Никто из этих людей не был со мной знаком, и поначалу они считали своим долгом держаться от меня на некотором расстоянии. Был ли этот высокий мужчина, говоривший с легким американским акцентом, действительно из мюнхенских Ханфштанглей или же обычный самозванец, как множество других, искавших общества Гитлера? Но когда они несколько раз увидели, как меня приветствуют некоторые бывшие товарищи из гимназии Вильгельма, университета и гвардейской пехоты, доверие ко мне возросло. Этот медленный процесс скорее нравился мне. Он демонстрировал их осторожность и вместе с тем определенное собственное достоинство этих людей. Первым человеком, который проявил ко мне какую-то доброжелательность, стал Ульрих Граф, чье утонченное сильное лицо напоминало портреты Ганса Мемлинга[20]. Он был мелким служащим в городском совете и честным, порядочным человеком.
Я завоевал доверие старого Зингера, казначея партии, иногда появлявшегося в этой кофейне. Он организовывал сборы денег на этих встречах и складывал их в маленький жестяной чемоданчик, который потом в брал в охапку и относил домой. Однажды я прошелся вместе с ним и видел, как он вывалил стопку грязных, практически не имеющих какой-либо ценности банкнотов на стол в гостиной и начал тщательно считать и сортировать их. За казной никто особо не следил, а его жена уже давно удалилась в теплоту спальной. Как и в большинстве мюнхенских домов, в ту ужасную зиму только одна комната отапливалась маленькой печкой. Я до сих пор чувствую холод других комнат в своих костях. Партия вырастала из таких скромных встреч.
После таких кофейных посиделок Гитлер обычно надевал свой длинный черный плащ и черную шляпу с опущенными полями, что делало его похожим на отчаянного головореза, и вместе с Вебером, Аманном, Клинцшем и Графом, все хорошо вооруженные, возвращался на Тирштрассе, где у него была небольшая квартира в доме 41. Я присоединился к этой группе, и, по мере того как доверие ко мне росло, Гитлер разрешил мне заходить к нему в течение дня.
Он жил там как бедный служащий. У него была одна комната, а довольно просторный холл у входа он снимал в аренду у одной женщины по имени Райхерт. Все было крайне скромно, и он жил там долгие годы, хотя, с другой стороны, это жилье стало частью демонстрации того, как он идентифицировал себя с рабочими и неимущими этого мира. Сама комнатка была крошечной. В ней было от силы три метра в ширину. Кровать была чересчур широка, чтобы уместиться в углу, и ее изголовье закрывало часть единственного узкого окна. На полу лежал дешевый протертый линолеум, который покрывала пара вытершихся ковров, а на стене напротив кровати висела самодельная книжная полка – единственный предмет мебели, за исключением кресла и грубого стола. Это здание стоит до сих пор, и квартира осталась в более или менее нетронутом состоянии, насколько я помню. На внешней стене в несколько нелепой нише до сих пор находится потрепанная фарфоровая скульптура Мадонны.
Эмиль Морис (1897–1972) – один из первых членов НСДАП, личный охранник и шофёр Адольфа Гитлера, был его другом по крайней мере, с 1919 года
Гитлер ходил по квартире в теплых домашних туфлях, часто без воротничка на рубашке и носил корсет. На стене висело довольно много иллюстраций и картин, а разнообразие книг могло многое сказать о владельце. Я составил список этих книг. На верхних полках располагались те книги, к которым он любил обращаться перед гостями. Там были история Первой мировой войны Германа Штегмана, книга Людендорфа на ту же тему, история Германии Эйнхардта и Трайчке, иллюстрированная энциклопедия Шпамера XIX века, «Война» Клаузевица и кюглеровская история Фридриха Великого, биография Вагнера Хьюстона Стюарта Чемберлена, мировая история Максимилиана Йорка фон Вартенбурга. Среди достойных книг были том «Иллюстрированной географии характеров» Грубе, коллекция героических мифов Шваба и военные мемуары Свена Хедина.
Эти книги сформировали будущие взгляды и представления Гитлера. Но, кажется, более интересна была нижняя полка, где резким переходом от Марса к Венере стояли издания полупорнографического содержания, предусмотрительно завернутые в обложки триллеров Эдгара Уоллеса. Три из этих замусоленных томов содержали любопытные исследования Эдуарда Фухса: «История эротического искусства» и «Иллюстрированная история нравов».
Фрау Райхерт считала его идеальным съемщиком. «Он такой милый мужчина, – говорила она, – но у него бывает очень странное настроение. Бывает, неделями ходит в дурном настроении и ни словом с нами не перемолвится. Смотрит сквозь тебя, как будто тебя тут и нет. За аренду всегда платит заранее, но привычки у него точно богемские». Она говорила об этом и другим людям, и злопыхатели позже предположили, что Гитлер родом происходит из Богемии и что Браунау, где он родился, на самом деле находится рядом с Садовой. Позже, когда об этом узнал Гинденбург, результатом стало появление знаменитой презрительной фразы фельдмаршала об «этом богемском капрале». Он даже сказал об этом Гитлеру, который заявил «нет, я родился в Браунау», после чего старик решил, что был одурачен недоброжелателями Гитлера, и стал относиться к нему более дружелюбно.
