Эвенкийское божество Сингкэн, по некоторым сведениям, имело образ старых медведей, медведя и медведицы, одетых в национальный эвенкийский костюм. «Я несколько раз посещал их жильё-берлогу во время своих камланий, — рассказывал 80-летний эвенк Р. П. Архипов этнографу С. И. Николаеву, — но они всегда встречали меня по-медвежьи, высунувшись по пояс из берлоги».
Существует несколько вариантов эвенкийских легенд о родстве медведя с человеком: то женщина, заблудившись, превращается в медведя, то от интимного общения медведя с женщиной появляется зверь-ребёнок. Медведю приписываются способности предугадывать мысли и намерения охотника.
С. И. Николаев записал от охотника Д. П. Гермогенова рассказ об одной обрядовой охоте: «Закупорив берлогу пробкой (здесь — затычка, состоящая из длинной жерди, обвязанной пучком прутьев), наш предводитель, старый эвенк, обратился к медведю: „Успокойся, дедушка, твои сироты беспокоят“. В других случаях принято ещё говорить: „Это не мы, дедушка, это якуты пришли“.
Убитого медведя вытащил из берлоги старший сын предводителя. В других случаях в берлогу за убитым медведем нередко спускали самого юного из охотников. Объясняли это тем, что когда к убитому медведю входит новичок, у него появляется смелость. Как только убитого медведя вытащили из берлоги, все участники охоты, робко и нестройно, по одному разу каркнули по-вороньи. Потом принялись снимать шкуру, приговаривая: „Дедушка, комарно“. Причём все обдирщики, немало мешая друг другу, встали только с одного бока медведя. Оказалось, что по старым обычаям запрещалось стоять по обеим сторонам от туши, ибо „следующий медведь будет бить с обеих сторон“.
Медвежий шаман.
Далее, перед тем, как вспороть брюхо мёртвому зверю, один из охотников выстругал из дерева небольшого ворона с резными глазами и клювом. Чёрная краска ворона передавалась через чёрные угольные полоски вокруг туловища. На клюв ворона нанизали несколько кусков медвежьего мяса, а рот и туловище были обмазаны кровью. Так охотники обеспечивали себе алиби, оставляя вместо себя мнимого виновника, у которого все следы преступления были налицо: клюв в крови, а во рту куски мяса.
На эвенкийском пиру очень большое внимание уделялось медвежьей голове. Прежде всего осторожно вынимались глаза и подвешивались к стволу дерева около чума. Ствол этого дерева был украшен чередующимися полосками угля и крови. Тщательно очищенный череп устанавливался на дереве по соседству (на него же после праздника навешивались все кости, обёрнутые в связку прутьев).
Совэн — оберег удэгейского народа.
Пир начинался с трапезы. По кругу передавался котёл с варёным медвежьим мясом. Каждый, набрав ложку мяса с жиром, кричал: „Кук!“. Более молодые ограничивались одним выкриком, а старшие добавляли: „Мы воронята, гнездящиеся на нижнем суку алкудук дерева. Что за зверь оставил нам свою недоеденную жертву? Вот так удача воронья! Кук! Кук!“.
В отличие от более цивилизованных и хвастливых европейских охотников эвенки всё время старались подчеркнуть свою непричастность к добыче зверя. Убитому медведю внушалось, что эвенки не виноваты в его гибели (тут и ссылка на якутов, с которыми у эвенков изначально были натянутые отношения), а под конец разыгрывается даже настоящий маленький спектакль на тему о „стае воронов“».
Интересную иллюстрацию этого обряда оставил современный этнограф А. И. Мазин.
«Оленье стадо преследовала медведица с двумя медвежатами, она давила молодняк. Н. Абрамов и А. Урканов — оленеводы из посёлка Усть-Нюкджа — решили перегнать стадо на другой берег р. Кураннах, чтобы избавиться от медведицы. Вместе с ними была собака-лайка. Не доходя до стада, собака быстро убежала вперёд и через некоторое время залаяла. Оленеводы увидели следующую картину: на небольшой полянке медведица гоняется за собакой, а та бегает кругами, увёртываясь от неё. Н. Абрамов улучил момент, выстрелил и убил медведицу. Подойдя к медведице, он произнёс: „Не я тебя убил — русский". Л. Урканов сказал: „Это я — ворон". Затем он стал упрекать Абрамова, что тот поступил нехорошо и его слова могут накликать на русского парня беду. Николай ответил, что, поскольку русский всё равно в это не верит, с ним ничего и не случится, но всё-таки при этом сказал „Кук“».
После того как эвенки-кочевники собирались отъезжать, место, где обдирали медведя, тщательно забрасывали ветками. По краям ставили четыре оберега — чтобы враждебные духи не надругались над останками зверя. Первым в путь трогался караван. Охотник же, который убил медведя, оставался, затем, пятясь задом, делал на деревьях девять затёсов. Восемь из них он замазывал кровью, затем говорил: «Приду в следующий раз», — после чего поворачивался и нагонял караван.
Другой, родственный эвенкам таёжный народ, промышлявший охотой и разведением оленей, эвены, или ламуты, придерживался очень похожего охотничьего ритуала.
«У эвенов Магаданской области, — пишет исследовательница этого древнего народа Устинья Попова, — в числе других пережитков прошлых первобытно-родовых представлений и обычаев сохранялся до наших дней древний обычай коллективного поедания мяса убитого медведя с особым ритуалом угощения — уркачак, известный в обиходе как медвежий праздник, который в иносказательной форме называют „старикова (старухина) свадьба“.
