Надо отдать должное Антону: все полтора часа — а именно столько и продлилось это приключение от находки медведя до момента, когда тот полетел из дупла, — он простоял на часах с оружием в руках, нацеленным на выход из ствола дерева. Причём раза два он оказывался на часах вообще один, потому что все остальные занимались сбором хвороста и поддержанием огня в берлоге.
О стрельбе. В итоге было сделано не меньше 12 выстрелов — 5 из 12-го калибра, семь — из оружия 7,62x39. Один выстрел 12-го калибра — картечь. Одну пулю Бреннеке обнаружили под шкурой с другой стороны, за лопатками. В спине была дырка, в которую можно было просунуть кулак.
И несмотря на всё это, зверь оставался живым минимум семь секунд.
Это я к чему — вот это сила!
Глава 14 Весенняя охота в горах
Одной из самых интересных и спортивных охот на медведя является весенняя охота на солнцепёках в горной местности. В противоположность описанной охоте на берлоге она вся основана на быстром передвижении по местности, причём далеко не в самое удобное для ходьбы время — в весеннюю распутицу. Её принцип основывается ещё на одной характерной черте поведения этого зверя: сразу после выхода из берлоги он не покидает этого места, а кормится где-нибудь поблизости или же просто отдыхает от зимнего сна. В качестве лёжки он обычно использует свою прежнюю берлогу, ныряя туда при всякой опасности.
Смысл охоты заключается в том, чтобы почти сразу после получения сведений о выходе медведей из берлог (или при наступлении определённых устойчивых сроков) обходить или объезжать на снегоходе предгорья в тех местах, куда, как известно, ушли зимовать звери.
Время от времени надлежит останавливаться и внимательно осматривать в бинокль склоны гор, перспективные распадки и лощины, сомнительные камешки и кусты. Многоснежная весна облегчает вашу задачу, сводя к минимуму количество «ложных объектов» на склонах, малоснежная — делает её более трудной. Обычно на снегу легко отличить зверя от камня или куста — даже при относительно небольшой тренировке. Дело в том, что шкура животного совершенно иным образом отражает солнечные лучи, так что она переливается в дневном свете, даже если сам зверь остаётся неподвижен. Это существенное дополнение, потому что медведи в этот период стараются шевелиться поменьше, в основном спят или часами бродят по одному и тому же месту. Ещё одна примета, которая способна выдать вам зверя, — это наличие следов на снегу. В лучах весеннего солнца глубокие впадины в сугробах наливаются ярко-синим цветом.
Итак, заметив медведя, вы принимаете решение выследить его и убить. Пусть вас не обманывает то, что снизу вы видите его как на ладони. Едва поднявшись по склону, вы поймёте, как тяжело всё время сохранять его в поле зрения. А ваша задача гораздо сложнее, чем прямо дойти до того места, где он расположился. Дойти-то вы туда, наверное, дойдёте, если поставили перед собой такую задачу, но не извольте беспокоиться — медведя там уже не увидите. Он удерёт или, если ваш медведь окажется не промах, то попробует поиграть с вами в вашу же игру — тут уже в положении дичи рискуете оказаться вы сами, при этом — с не очень великими шансами на успех.
Для подъёма лучше всего выбрать середину дня — снег к тому времени уже подтает настолько, что ваши шаги будут не слышны. Не следует забывать, что медведь из всех органов чувств больше всего полагается на слух и обоняние.
Одна из основных заповедей на этой охоте — старайтесь оказаться на склоне выше медведя. Если вам это удастся, то успех вашей охоте наполовину обеспечен.
Это необходимо ещё и потому, что если вам удастся тяжело ранить зверя, находящегося прямо над вами, то зверь сможет очень быстро подмять вас под себя — тем более что спускаться ему будет легче, чем подниматься. Также не стоит стремиться очутиться прямо над зверем — спугнутый или легкораненый медведь обычно уходит напрямую вверх, и тут не стоит находиться прямо на его пути.
