[84], но это далеко, и надо идти через безлюдные районы. Одинокому человеку не под силу подобное путешествие. Вы говорили, что у вас есть друг, хозяин постоялого двора в Ланьду, возвращайтесь к нему. Оттуда вы легко сможете добраться до родных мест по людным дорогам. Мой секретарь позаботится о том, чтобы облегчить вам обратный путь.
С этими словами господин Ванг отпустил Мунпа и больше его не приглашал. Но, как он и обещал, его секретарь проследил за сборами тибетца перед отъездом.
Господин Ванг, по своему обыкновению, проявил щедрость. Мунпа получил от него новое платье, пару сапог вместо тех, что отобрали у него солдаты, и полный мешок провизии на дорогу; кроме того, секретарь вручил гостю изрядную сумму денег. Никогда еще Мунпа не был таким богатым. Один из слуг, который вел мула, навьюченного поклажей, проводил Мунпа до постоялого двора, расположенного у ворот Аньси, где тибетец останавливался несколькими неделями раньше. Он поручил хозяину от имени г-на Ванга договориться с путешественниками, сопровождавшими в Ланьду обозы с товарами, чтобы они разрешили Мунпа за определенную плату поехать с ними, сидя на ящике в одной из повозок.
Сказано — сделано. Мунпа не пришлось идти обратно пешком тем же самым путем, который он с таким трудом проделал, «шагая на запад». Не обращая внимания на ужасную тряску и свое жесткое неудобное сиденье, молодой человек был счастлив как никогда, ощущая за пазухой тяжесть серебряных слитков, подаренных ему Вангом. Похоже, они охраняли Мунпа не хуже талисмана. Ни одни призрак не бродил вокруг дрокпа, мысль о неудаче, которую он потерпел в поисках бирюзы, его больше не преследовала, и теперь ему стало ясно, что он еще не преодолел порога Бардо. Все вокруг лишь сон, говорил господин Ванг; то же самое утверждают тибетские ламы. Мунпа не мешал этому сну идти своим чередом.
Путешественники, с которыми ехал наш герой, остановились в Сиду на том же самом постоялом дворе, принадлежавшем свояку Розовой лилии, у которой жил Мунпа. Было уже темно, когда они туда прибыли, и другие торговые обозы наводняли двор. Хозяин был очень занят; он не обратил внимания на Мунпа, и тот не старался, чтобы его узнали. Он отправился дальше еще до рассвета со своими попутчиками.
Они проделали оставшуюся до Ланьду часть пути без происшествий.
ГЛАВА VII
орговцы, с которыми ехал Мунпа, не стали останавливаться в Ланьду в том самом караван-сарае, с хозяином которого наш герой был знаком. Поэтому сразу же по прибытии молодой человек распрощался со спутниками и вежливо их поблагодарил, не выражая излишней признательности за то, что они предоставили ему место в одной из своих повозок: в конце концов, он заплатил за проезд.
Мунпа не оставалось ничего другого, как отправиться в знакомый ему караван-сарай, но он хотел появиться там определенный образом.
В течение нескольких недель, пока продолжалось путешествие Мунпа в перегруженной повозке, которую медленно тащили мулы, тибетец, не проявлявший интереса к окружающим картинам, много размышлял.
Господин Ванг, мудрец, похожий на Будду, посоветовал Мунпа вернуться в Цинхай, но молодой человек, не слишком углубляясь в самоанализ, вскоре убедился, что ему совсем не хочется следовать этому совету. Почему? Он не отдавал себе отчета, но это явно ему претило. Мунпа не собирался возвращаться в свой высокогорный гомпа и подвизаться на поприще слуги Гьялва Одзэра… Он не любил вспоминать о гомчене и событиях, средоточием которых тот был. Дрокпа не отказывался от миссии, которую на себя возложил; он честно пытался осуществить задуманное и потерпел крах; впоследствии, при благоприятных обстоятельствах он мог бы к этому вернуться. Да, именно так: позже… позже.
Между тем тибетец решил отправиться к своему приятелю Чао.
Мунпа подозвал двух рикш, положил свои вещи в одну из колясок, расположился в другой и дал людям, которые его везли, адрес караван-сарая.
Волею случая Чао находился во дворе, когда туда прибыл Мунпа. Увидев две коляски и опрятно одетого человека, сидевшего в одной из них — Мунпа был в одном из своих новых костюмов — хозяин постоялого двора двинулся навстречу путешественнику.
Чао на миг засомневался, прежде чем убедиться, что вновь прибывший — тот самый сифань, которому он поручал чистить мулов своих постояльцев. Прошло немного времени с тех пор, как они расстались, однако теперь у дрокпа было совсем другое выражение лица.
— Здравствуй, друг Чао! — воскликнул Мунпа, не успев ступить на землю. — Не приютишь ли ты меня?
— О чем речь, — радушно отозвался хозяин. — Неси свои вещи сюда.
Он открыл дверь одной из гостевых комнат, комнаты с кангом. А прежде Мунпа ночевал на чердаке, в сене или на конюшне…
Вечером, сидя друг против друга за ужином, Мунпа и Чао беседовали.
— Откуда ты прибыл? — спросил хозяин.
