Первое время он меня опасался, но скоро признал и перестал бояться. А потом так привык к моим приношениям, что стоило мне показаться с миской в руках, как он тут же являлся, торопливо клевал то, что я приносила, и, наевшись досыта, уходил в кусты.
Среди кустов рос большой, старый тополь. Его сучья начинались почти от самой земли, и вот по ним-то, словно по лестнице, забирался грач на дерево. На нем он проводил день, на нем он и ночевал.
Хотя дерево служило грачу и надежным убежищем, мне все же хотелось переманить птицу к нам на дачу. За забором жить ему было бы безопасней, и сделать это казалось совсем несложным, ведь он уже настолько хорошо меня знал, что даже встречал.
Он взбирался на самую верхушку тополя и со своего наблюдательного пункта внимательно следил за всеми, кто выходил из автобуса на этой остановке. Даже удивительно, как он ухитрялся узнавать меня на таком большом расстоянии. Узнавал, когда я еще только переходила шоссе, и громким криком «Кра! Кра!» приветствовал мое появление, потом торопливо спускался с дерева и скакал навстречу. Подбежав, он, забавно наклонив голову, заглядывал в сумку и, если я не успевала вынуть принесенное угощение, выхватывал его сам.
Сначала я смеялась над такими проделками грача — уж очень у него это смешно получалось, — но когда он однажды вытащил из сумки вместо еды мой паспорт, здесь уже было не до смеха. Я и опомниться не успела, как воришка удрал с похищенным документом в кусты. И пока я, увязая выше колена в снегу, до него добиралась, так распотрошил паспорт, на такие кусочки порвал, что пришлось его менять.
После этого случая я стала осторожней и больше не разрешала грачу заглядывать в сумку. Потом, решив заманить его на территорию дачи, не стала отдавать ему еду всю сразу, а сделаю несколько шагов по направлению к даче и дам кусочек, еще несколько шагов — и еще кусочек.
Через несколько дней грач скакал за мной до самой калитки, а вот зайти в нее никак не желал. Долго мучилась я с упрямцем, и каким только лакомством не приманивала! Бросала ему мясо, рыбу, а он упорно не шел. Пришлось оторвать от забора доску, — может, этот лаз ему больше понравится. Расчет мой оказался правильным. Повертелся грач около отверстия, повертелся, потом увидел, что опасности нет, зашел на участок, схватил мясо и опять к своему тополю ускакал.
Так и повелось: ждал меня грач, сидя на тополе, потом я в калитку иду, а он через свою «калитку» меня встречает. С собакой нашей тоже познакомился. Сперва я боялась, как бы она его не обидела, но мои опасения оказались напрасны. Грач хорошо умел за себя постоять. Бывало, нальешь собаке суп, а он уже тут как тут, кругом прыгает, в миску заглядывает. Впрочем, суп его совсем не прельщал, зато если собака вытащит кость, тут уж в оба смотри. Чуть заглядится пес — кость у грача. А уж если он завладел добычей, лучше не подходи — сразу ударит клювом.
Теперь не приходилось опасаться, что раненая птица замерзнет или погибнет от голода. Грач заметно поправился и даже как-то округлился. Начало заживать у него и подбитое крыло. Сперва он стал им взмахивать, потом делать небольшие перелеты, а к концу зимы летал уже совсем хорошо, и только белые перышки, которые выросли на больном месте, напоминали о зажившей ране. Я все думала, что теперь грач улетит, но он по-прежнему меня встречал, требовал еды и, видимо, никуда не собирался улетать. Очевидно, его больше устраивало кормиться возле людей.
Но вот пригрело весеннее солнце. Запестрели проталины. Прилетели грачи. Они бродили по проталинам и разыскивали в оттаявшей земле еду. Куда-то стал отлучаться и наш грач. С каждым теплым днем он все реже и реже появлялся возле нашей дачи. Потом он нашел себе подругу, несколько раз прилетал с ней, а затем исчез. Наверно, построил где-то гнездо и был занят своими грачиными заботами.
Прошло лето. Как-то незаметно подкралась осень. Готовясь к отлету на юг, птицы собирались в стаи. Готовились улететь и грачи. Я смотрела, как они разгуливают по полю, и было приятно думать, что где-то среди них находится и мой грач. Вот теперь он сможет улететь вместе со всеми, и только было немножко жаль, что больше не придется свидеться.
Но я ошиблась, и свидеться нам пришлось. Видно, не забыл грач, где ему помогли в эту тяжелую для него зиму. Однажды, выйдя из дома, я вдруг услышала с высокого тополя знакомое «Кра! Кра!». Не может быть! Я подняла голову и увидела грача. Я его узнала по белому пятнышку на правом крыле. Он сделал движение, чтобы спуститься ниже, но в это время с поля поднялась большая стая грачей и с громкими криками полетела в сторону леса. Полетел за ней и мой грач.
Вот он догоняет стаю… догнал… смешался с другими птицами, а я все стояла и смотрела вслед.
До свидания! Счастливого пути, грач! И пусть тебе в дороге не встретится злой человек!