По-настоящему вам может помочь здесь хороший внимательный напарник. Он остаётся внизу, так, чтобы всё время находиться на виду у стрелка, но при этом не терять из виду медведя. И если медведя потеряет из виду стрелок, т. е. вы, то ваш напарник знаками поможет вам сориентироваться на склоне и выйти к зверю.
Я вспоминаю одну охоту, которая пришлась на майские праздники. Мой приятель, бурят Эдик Бочкин, как он сам себя называл— «потомок Чингисхана», поклялся мне, что знает замечательное место на водоразделе рек Охотского бассейна и Колымы. Место это, точнее, гряда невысоких гор, с его слов, чертовски славилось тем, что склоны там оттаивали раньше всего в округе. Кроме того, там (опять же с его слов) располагался обширнейший и обильный брусничник, а кусты стланика росли изредка и были по пояс, максимум по плечи. Вот на этих-то «голых сопках», как называл их бравый охотовед, и собиралось по весне видимо-невидимо медведей.
«Всё ж кругом под снегом ещё, — объяснял мне Эдик, — вот какие медведи проснулись, после выхода из берлоги отлежались — и туда пруцца! Штук по десять-двадцать там за раз видят! И всё это — в пяти километрах от трассы!»
В общем, было понятно, что что-то здесь не совсем так — или с медведями, или с горами, или с брусникой, или со стлаником, или с пятью километрами от трассы. А возможно, и с тем, и с другим, и с третьим. Но было свободное время, за зиму я сильно устал от города, и решил — была не была, съезжу-ка я на эти «медвежьи высыпки» в пяти километрах от трассы — хоть на лыжах погуляю по-человечески!
Здесь охотятся на медведей весной.
Взял я тогда немецкую трёхстволку мастера Бареллы, со стволами 16/16/ 8x57R. Когда-то это было очень хорошее ружьё, но за восемьдесят лет, прошедших с момента его изготовления, изрядно поистрепалось. Нарезной ствол бил весьма точно, но мог в определённых условиях дать осечку. Дробовые же стволы вели себя безупречно. Зарядил к ней дюжину пуль 16-го калибра (родных бреннековских патронов к нарезному стволу у меня было штук восемь), собрал рюкзак, сунул туда топор, спальник, несколько банок сгущёнки, тушёнки, чайник— и был готов к охоте.
След медведя по снегу.
Накануне мая выпало какое-то феноменальное количество снега — Колымская трасса в нескольких местах была перекрыта лавинами, что, в общем-то, нетипично для тех мест. На «Урале» каких-то прикормленных Эдиком браконьеров нас довезли до нужного ущелья. Именно ущелья, а не распадка, которые характерны для низкогорья Северо-Востока Сибири. Сразу за перевалом, по словам Эдика, как раз и начинались «медвежьи горы». Вверх по ущелью мы пробирались через многочисленные языки сошедших лавин, с неба пекло ослепительное майское солнце. Со всех сторон его лучи отражались от сверкающих снежных склонов и, казалось, фокусировались прямо на нашем маршруте, грозя сжечь нас, как в фокусе гиперболоида.
Ущелье изгибалось несколько раз, и, когда мы прошли по нему около пятнадцати километров, я немного успокоился — стало ясно, что до гор с медвежьими высыпками довольно далеко, и шансы на то, что наше предприятие может увенчаться успехом, несколько увеличились. С моей точки зрения, по крайней мере.
Перевал мы преодолели уже в сумерках и заночевали под открытым небом, выкопав яму в сугробе и завалив две случайно росшие под самым верхом лиственницы. Такие ночёвки имеют один существенный плюс — рассвет проспать невозможно.
Вот с этим самым рассветом мы оживили костёр, проглотили по паре кружек крепчайшего чёрного чая и двинулись на лыжах вдоль гребней гор. То ли байка про «чёрные горы» всё-таки была байкой, то ли снега в этот год выпало уж слишком много, но мы так и не увидели никакой череды сопок с обнажёнными склонами.
