свояченицы хозяина постоялого двора, как он снова встал на ноги; дрокпа слегка похудел, но был уже здоров. Впрочем, небольшая потеря веса пошла ему на пользу. Мунпа был красивым парнем, и ухаживавшая за ним любезная лавочница это заметила. По-видимому, она не ждала так долго, чтобы убедиться в его миловидности: возможно, этим отчасти объяснялась забота, которую она проявляла об одиноком и больном путнике…
Мунпа решил, что необязательно оповещать хозяйку о своем духовном звании. Его попутчики-купцы тоже об этом не подозревали. Большинство трапа и, как утверждают злые языки, священнослужители тоже, вовсе не чувствуют себя монахами за пределами монастырей и, оказавшись вне их стен, с легким сердцем нарушают монашеский устав, в особенности запрет на употребление алкогольных напитков и обет целомудрия. Мунпа не был в этом отношении исключением и обладал некоторым опытом в любовных делах. Вероятно, он не решился бы проявить инициативу, но и не стал уклоняться от адресованных ему знаков внимания.
Нэмо[63], как иазывал ее дрокпа по обычаю своей родины, была не лишена привлекательности. Благодаря своей монгольской крови — нередкому в этой приграничной области смешению рас — хозяйка была высокорослой и широкоплечей, из-за чего она резко выделялась на фоне хрупких чистокровных китаянок. Физическая сила сочеталась в ней с силой духа: нэмо обладала деловым чутьем в делах и ловко вела торговлю в большом магазине, во главе которого она оказалась после смерти мужа, случившейся тремя годами раньше.
Когда Мунпа появился в Сиду, женщине только что исполнилось тридцать лет. До сих пор собственное одиночество не тяготило вдову. В самом деле, она была настолько поглощена коммерческими заботами, что даже не замечала его. Нэмо вовсе не была сентиментальной и старалась, чтобы чувственность не мешала ее серьезным «занятиям», относясь к ней как к своего рода забаве, способной заполнить минуты досуга, но которой не пристало отвлекать такую благоразумную женщину, как она, от единственной стоящей на свете цели: обогащения. Мысль о флирте с Мунпа отнюдь не претила нэмо и даже ей нравилась, но вскоре она присовокупила к ней другое соображение: расчет «благоразумной» женщины. Разумеется, вдове не хотелось снова выходить замуж, но, хотя она и считала себя способной держать приказчиков, состоящих у нее на службе, в узде, присутствие в доме мужчины могло оказаться полезным и, коль скоро понадобилось бы сопровождать обоз с товарами, а также присматривать за ним, Мунпа пришелся бы весьма кстати.