<…> где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей».
Можно выбрать ответ из двух вариантов:
а) из блога российского оппозиционера-иноагента;
б) из письма Белинского Гоголю.
Правильный ответ: русское время — гайка со сломанной резьбой.
За чтение этого письма Белинского Достоевского приговорили к смертной казни. 22 декабря 1849 года после символического расстрела начался его путь в Сибирь и дальше к романам, сделавшим мировую литературу.
Завоевание западного читателя текстами Достоевского было стремительным. Успех был оглушительным. По степени известности «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» и сейчас не имеют себе равных. Что так захватывало в тысячестраничных кирпичах? Напряжение детективной драмы? Безусловно. Достоевский мастер вскипятить нервы, срастить воедино читателя и убийцу. На взятие штурмом читательского внимания бросается все возможное и невозможное: бесчисленные скандалы, бесконечные каскады злословия, клеветы, злобных разоблачений, роковые женщины с истерическими припадками, сжигание денег, отцеубийства, кровавые заговоры, насилие над детьми. Средняя температура персонажей зашкаливает, каждый оскорблен и унижен, все ходят с воспаленными глазами, мечутся между взрывами гнева и тошнотворным самоуничижением. В этих романах от разлагающихся святых идет вонь, неплохие по сути своей люди крошат топорами черепа старух, грешники пускаются в самобичевание, и мужчина в конце концов целует не женщину, а землю. Читателя окунают в пафос, полощут в смеси ангельской возвышенности и сатанинской подлости, промывают психологической изощренностью зла.
Литературоведы добавили бы к разгадке огромной силы воздействия этой прозы термин «полифония», введенный Михаилом Бахтиным. В романах Достоевского нет всевидящего и всезнающего авторского ока, здесь все неясно, скомкано, ложно и подозрительно. Нет достоверных источников, каждый говорит свою правду или ложь, и читателю приходится самому распутывать хаос всех домыслов, слухов, предположений, догадок.
Но и всего этого все равно будет недостаточно, чтобы понять то колоссальное впечатление, которое произвел Достоевский на западных читателей. Есть кое-что еще. Самое важное. На каждой странице дышит между строк невидимый, но чрезвычайно тактильный персонаж, который не предстает столь живым и осязаемым ни в одном западном романе XIX века. Бог.
С романами Толстого и Достоевского началось вторжение нерационального в западный научный век пара и электричества. Русские слоны полезли в европейскую посудную лавку.
Со времен Просвещения «читающий тростник» сделался безбожником. «Бог умер», знаменитая цитата из книги «Веселая наука» — не заклинание и не крик отчаяния, а лишь сухой анализ культуры XIX века. Молодой Гегель уже выдал одно из многочисленных свидетельств о смерти, когда написал, что религия нового времени основана на этом чувстве: «Сам Бог мертв». Вот в чем заключается поистине шокирующее воздействие Достоевского на просвещенных западных читателей: в своих романах он забирает их с собой на отчаянный, страстный поиск живой веры. Все романы Достоевского имеют только одну тему: писатель ищет Бога в себе и показывает людей, идущих к вере во Христа. Для него это единственное, что имеет значение.
Белинский — Гоголю: «Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною…»
Этим ощущением стояния над бездной пропитана вся русская мысль XIX века.
Достоевский и его аватары в романах живут в предчувствии катастрофы. Гражданская война в России началась не с большевистской революции 1917 года, а поколениями раньше.
Гоголь спрашивал страну в своей поэме: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ».
И он уже подозревал, что «Русь-тройка» летит не к счастливому будущему, а в пропасть. Гоголь возражал Белинскому, что изменить земную жизнь можно лишь помня о своем "небесном гражданстве". Единственное спасение он видел в вере. Русский человек, даже такой мерзавец и прохиндей, как Чичиков, может найти в себе Христа и родиться к новой жизни через смирение и страдание. И это единственный путь к преображению России. В этом Гоголь видел свое небесное призвание и земную задачу — показать в «Мертвых душах» христианское возрождение человека. В третьем, ненаписанном томе «Мертвых душ» Чичиков должен был возродиться во Христе через страдания на сибирской каторге.
Достоевский следует за Гоголем: спасти Россию может только христианское возрождение каждого — ни конституция, ни демократическое переустройство, ни революция.