Тем не менее к полудню мы нашли длинную пологую сопку с обтаявшей вершиной, с низенькой щёткой кедрача по краям чёрной проплешины. Мы легли на солнцепёке в километре от проталины и принялись облизывать каждый метр на ней в бинокли.
Разглядывали мы её недолго.
Вдоль нижней кромки кедрача, опустив морду к земле, по проталине двигался крупный медведь. Судя по всему, он собирал на обтаявших кустарничках прошлогодние ягоды. После того как мы понаблюдали за ним с четверть часа, он развалился на солнцепёке и, судя по всему, заснул.
В принципе тактика охоты была понятна. Надо было обойти сопочку с проплешиной кругом и подняться на неё с другой стороны, с тем чтобы выйти на пасущегося или спящего зверя сверху. Обход я оценил в пять километров — на лыжах и с подъёмом это заняло бы чуть больше часа. Но здесь возникала другая проблема — было непонятно, куда денется медведь, если он вдруг проснётся и решит куда-то идти. Даже если он останется на проталине, то может забиться в стланик или просто переместиться на триста метров в сторону — тогда он может заметить, а точнее, услышать или почуять подкрадывающегося охотника до того, как стрелок его увидит. А ещё он может уйти за склон и там встретиться с поднимающимся охотником лицом к лицу.
В то время в нашем распоряжении не было доступных портативных радиостанций, и мы порешили — Эдик, который был вооружён только двустволкой ИЖ-12, остаётся на месте, я же обхожу сопку, поднимаюсь наверх. Наверху я нахожу в бинокль Эдуарда, который знаками будет мне показывать, где находится и куда направляется медведь. Мы договорились, что я появлюсь возле геодезического тура на самой вершине горы — так что Бочкин должен был всё время наблюдать за медведем и держать под контролем место моего вероятного появления.
На обход я потратил чуть больше двух часов — снег раскис и «валился», так что наверх я поднялся, уже изрядно умотавшись.
Лыжи я оставил на границе проталины, недалеко от вершины.
Постель медведя в весеннем сугробе.
Медведь мне, по счастью, по дороге не встретился. Тут я обнаружил ещё одну неприятность — поднявшись на вершину, из-за пологого склона я видел только ближайшие двести метров горы, остальная часть скрывалась за перегибом. Но зато сквозь линзы бинокля я видел Эдика, который оживлённой жестикуляцией показывал мне, что медведь поднялся и двигается (похоже, что потихоньку) справа от меня вдоль кустов стланика.
Я совсем потихоньку (на ногах у меня были валенки без резиновой подошвы — это исключительно бесшумный вид зимней обуви) двинулся в указанном мне направлении. Через двести метров я увидал горб медведя, который находился за кустом кедрового стланика в ста пятидесяти метрах от меня. Я лёг на тёплый и уже вполне высохший ягельный ковёр, навёл винтовку на место, откуда зверь должен был выйти из кустов, и замер.
После выстрела медведь кубарем покатился вниз и распластался в пятистах метрах внизу, на дне распадка. Затем он попытался встать, но ноги его не держали, и он просто забился в агонии. Я опрометью побежал вниз и выстрелил в него дважды из гладких стволов. Но это, похоже, было уже лишнее…
А потом мы тащили шкуру этого двух с половиной метрового медведя тридцать километров до трассы по рыхлому и мокрому снегу… Нет, это всё-таки было не пять километров…
На этой охоте зачастую стрелять приходится издалека, поэтому предпочтительным оказывается нарезное оружие — карабин, винтовка или комбинированное ружьё. Довольно часто здесь приходится стрелять в неподвижного или медленно идущего зверя, так что времени для того, чтобы точно послать пулю, оказывается достаточно.