— От Дверей Китая, — ответил Мунпа, полагая, что этого расплывчатого обозначения места, точного положения которого он не знал, вполне достаточно. Он твердо решил не рассказывать подробно о своих приключениях в песчаном краю; следовало также умолчать о Розовой лилии, наге, вернувшем ему бирюзу, и мудреце Ванге. Все это не касалось Чао.
— У тебя нет никаких вестей о воре, похитившем ожерелье?
В то время как Мунпа выдумывал новые небылицы, он почти совсем позабыл о той, что сочинил после приезда в Ганьсу: о янтарном ожерелье, украденном у вдовы.
— Нет, — ответил он, — никаких вестей.
— Пустые хлопоты; мошенник, наверное, уже далеко и где-то затаился; скорее всего, он продал ожерелье.
— Возможно, — согласился Мунпа.
— Чем же ты еще занимался?
— Торговлей, — ответил молодой человек с притворной скромностью, чтобы придать себе значимости.
— Ты разбогател?
— О! Разбогател! — рассмеялся Мунпа. — Я лишь накопил немного, совсем немного денег, Я не мог открыть свое дело и работал на одного купца.
— Чем ты торговал?
Мунпа приподнял одну ногу, обутую в красивый новый сапог.
— Сапогами, — сказал он.
— О! — воскликнул Чао. — Прекрасные сапоги из Синьцзяна в русском стиле! Их шьют там хоуа-хоуа. Значит, твой хозяин был одним из хоуи?..
— Да, — ответил Мунпа,
— Ты привез сапоги сюда, чтобы продать?
— Нет, мой хозяин распродал все, что привез. Он вернулся домой с другими товарами. Но у меня есть для вас небольшой подарок.
Мунпа сходил за свертком, который он оставил па скамье у входа, и положил его перед хозяином.
— Что там такое? Давай посмотрим, — предложил тот.
Подарок состоял из четырех лепешек прессованной патоки, напоминавших по форме куски туалетного мыла, и мешочка с изюмом; все это было привезено из Синьцзяна.
— А! Это показывает, откуда ты прибыл, — сказал хозяин. — Благодарю тебя. Очень мило с твоей стороны, что ты меня не забыл. Почему ты там не остался, раз твои дела шли хорошо?
— Мне не нравятся те места, — заявил Мунпа. — Слишком много песка, никакой зелени и скверная, очень скверная вода. Я там болел.
— Ясно. Ты хочешь вернуться в Цинхай?
Мунпа понял, что пора открыть карты.
— Я туда не собираюсь, — отрезал он, — по крайней мере, не сейчас. Если вам угодно, поживу здесь. Я буду вам платить за проживание и питание, — прибавил он.
— Мне приятно видеть, что ты вернулся не с пустыми рунами, — ответил хозяин, — но даже не заикайся о плате, это пустяки. У тебя будет отдельная комната, и ты будешь столоваться со мной. Через некоторое время мы обсудим, чем ты сможешь заняться, коль скоро решишь здесь обосноваться. А пока станешь оказывать мне услуги, относить в кладовую прибывающие сюда товары, заниматься теми, которые надо отправить, а во время наплыва приезжих помогать слуге, ухаживающему за животными погонщиков верблюдов. Будешь получать небольшую зарплату. Так будет до тех пор, пока пе подыщешь себе занятие получше.
Все так и было, к обоюдному удовольствию Мунпа и его хозяина. Прошло какое-то время. Чао получил партию фаянсовых чаш и тарелок. Мунпа вызвался распродать их лавочникам близлежащих селений. Оп уехал вместе с одним из слуг и тремя навьюченными мулами. Его поездка продолжалась два месяца и оказалась довольно успешной.
В дальнейшем молодой человек торговал в разных местах шляпами, сапогами, ягнячьими, лисьими, рысьими шкурами, рисом и другими товарами.
Эти поездки с сопутствовавшим им комфортом нравились Мунпа, и деловая атмосфера, окружавшая караван-сарай Чао, была ему чрезвычайно приятна. Он чувствовал себя счастливым и развивал свои коммерческие способности, сокрытые в каждом тибетце. Теперь дрокпа свободно беседовал с погонщиками верблюдов, постояльцами Чао, и слушал их рассказы об обычаях их родного края, связанных с торговлей. Он говорил с ними на равных, также не утруждая себя в разговорах с хозяином вежливыми оборотами речи, предусмотренными китайскими правилами хорошего тона при обращении к человеку, занимающему более высокое общественное положение. Чао привязался к своему работнику. Он с веселым интересом наблюдал, как «обтесывается» дикарь из глуши, становясь все больше похожим на китайца. За исключением черт лица Мунпа, выдававших его происхождение, он вполне походил на зажиточного китайца, всегда прилично одетого, хорошо обутого и причесанного. Добротная одежда придавала тибетцу уверенности. Воспоминание о досадном происшествии, приключившемся с ним в ямыне, где его били палками, ютилось где-то на задворках его сознания, так что ему пришлось бы напрячься, чтобы об этом вспомнить; среди тех, с кем общался молодой человек, никто об этом не знал и не должен был никогда узнать. То, что какого-то оборванца поколотили, было в порядке вещей, такое происходило едва ли не каждый день; подобные случал нигде не фиксируются. В благословенном Китае, где жил Мунпа, не было ни картотек криминального учета, ни актов гражданского состояния.