Он жил в обществе, в котором было стыдно жить хорошо, в накаленной атмосфере нравственного подвижничества. Нужны страдания, испытания. Нужно служение. Общество предъявило Чехову обвинение, и ему пришлось отвечать на понятном «прогрессивной интеллигенции» языке. Ему 30 лет. Он едет на край света к отверженным. Почему Сахалин? Это дно русской жизни. «Сахалин — это место невыносимых страданий, на какие только может быть способен человек».
«Прославленные шестидесятые годы не сделали ничего для больных и заключенных, нарушив таким образом главную заповедь христианской цивилизации». «Виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно». Эта поездка — заявление, сделанное, как подобало русскому писателю: искусство отступает перед чувством вины перед народом, перед всеми страждущими и обездоленными. Грех «сытой и чистой» жизни надо искупить. Карьеры преуспевающего столичного литератора нужно было стыдиться.
Он не узнает о России ничего нового, и увиденное почти не оставит следов в прозе и пьесах. Главное последствие для его творчества — откроется кровохарканье. Поездка за 11 тысяч верст без железной дороги к погибающим и погибшим — послушание. «Сахалин» — книга не для чтения. И вообще не книга писателя — это исполнение данного обета. Ответ общественному обвинению. Охранная грамота. Оправдательный приговор самому себе.
Что думали, вспоминая описания «ужасов» царской каторги в «Сахалине» те, кто попал в ГУЛАГ через поколение? Что сказал бы Чехову «доходяга» Мандельштам перед смертью на пересылке?
Быт, не дающий прорасти бытию — Россия.
Очевидно, что свои мысли Чехов выразил устами доктора Астрова: «Вообще жизнь люблю, но нашу жизнь, уездную… обывательскую, терпеть не могу и презираю ее всеми силами своей души».
За надежду в русской литературе обычно отвечали неграмотный мужик, женщины и революционная интеллигенция. Вера в народ, русскую женщину и революцию на Чехове спотыкнулась.
С раннего детства он знал, как строится русская жизнь — на неправде, грубости, насилии. Это ранило и прошло через всю жизнь. У Чехова нет никаких иллюзий относительно «русского народа», обожествляемого интеллигенцией и революционерами, которые приносили себя в жертву ради его освобождения: «Наглость и безделье сильных, невежество и звероподобное состояние слабых, кругом страшная бедность, притеснение, вырождение, пьянство, ханжество, лживость…»
Татьяна Ларина, «тургеневские девушки», Сонечка Мармеладова не пахнут. Чеховские женщины пропахли русской жизнью. Он первым в русской литературе осмелился разрушить романтический образ женщины, почти цинично сбросил ее с пьедестала: «Анна на шее», «Володя большой и Володя маленький», «Припадок». Лев Шестов назвал его за реалистическое отношение к людям «беспощадным талантом».
Чехов одинаково презирал и власть, и рабов. «Россия — страна казённых. Мы переутомились от раболепства и лицемерия. Самолюбие и самомнение у нас европейские, а развитие и поступки — азиатские». Его диагноз медика: страна больна рабством в самой страшной его форме — рабством неосознанным. Рабство как фон, воздух. Рабство, пропитавшее и слова, и тело. Рабство как кожа — другой нет, в ней родились, в ней живем.
Самое страшное для Чехова в людях — детское невинное неумение различить добро и зло. Прекрасные молодые люди хотят освободить Россию и человечество от деспотизма, хотят принести народу свободу и добро — и бросают бомбы. Как малолетняя уставшая нянька душит ребенка в «Спать хочется», так Россия при строительстве счастливого светлого будущего придушит потом в ГУЛАГе миллионы своих детей. А до этого, узнав про убийство царской семьи, поэтесса Зинаида Гиппиус напишет в дневнике: «Серенького полковника не жалко».
Рассказ «Палата № 6», опубликованный в 1892 году, произвел угнетающее впечатление. Наверно, каждый читающий ощутил себя запертым в бескрайней камере. Приговор Лескова: «Палата № 6 — это Россия, это Русь!» Лесков умер в 1895 году. Рассказ «В овраге» был опубликован в 1899. Несомненно, прочитав этот текст, Лесков уточнил бы свое высказывание.
«В овраге» люди не знают разницы между добром и злом, правдой и неправдой, преступниками и полицией, родными и врагами. Там не мучатся угрызениями совести, ходят в церковь, но не знают сострадания. Слабого нужно добить, уничтожить. Нет ближних, вернее, ближние и есть самые враги, а для выживания среди врагов все оправдано. Так построен мир в русском овраге — на праве сильного. Лейтмотив рассказа «все пропитались неправдой». Здесь живут люди, пропитанные неправдой. Русские люди испорчены, развращены этой жизнью, готовы на любое зло. Село Уклеево — символ чеховской России. Только чеховской?
«В овраге» живут еще не ставшие людьми люди, которых не должно быть, но они есть, страна, которой не должно быть, но она есть, зло, которого не должно быть, но оно есть. Россия в овраге. Никто никому не нужен. Если их, не познавших человечность, кто-то и жалеет, то только автор.