Охотнику надо знать, что ранней весной, когда внизу в логах температура ниже, чем на прогретых солнцем вершинах, воздух тянет снизу вверх, в то время как в летнее время наоборот — сверху вниз.
Подходить к медведю следует только тогда, когда он держит голову опущенной книзу или занят каким-нибудь серьёзным делом, например раскопками сусличьей норы. Когда зверь останавливается и поднимает голову, охотнику следует замереть — как на глухарином токовище, когда глухарь останавливает свою песню.
Стоит помнить ещё и о том, что все звери предпочитают передвигаться, выдерживая генеральное направление против ветра — даже если тот тянет совсем чуть-чуть.
Весенние наброды медведя на снегу — знак его присутствия в данном районе.
В крутых горах с изрезанными склонами медведи, как, впрочем, люди, олени и прочие млекопитающие, для переходов со склона на склон или с горы на гору предпочитают пользоваться перевалами и седловинами. Однако в пологих горах такая тактика совсем необязательна — зверь может ходить и напрямую, поперёк распадков.
Итог охоты.
Часто успех обещает и такая тактика: человек, понаблюдав за медведем некоторое время, устанавливает основное направление, в котором двигается зверь. Установив его возможный маршрут, охотник обходит медведя далеко стороной и устраивает засаду на его предполагаемом пути. Однако, выбирая этот способ охоты, надлежит помнить, что у человека-охотника всего две ноги, а у бурого медведя, как известно из учебника зоологии 7-го класса, — четыре. Причём он на своих четырёх ногах лёгким шагом передвигается гораздо быстрее, чем человек на двух. Кажущаяся неуклюжесть зверя тут никого не должна вводить в заблуждение — размеренно шагающего медведя человек может догнать только бегом. Поэтому когда охотник начинает подходить к пасущемуся на месте медведю, то он должен понимать, что достаточно тому куда-нибудь пойти — даже не испугаться, а так — вожжа под хвост попала, — как догнать его и снова начать скрадывать будет очень и очень трудно.
Кроме того, при охоте в горах надо очень хорошо знать особенности траектории полёта пули из вашего оружия при стрельбе вверх или вниз под различными углами. Не пожалейте патронов и попрактикуйтесь в аналогичных условиях — это избавит вас от многих неприятностей, связанных с подранками.
При охоте в горах надо помнить, что медведь, как партизан, в случае опасности использует малейшую складку местности, чтобы уйти из-под выстрела. П. К. Козлов, один из величайших путешественников нового времени и при этом умелый охотник, однажды попал в подобную ситуацию.
«В то время как я наблюдал за очертанием берегов и и оттенками красок поверхности озера, а также за плававшими на нём птицами, мои спутники развлекались стадами животных, бродивших в ближайших окрестностях Алыкнора. Показались, наконец, и медведи; не только в бинокль, но и простым глазом можно было различить крупного самца и значительно меньших размеров самку, следовавших вместе. По мере приближения к зверям стало выясняться, что последние были заняты любовной игрой и что поэтому подойти к ним в меру выстрела не представит особого труда.
Оставив лошадей, я с Бадмажаповым направился к медведям, соблюдая, конечно, охотничью сноровку.
В воздухе всё ещё стояла обычная утренняя тишина: подброшенная вверх тонкая пыль возвращалась на то же место или едва заметно относилась в противоположную сторону; следовательно, не было особого основания опасаться того, что звери нас учуют. Достигнув, однако, ровной площадки, на которой находились медведи, мы были тотчас ими замечены. Мишка мгновенно остановился и поднялся на дыбки, пристально глядя в нашу сторону; медведица приблизилась к мишке и тоже насторожилась; оба зверя превратились словно в изваяние. Настала минута общего напряжённого внимания. Условившись заблаговременно, кому стрелять в того или другого зверя, мы одновременно пустили в медведей две пули. Мой мишка грузно свалился наземь, медведица также было последовала его примеру, но вскоре поднялась и почти незаметно отползла в ложочек, а затем совершенно скрылась; когда же мы подошли к убитому наповал медведю, то медведица была уже на значительном расстоянии; бинокль обнаруживал её быстрое движение и временные остановки, когда напуганный зверь напрасно оглядывался в нашу сторону».