Ежиное семейство
Однажды жаркой июньской ночью Федора Васильевича разбудил громкий и настойчивый лай собаки. Федор Васильевич выглянул в окно, однако тонкая полоска недавно родившегося месяца совсем не давала света, и он ничего не увидел. «Интересно, кто же мог так разозлить нашу добрейшую Альму?» — подумал Федор Васильевич. Тихонько, чтобы не разбудить жену и трехлетнего внучонка Андрюшу, он достал с полки фонарь и вышел из дома. Яркий луч фонаря выхватил из темноты Альму и того, на кого она лаяла. Около собачьей миски лежал большой темный клубок. Это был еж. Видно, он пришел полакомиться вкусным Альминым супом, но, застигнутый врасплох, не смог уйти и остался на месте, свернувшись колючим клубком. Ведь это была его единственная защита.
Увидев подходившего хозяина, Альма залаяла еще яростней. Она даже попыталась схватить незваного пришельца зубами, но тут клубок неожиданно подпрыгнул и пребольно уколол собаку в самый кончик носа. Альма завизжала, отскочила и с еще большим остервенением стала бросаться на врага. Правда, теперь она держала нос на почтительном расстоянии, однако Федору Васильевичу все же пришлось вмешаться. Он был человек добрый, и ему совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь из животных пострадал.
Взяв мешок и не обращая внимания на сопротивление столь сердитого ночного гостя, на его подпрыгивание и фырканье, Федор Васильевич закатал зверька в расстеленную мешковину и понес в сарай. Там в старую кроличью клетку и поместил он своего пленника. Конечно, ежа можно было сразу выпустить на волю, но уж очень захотелось показать ночного гостя Андрюше. Пусть внучек подивится, ведь он видел ежика только на картинках сказок, которые ему читала бабушка.
И действительно, когда утром Федор Васильевич показал внуку ежа, тот пришел в восторг. Ежик! Живой! Да еще сам пришел в их сад!! Какие у него колючки! Какие черные глазки! Какой нос, да как сопит! А ежик, словно специально стараясь себя показать, бегал по клетке, тыкался мордочкой в углы, в кормушку и как будто совсем не боялся людей. Дедушка принес в блюдечке молоко и поставил в клетку. Пока его рука ставила блюдечко, ежик свернулся в клубок. Но стоило убрать из клетки руку и закрыть дверцу, как он тут же развернулся, подбежал к блюдечку и начал быстро-быстро лакать вкусное молоко. Андрюша от радости визжал, прыгал и кричал:
— Дедушка, дедушка! Ты только посмотри, у него язык как у Мурки! Давай посадим к нему Мурку! — И с этими словами Андрюша бросился было искать кошку, но Федор Васильевич его вовремя перехватил.
— Мурку пускать к ежику нельзя, он ее уколет. Пусть завтракает один, и нам тоже пора завтракать!
Но не так-то просто было увести Андрюшу. Он совсем не собирался расставаться с ежом. Хорошо, что выручила бабушка, позвав их к столу. А с бабушкой шутки плохи, и Андрюше пришлось идти завтракать.
Наспех проглотив чай с бутербродом, Андрюша хотел опять посмотреть ежика, но бабушка сказала, что его надо немедленно выпустить.
— Нечего животное мучить! — твердо заявила она. — Может, у него дети голодные, а вы его в клетке держите.
Бабушка Анна Васильевна была в доме самая главная, и все ее слушались. Послушались и теперь. Федор Васильевич взял толстые, брезентовые рукавицы и вместе с Андрюшей отправился выпускать ежа. Раздумывать, куда его выпустить, долго не пришлось. Рядом с их домом, сразу за забором, находился старый, запущенный сад соседей. Он весь зарос густой высокой травой, одичавшей малиной, тут и там лежали разбросанные кучи хвороста — словом, место для ежа было отличное. К тому же хозяева на дачу наведывались редко, и ежик мог здесь жить сколько угодно и в полнейшей безопасности.
Федор Васильевич опустил колючий клубок возле куста, затем вместе с Андрюшей они отошли в сторону и стали наблюдать. Сначала ежик лежал неподвижно, потом чуть-чуть высунул самый кончик носа, пошевелил им в одну сторону, в другую и, убедившись, что опасности нет, развернулся и потопал в самую гущу высокой травы.
Впрочем, на этом история с ежом не закончилась. На другую же ночь Анну Васильевну и Федора Васильевича опять разбудил настойчивый лай Альмы.
— Ишь расшумелась! Небось кошка чужая зашла, — сказала Анна Васильевна. — Как бы мальчонку не разбудила!
— Придется прогнать! — недовольно пробурчал Федор Васильевич, взял фонарь и вышел во двор.
К его удивлению, около собачьей миски опять оказался вчерашний пришелец. Однако на этот раз он уже не лежал, свернувшись клубком, а спокойно доедал остатки Альминой еды. Громко чавкая, он даже не обращал внимания на протестующий лай собаки, которая вертелась вокруг, явно опасаясь подойти слишком близко к колючему нахалу. Пришлось Федору Васильевичу вновь выдворять со двора ежика, сетуя на его навязчивость.
А еж и правда оказался на редкость навязчивым. Видно, лакомиться Альминым супом ему показалось куда приятней и проще, чем добывать еду самому, и он стал приходить к знакомой миске каждую ночь.
Не знаю, сколько бы времени продолжалось это выдворение ежика и его возвращение, но, к счастью, Альма в конце концов смирилась с пребыванием колючего нахлебника. Она тявкала все реже, беззлобнее, просто по долгу своей собачьей службы, а потом и вовсе перестала обращать внимание на непрошеного гостя.