Преимущество живущих в овраге — хорошо, если не понимаешь, что живешь во зле, если душа еще не проснулась. Но что делать, если ты, как кем-то избранные и обреченные до тебя, оглянулся и увидел? Радищев («Путешествие из Петербурга в Москву»): «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Пушкин (из письма): «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом».
Как происходит прозрение? Какое яблоко нужно съесть, чтобы выпасть из рая незнания добра и зла?
Гуров в «Даме с собачкой» вдруг понимает, что кругом — дикари, что его жизнь унизительна, оскорбляет чувство собственного достоинства. Любовь заставила его проснуться.
Так жить нельзя. Вся русская жизнь с утра до ночи является унижением человеческого достоинства. Но что делать? Как прожить в русском овраге, сохранив чувство собственного достоинства? И вопрос вопросов — как противостоять злу? Теперь, после того как русская история сделала очередной круг, Чехов снова актуален, как никогда.
Сакраментальное «что делать?»
Ответ «передовой» части русской интеллигенции: освободить хороший народ от плохого правительства. Для построение демократического общества в стране «звали Русь к топору». Топоры стучат в «Вишневом саде». Этими же топорами через несколько лет зарубят новых хозяев и дачников.
Те, кто верил в то, что народ хороший, а правительство плохое, для Чехова — слепцы. Люди, живущие в неправде и не знающие, как жить по-другому, будут так жить при любом правительстве, воссоздавая в поколениях круг зла и насилия. Если подарить рабу свободу, он захочет быть надсмотрщиком над другими рабами. Нужно дать ему самому возможность освободиться от рабства в себе, «по капле выдавливать из себя раба» (из письма Суворину).
Он был свободен от тирании готовых идей и общепризнанных догматов. Чехову претило само революционное сознание, упрощение мира до своих и врагов: мы и они, добро и зло. Из письма Чехова Суворину: «Хорош белый свет. Одно только нехорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения».
Повесть «Огни» Чехов заканчивает словами: «Ничего не разберешь на этом свете». Это признание в непонимании, в незнании истины на самом деле вызов, боевая позиция. Писатель противостоит тем, кто утверждает, что знает единственную истину и ведет к ней.
Отстаивая право не понимать, не знать истины, он отстаивал свободу личности, противостоял тоталитарному сознанию, в котором варились и патриархальное население, и интеллигенция. Чехов ненавидел узкую злобную нетерпимость по отношению к инакомыслящим, восставал против диктатуры «передовой» части общества, которая навязывала вкусы, мнения, оценки, понятия добра и зла: кто не с нами, тот против нас.
Его тексты пропитаны отвращением ко всем идеям, мировоззрениям, ненавистью к шаблонам мышления, стереотипам. В своей работе о Чехове Лев Шестов отметил: «Даже у Толстого, тоже не слишком ценившего философские системы, вы не встречаете такого рода резко выраженного отвращения ко всякого рода мировоззрениям и идеям, как у Чехова».
Чехов не приемлет партийности, когда человек растворяется в общей идее, ради которой прекращает быть сам собой. Он видел, как молодые прекрасные люди, одержимые самыми замечательными идеями превращаются в фанатиков-убийц. Ионеско еще не создал свой образ людей-носорогов, но стада этих носорогов уже плодились и паслись на Русской равнине и через несколько лет после смерти писателя они схлестнутся в кровавой гражданской бойне.
Молодые люди его поколения находили правду в объявлении войны собственному государству. После взрыва в Зимнем дворце в феврале 1880 года (Чехову 20 лет), при котором было много случайных жертв, Исполнительный комитет «Народной воли» выпустил прокламацию: «Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его тираническим и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу. Объявляем еще раз Александру II, что эту борьбу мы будем вести до тех пор, пока он не откажется от своей власти в пользу народа, пока он не предоставит общественное переустройство всенародному Учредительному собранию». Их мечта — демократическое устройство общества, уважение прав личности, правовое государство. Их мечта будет мечтой русских юношей и девушек и в XXI веке.
Общество было на стороне террористов. Революционеров восторженно приветствовали в зале суда. Для Чехова нет сомнений: восстать против зла с бомбой — значит, самому стать злом. И революция, до которой Чехов не дожил, чудовищная катастрофа, из которой страна не может выкарабкаться уже больше века, показала его правоту.
Ответ писателя своему поколению и всем, кто будет в России бороться за добро против зла — «Рассказ неизвестного человека». Чехов написал произведение, где главный герой — террорист, а сюжет — подготовка теракта. Цель рассказчика — устранить крупного царского чиновника. Для этого он поступает на службу лакеем в дом сына своего врага. Проникаясь жизнью окружающих его людей, он начинает помогать им, спасает ребенка женщины, попавшей в сложные обстоятельства, проявляет человеческие чувства к своим врагам. Он отказывается от убийства. И от самопожертвования во имя великой прекрасной цели. Он начинает видеть и ценить свою жизнь и жизнь окружающих. Бытие человека, сочувствие ближнему, собственное достоинство важнее «идей» и готовности нести смерть другим и себе.