Отступление. Нервы медведя
Вообще, нервная система у медведя в нашем, человеческом понимании очень крепка, и поставить зверя в затруднительное положение очень и очень сложно.
Одна из самых традиционных «баек», рассказываемых о медведях у костров, в гостиных и на страницах разнообразных изданий, касается того, что медведя можно «криком убить». С детства мы знаем историю о том, как маленькая девочка Маша громко закричала, увидев медведя на дереве, он оттуда упал и помер. В трогательной форме она изложена замечательным русским писателем-натуралистом Виталием Бианки. Этот же мотив встречается и в различных охотничьих рассказах аборигенов: в частности, грамотный чуванец Ф. Дьячков также не преминул отдать долг подобной версии в своём «Описании Анадырского края». «Рассказывают, что один человек увидел лежащего медведя, должно быть, спящего, подошёл к нему тихонько и вдруг крикнул, как мог сильнее, и бросил в него палку, а медведь от испуга побежал в лес, из заднего прохода у него потекла кровь; наконец он упал мёртвым».
Наиболее правдоподобный вариант этого рассказа мы встречаем у Черкасова, правда, там присутствует одна оговорка — перед тем, как медведя испугать криком, в него выстрелили из ружья. Поэтому окончание этого рассказа звучит следующим образом (и я не откажу здесь в удовольствии его процитировать): «Промышленники остались здоровыми, но медведь вследствие испуга и кровавого поноса издох на другой же день». Так что решать здесь, что явилось первопричиной гибели зверя — испуг, пуля или кровавый понос — личное дело здравого смысла каждого читателя.
В свою очередь, мне известно много случаев, свидетельствующих о чрезвычайно крепкой нервной системе нашего героя. Один из них кажется в этом плане весьма показательным.
Геолог N поздно вечером возвращался из маршрута на базу. Подойдя к берегу протоки, в которой находилось нерестилище кеты, он остановился передохнуть. В наступившей тишине он вдруг явственно услышал характерные шаги медведя по гальке — по характерному костяному стуку — его издают когти, ударяясь о камни. N присел на кромку берега и приготовился стрелять — он был вооружён кавалерийским карабином Мосина, традиционным оружием экспедиций 60-70-х годов. Медведь, судя по шагам, пыхтению и плеску воды, находился совсем неподалёку — метрах в двухстах, за поворотом реки, и собирал там снулую рыбу. И похоже, не очень торопился приближаться к охотнику, застывшему в засаде. Тут у охотника обнаружился в плане некий принципиальный недостаток — дело происходило в сумерках, а, как известно, на Севере вечером темнеет катастрофически быстро. Таким образом, когда медведь приблизился к засаде, не было уже видно ни зги. Тем не менее N решил вознаградить себя за час ожидания, выбрав в темноте место потемнее и наведя туда ствол карабина, как принято говорить, «по ощущениям», выпустил туда всю обойму. Оценить эффект этой меры может в некоторой степени только тот, кто упражнялся в стрельбе из подобного оружия в темноте — вечернюю прозрачную тишину разорвал грохот, сопровождаемый фейерверком искр, летящих из укороченного ствола.
При всём глубочайшем уважении, которое, как всякий мужчина, я испытываю к женскому воплю, я не думаю, что Машенькин крик, сколь бы он ни был неожидан, мог соперничать с серией выстрелов из боевого оружия. Тем более что уровень внезапности и там и тут был, пожалуй, одинаков. Тем не менее на месте медведь не помер. И даже не помер вовсе, потому что на следующий день стрелок попытался протропить этого зверя с собаками. Вероятнее всего, его подвели «ощущения», а один испуг, без пули, не дал надлежащего эффекта.