Человек, его Я — это осознающая себя смерть.
«Анна Каренина» — не о семейной драме или о женской страсти, как полагают сценаристы, регулярно подвергающие роман вивисекции: существует уже более 30 экранизаций.
«Мне отмщение, и аз воздам» — призыв к отказу от самосуда, от забрасывания камнями. Толстовский роман — верблюд, эпиграф — игольное ушко.
Внятным эпиграфом к роману могли бы стать слова любимого Толстым Блеза Паскаля, которого он без конца перечитывал и цитировал в своем «Круге чтения»: «Только Бог может заполнить вакуум в сердце каждого человека. Ничто из сотворенного человеком этот вакуум заполнить не может. Только Бог, Которого мы познаём через Иисуса Христа, заполняет эту пустоту».
Это роман о пустоте, которая поглощает каждого из нас. Каждый рождается со стандартным набором внутренностей, из которых самой важной, но недоступной анатомам, является черная дыра, которая всю жизнь засасывает душу, а в конце и тело.
Эту пустоту каждый пытается забросать, чем может: карьерой, семьей, детьми, деньгами, славой, хобби, футболом, политикой, сексом, видеоиграми, shorts на Youtube. Все зависит от размера дыры.
В «Исповеди» Толстой спрашивает: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?.. <…> Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж?..»
Почему Анна покончила с собой? Что привело к смерти мать двоих маленьких детей? Охлаждение любовника? Жестокосердие мужа, который не соглашался на развод? Общество, которое отвернулось от ее? Чувство вины из-за того, что она нарушила христианскую заповедь и вошла во грех? Утрата позитивной самооценки? С точки зрения здравого смысла и сегодняшнего дня, нет никаких причин делать двоих детей сиротами. Значит ли это, что Анна осталась бы жить при современных неизмеримо более мягких социальных условиях? Тогда почему статистика утверждает, что в толерантной и благополучной Швейцарии каждый день одна женщина кончает жизнь самоубийством?
Толстой заражает Анну своей болезнью — отсутствием иммунитета к жизни. То, что для других закончилось бы безболезненно, для нее невозможно. Тайная интрижка вполне может быть лицемерно терпима окружающими. Но ложь была бы недостойна ее и потому невозможна. У каждого человека есть свой минимальный прожиточный уровень не только подлости, но и достоинства. Анна скорее умрет, чем превратит свою жизнь в недостойный фарс, как Облонские. Поэтому она — героиня романа о восстании.
Страсть Анны — не в удовлетворении желания, а в поиске спасения. Обычно женщина заполняет свою космическую пустоту детьми, мужем, домом и повседневными заботами, реже карьерой, творчеством. Но этого слишком мало для толстовской души, которой автор делится со своей героиней.
Анна ждет великой любви как ответа на главный вопрос бытия. Ей кажется, что огромная пустота может быть заполнена только огромной страстью. Для этого цунами любви объект не играет существенной роли и может появиться и в виде тщеславного аристократического красавца с усиками, подстриженными по последней моде. На месте Вронского мог быть кто-то другой. Главное, что ни один человек в мире не выдержит конкуренции со своей ролью, если она предназначена ему великой любовью.
Большинство перебивается без великой любви, довольствуясь меньшими в ожидании той единственной большой и настоящей. Толстой наделяет свою Анну смертельным талантом неспособности принять малое в ожидании великого. В борьбе за настоящую любовь Анна жертвует всем: своим социальным статусом, религией, семьей, детьми. Однако для автора романа это путь в никуда, поскольку ведет к уничтожению ближних и самой себя. Космическую пустоту невозможно насытить даже величайшими жертвами. Самоубийство Анны — не победа любви. Сокрушительное поражение.
Для зрителей бесконечных экранизаций «Анна Каренина» заканчивается на вокзале в паровозном дыму.
После показательной казни Анны роман продолжается еще пару десятков глав.
Толстой говорит, что величие Паскаля в том, что тот «неотразимо доказал в своей удивительной книге… необходимость веры, невозможность человеческой жизни без веры. Паскаль показывает людям, что люди без религии — или животные, или сумасшедшие, тыкает их носом в их безобразие и безумие…»
Вряд ли глагол «тыкать» корректен в отношении французского философа, но передает суть самого толстовского подхода: Толстой «тыкает» читателей носом в открывшуюся ему истину. Веру нужно искать и только так ее можно обрести.