Гоголь не предавался фантазиям о человеческой сущности, поэтому он не верил ни в образование, ни в технические, ни в социальные новшества, а только в действие благодати веры. Общественное зло можно победить только в христианском смирении. Сначала найти Христа в своей собственной душе, только тогда можно улучшить общество. Без внутреннего преображения не будет и социального преобразования.
«Вы хотите написать вторую библию» — говорили Гоголю. Он потерпел неудачу. Достоевский решился на новую грандиозную попытку. Его романы — это попытка написать третий том «Мертвых душ», довершить начатое Гоголем, спасти страну от шага в бездну, показать путь к Христу, к истинной вере, вдохнуть новую жизнь в мертвые души.
При этом Достоевский делает следующий важный шаг. Вера, очищенная от лжи и зла, должна спасти не только Россию, но и весь мир, все человечество. И тут возникает вопрос: если только Христос искупит человечество, то какой Христос? Христианства бывают разные.
В знаменитых «Философических письмах» Чаадаев впервые в русском общественном дискурсе свел на ринге католицизм и православие. Католичество победило в первом же раунде нокаутом. Отечественное бытие названо «мрачным и тусклым существованием», а причиной выпадения из цивилизованного мира было принятие христианства у Византии. «Что мы делали о ту пору, когда в борьбе энергического варварства северных народов с высокою мыслью христианства складывалась храмина современной цивилизации? Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания. <…> Хотя мы и назывались христианами, плод христианства для нас не созревал». Православие, оттолкнувшись от Запада, загнало Россию в интеллектуальный и духовный тупик.
Православной монархии вонзили нож в спину. Монарх защитил православие как мог: объявил автора сумасшедшим. На этом дискуссия власти с Чаадаевым была закончена, но публикация письма стала началом раскола в русском самосознании. Православие — бремя и проклятие судьбы, или счастливое своеобразие и шанс?
Достоевский был убежден, что только православная вера сохранила истинный образ Христа, что только русский народ сохранил чистоту изначального христианства. Ему казалось, что спасение мира лежит в незапятнанной, исконной вере простых русских крестьян. Христос сохранился только в Восточной Церкви, потому что католицизм предал идеалы христианства ради земной власти.
Достоевский был не первым, кто пришел к «русской идее». О том, что спасение потерявшей свое истинное христианство Европе может прийти от православного русского народа писал уже Иван Кириевский, автор вышедшего в 1852 году эссе «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Автор этого некролога Западу, как и другие славянофилы, провел многие годы своей жизни в столицах Западной Европы и был хорошо знаком с их языками, литературой и интеллектуальным миром. После учебы у Гегеля в Берлине и Шеллинга в Мюнхене Киреевский какое-то время издавал журнал «Европеец». Немецкий философский гений разбудил в студентах из Москвы и Петербурга дремлющую русскую душу. Комплекс неполноценности в молодых людях из России в германских университетах компенсировался чувством русской грандиозности и избранности. Русская философия возникла как оппозиция «чужому» мышлению.
Философствовать можно в одиночку, но исповедовать веру лучше сообща.
Киреевский нащупал разницу между чужой, западной и своей, русской философией: «Там разделение сил ума — здесь стремление к живому союзу». Славянофилы развили это в понятие «соборности».
Достоевский развивает «русскую идею» до ее логического завершения (к чему задолго до него уже пришел в своих письмах к царю старец псковского монастыря XVI века монах Филофей): исторически обусловленное сохранение истинной веры исключительно в России, в «третьем Риме», делает русских новым богоизбранным народом. Их миссия теперь — искупить человечество.
Протопоп Аввакум написал манифест христианского пути страданий и готовности пройти его до конца: «Время приспе страдания, подобает нам неослабно страдати!»
По Достоевскому, как отдельный человек приходит к Христу только через страдания, так и целый народ. Русские своими страданиями из поколения в поколение «заслужили» явить миру истинного Христа. Страдание как осознанный выбор представляет собой путь очищения. Для Достоевского кровавая, беспощадная история России — важное доказательство избранности соотечественников. «Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем. Этою жаждою страдания он, кажется, заражен искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьет ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно» («Дневник писателя», 1873).
«Русская идея» Достоевского делает первые шаги в его прозу во время вынужденной поездки в Европу в 1867–1871 годах, когда ему пришлось бегством за границу спасаться от кредиторов. Писатель задумал грандиозное произведение, цикл романов под общим названием «Атеизм». В своих письмах он неоднократно подчеркивал, что для него этот проект — дело жизни, «литературная мысль,