В Ольском районе такой обряд над убитым медведем был совершён в одной из отдалённых оленеводческих бригад колхоза „Рассвет“ в 1953 году. Сообщил об этом колхозник Н.А. Канаев. Последний отголосок былых медвежьих праздников был отмечен в Билибинском районе около реки Омелой в бригаде совхоза „Анюйский“. Об этом рассказала учительница-эвенка У. В. Дельянская».
В статьях и книгах У. Поповой мы находим множество интереснейших сведений о медвежьем празднике среди приохотских эвенов. В частности, получается, что настоящее имя медведя — «накат» — среди эвенов было табуированным, вместо него в речи употребляли различные иносказания.
Старые и пожилые эвены в разговоре называли медведя в иносказательной почтительно-иронической форме. В Ольском районе употребляли следующие названия: «амика» — батюшка, «мэмэкэ» — страшный, «кэки» — старшенький или крёстный, «этыкэн» — старик, а то и русское слово «дедускэ». В Северо-Эвенском районе медведя именовали «этыкэн» — старик, медведицу — «атыкан» — старуха, в Билибинском районе — «мамэчан» — свежатина (свежее мясо). В других районах медведя называли «ялран» — тёмный, чёрный, «абага» — дядюшка, «агды» — гром издающий, «хигэмнгэ» — свежевальщик и др.
Далее У. Попова описывает медвежью охоту у эвенов и эвенский праздник «уркачак»:
«Эвены, как и эвенки, охотились на медведя в определённое время года — поздней осенью, при выпадении первого снега, и в конце зимы, когда снег не начинал ещё таять. В это время охотиться на медведя было правомерным. Случайная находка медвежьей берлоги в эти периоды почиталась за счастье, тем более что к зиме мясо медведя было жирным, вкусным, а к весне при окончании запасов продуктов оно приходилось весьма кстати. Поздней весной и летом старались всячески избежать встреч с медведем… Охотник, нашедший берлогу, обойдя её кругом, подходил к ней и приговаривал, обращаясь к медведю, спящему в берлоге,
с просьбой: „Не подавай голоса". Придя домой, он принимался за приготовления к охоте, никому вслух не сообщая о ней: приводил в порядок лыжи, точил ножи, прочищал ствол ружья и т. д. Молчание было предосторожностью, чтоб не узнали женщины. Сосед, зашедший его навестить после охоты, как положено по традиции, увидев его в юрте за тщательными приготовлениями, догадывался, что тот нашёл медвежью берлогу. Ничего не говоря, он уходил и тоже принимался за приготовления. На следующий день на рассвете охотник, нашедший берлогу, уходил обратно в тайгу. К нему при его молчаливом согласии присоединялись в помощь его товарищ и ещё двое-трое, тоже ближайших друзей… Добычу укрывали и уходили до следующего дня. Возвратившись с охоты домой, старались ничем не выдать своего успеха женщинам. Об убитом медведе громко не сообщали, это запрещалось. Охотник, нашедший берлогу, немного отдохнув, заходил к старейшему в стойбище мужчине. Улучив подходящий момент, он со всеми предосторожностями сообщал ему о добыче и предлагал принять в дар (в нимат) убитого медведя. Отказываться от такого дара не полагалось, считалось грешным, неприличным, недостойным старого человека. Предложение в нимат добытого медведя было оказанием большой чести старшему со стороны более молодого охотника. Принявший в нимат добытого зверя именовался нимак, он был обычно наиболее опытным из соседей, чаще всего из сватов. Нимак и все участники охоты на следующее утро отправлялись к месту добычи для разделки туши убитого медведя. Нимак снимал шкуру и руководил всей работой по обработке туши. Разделка туши убитого медведя сопровождалась традиционным приговариванием и пением. В зависимости от каких частей туши снималась шкура, нимак произносил соответствующие звуки.
Нимак строго следил за тем, чтобы ни одной капли крови не упало на землю. Часть добычи: голову, внутренности, переднюю часть туши, конечности после разделки убитого медведя увозили в стойбище в тот же день, когда разделывали, а остальную часть — на следующий день. По возвращении домой после разделки нимак готовился к устройству общемужского пира-праздника уркачак. Женщины, заметив эти приготовления и догадавшись о добыче, уходили из юрты нимака, уркачак был внутренним праздником мужчин одного стойбища, одного рода. Охотнику, нашедшему берлогу, нимак отдавал желчь медведя, которая использовалась как лекарство, желая ему терпения и стойкости. Всё медвежье мясо полагалось съесть за три дня. Впрок медвежатина не заготовлялась. Собакам грызть кости и лизать капли крови медведя строго запрещалось. Всех их уводили подальше и привязывали.
Когда мясо было готово, все мужчины собирались в юрте нимака, усаживались вокруг очага строго по старшинству.
На почётном месте рядом с самым старшим, нимаком, справа от него садился охотник, нашедший берлогу. Нимак вынимал мясо, разрезал его на кусочки и подавал всем по очереди на кончике ножа. Нимак, медленно отрезая по кусочку, подавал всем по очереди, соблюдая старшинство. Мясо из передней части туши было наиболее священным, его ели не спеша, благоговейно. По окончании обряда поедания мяса убитого медведя устраивали спортивные состязания, боролись и веселились. Старики говорили, что медведь не терпит неуважения, а кто грызёт его мясо, ест со смехом, вольничает, того