С помощью Левина Толстой хочет показать способ борьбы с vacuum horrendum. Анна не ищет, она уверена, что уже знает ответ. И этот ответ — великая страсть как спасение — толкает ее в пропасть. Напротив, путь Левина — это неутомимый поиск, хотя и он тоже знает притяжение бездны. «Как счастливый глава семьи, как здоровый человек, Левин несколько раз был настолько близок к самоубийству, что прятал веревку, чтобы не повеситься, и боялся вынуть ружье, чтобы не застрелиться. Но Левин не застрелился и не повесился, а продолжал жить».
Герой Толстого находит ответ тоже в любви, но совсем в другой. На последней странице после грозы ему открывается истина: «Но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, какою была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
Роман начинается с описания несчастливой семьи и кончается счастливым началом новой осмысленной жизни.
Вот ответ Толстого Анне: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
Заключительные слова Левина в романе звучат как самозаклинание его автора.
Толстой хотел бы прожить свою жизнь именно так. Не получилось. Перо до краев наполнило душу персонажа, но не автора. Толстой хотел идти путем Левина, но на самом деле он шел по пути разрушения, как и его героиня.
Он восстал против религии. Он восстал против устоев общества и государственности, против законов и против права частной собственности. Он восстал против своих книг. Против искусства. Его дом стал местом бесконечных конфликтов, превращающих семейную жизнь в фарс, еще более недостойный тем, что это Толстые, а не Облонские.
Если бы Левин прожил дольше конца романа, он, несомненно, пошел бы путем своего создателя, путем разочарования. Толстой сам так и не нашел ответа на вопрос всех вопросов. Знаменитые строки, с которых я начал, были написаны не молодым человеком, а стариком за несколько месяцев до его смерти: «Больницы, врачи, аптеки для того, чтобы продолжать жизнь; а продолжать жизнь зачем?» Жизнь уже подходила к концу, но он все еще так и не нашел ответа. Оставалась только пустота, которая раздирала его Анну, и теперь разрывала его.
Знаменитые слова идеолога-анархиста Бакунина «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!» позволяют лучше понять психологическую структуру не только террориста, но и художника. В основе каждого великого творческого человека лежит отрицание этого мира. Чем больше творческая сила, тем яростнее отрицается существующий порядок вещей. Вся жизнь Толстого — это бунт против унизительной банальности повседневности, против всего, что отвлекает от важного, от поиска ответа.
Первый мятеж Толстого, направленный против лицемерной цивилизации, против лживости общества рождался еще в уютных рамках традиции Руссо. Но его собственный настоящий выстраданный бунт, был направлен против природы самой по себе. Раз поток жизни течет неправильно, то он, Лев Толстой, сам должен был бросить ему вызов, остановить, встать поперек.
Его призывы стать вегетарианцем, не ходить на охоту, отказаться подчиняться закону, отказаться от частной собственности и т. д. и т. п. быстро снискали ему репутацию и славу «праведника», великого кающегося грешника, живого святого. Его невероятная харизма привела к нему тысячи восторженных последователей.
В своем отрицании неправедного мироздания Толстой пошел дальше и восстал против двух самых важных источников жизни: против инстинкта воспроизведения человеческого потомства и против творческого инстинкта. И то и другое — стремление создавать, точки пересечения человека с его Создателем. Толстой считал необходимым отбросить все земное, освободиться от кожи и плоти, чтобы стать обнаженной душой, чистым духом. Вырвать себя из тисков тварного и освободиться от гордыни творца.
«Крейцерова соната» — это перчатка, брошенная небу, объявление войны самой жизни.
Со всей толстовской мощью обрушивается он на животное в человеке, на его тело, последовательно идет до конца во всем, даже в отрицании жизни. Его неприятие плотского ведет к отвращению, к страху перед животностью и в конечном итоге к идее вымирания всего человечества: «"Но как же род человеческий?" Не знаю. Знаю только, что закон совокупления не обязателен человеку» (Дневник, 1910 г.)
Показав, как нужно писать величайшие романы человечества, он отказался от них и объявил писательство ерундой. Толстой заговорил об искусстве как о чем-то никчемном и аморальном. Когда друзья и родственники сетовали на то, что он больше не пишет, отшучивался. Забытый знаменитый Боборыкин вспоминал: «Когда я выразил сожаление насчет строгого запрета, наложенного им на себя, он выразился приблизительно так:
— Знаете, это мне напоминает вот что: какой-нибудь состарившейся француженке ее бывшие обожатели повторяют: "Как вы восхитительно пели шансонетки и придерживали юбочки!"
При этом он перед словом "француженка" употребил крепкое русское словцо».