Никто не мог заставить Гитлера рассказывать о его молодости. Я иногда пытался подвести его к этому, рассказывая о том, как наслаждался Веной и вином на гринцингских холмах и т. д., но он закрывался, как устрица. Одним утром, когда я довольно неожиданно зашел к нему, в открытой двери на кухню стоял крупный мальчик. Он оказался племянником Гитлера, сыном его сводной сестры, которая вышла замуж за мужчину по имени Раубаль и продолжала жить в Вене. Мальчишка оказался довольно неприятным, и Гитлер был расстроен, что я увидел его.
Квартира на Тирштрассе стала еще и первым местом, где я играл для Гитлера на рояле. В моей квартире на Генцштрассе не было места для рояля, а в его холле рядом со стеной стояло хлипкое пианино. Это случилось в тот период, когда у Гитлера были некоторые проблемы с полицией, хотя, по правде говоря, не имел проблем с полицией он очень редко. В полиции в особом отделе служил человек, который тайно состоял в нацистской партии, он приходил к Гитлеру и сообщал ему о приказах на арест или обыск у Гитлера в связи с его политической активностью или о том, что могли произойти события, касавшиеся лично его. В то время бытовало мнение, что партия получает деньги от французских оккупационных властей, хотя поверить в это было решительно невозможно, вспомнив яростную кампанию, которую вели нацисты против французов после оккупации Рура в начале 1923 года.
Как бы то ни было, Гитлеру приходилось время от времени появляться в качестве свидетеля на частых политических процессах, и он всегда находился во взвинченном состоянии перед такими заседаниями. Он знал, что я пианист, и просил меня сыграть что-нибудь для него, чтобы успокоиться. Я давно не практиковался, а его пианино было ужасно расстроено, но я сыграл ему фугу Баха, а он сидел в кресле и слушал, рассеянно качая головой без видимого интереса. Затем я начал играть прелюдию к «Мейстерзингерам». Это было в самую точку. Это была кровь и плоть Гитлера. Он знал эту вещь до последней ноты и мог насвистеть любое место своим необычным пронзительным вибрато, не сфальшивив ни разу. Он начал маршировать по холлу, размахивая руками, как будто дирижировал оркестром. Он действительно прекрасно чувствовал душу музыки, так же точно, как многие дирижеры. Эта музыка действовала на него физически, и ко времени, когда я отыграл финальную часть, он был в отличном настроении, его волнение ушло, а сам он горел желанием встретиться с прокурором.
Я очень неплохой пианист, и у меня были хорошие учителя, но для моего стиля характерна определенная неистовость, многие люди сказали бы, что я играю с чрезмерной выразительностью, с листовскими фиоритурами и в изысканном романтическом стиле. Это было как раз то, что нравилось Гитлеру. Возможно, одной из главных причин, по которой он держал меня рядом столько лет, даже когда мы стали радикально расходиться в вопросах политики, был именно этот мой талант играть музыку, которую он любит, именно в той оркестровой манере, которую он предпочитал. А звучание маленького пианино на линолеумном полу давало звенящие тона, похожие на звучание «стейнвеевских» роялей в Карнеги-холле.
После этого мы собирались на такие музыкальные сессии бессчетное число раз. У него не было времени на Баха и Моцарта. Для его бешеного темперамента в этой музыке было слишком мало кульминационных взлетов. Он иногда слушал Шумана и Шопена и любил некоторые места из Рихарда Штрауса. С течением времени я научил его понимать итальянскую оперу, но в конце всегда звучал Вагнер, «Мейстерзингеры», «Тристан и Изольда» и «Лоэнгрин». Я играл их сотни раз, но эти пьесы никогда не надоедали ему. Он превосходно знал и высоко ценил музыку Вагнера, возможно, эта страсть родилась у него еще во времена жизни в Вене, задолго до того, как мы с ним познакомились. Зерно этой любви могло быть также посеяно в Линце, где в начале века жил Голлерих, который был учеником Листа, руководителем местного оркестра и большим поклонником Вагнера, однако где именно Гитлер увлекся этой музыкой, навсегда останется загадкой. В какой-то момент я обнаружил, что существует прямая параллель между структурой прелюдии к «Мейстерзингерам» и зачином его речей. Все это переплетение лейтмотивов, вычурностей, контрапунктов и музыкальных контрастов с точностью отражалось в модели его выступлений, которые по своему построению были симфоническими и всегда завершались наивысшей кульминацией, похожей на рокот вагнеровских тромбонов.
Я был, пожалуй, единственным человеком, который был вхож в оба круга его знакомых. Обычно он держал людей из разных групп в неведении друг о друге, никогда не говорил, где был или куда собирается идти, и никого не брал с собой. Иногда он просил меня сходить с ним к Лаубекам на чашку чая и усаживал меня там за их пианино. Мне думается, ему доставляла удовольствие мысль, что он может представить кого-либо с такими талантами. Лаубек был абсолютно убежденным последователем Гитлера и, учитывая, что националистические страсти в Баварии накалялись, держал известное количество оружия и боеприпасов для нацистов спрятанным на его железнодорожных сортировочных станциях. Он всегда был предельно вежлив со мной, но принадлежал к умеренной группе в партии, которая возмущалась тем, что Гитлер имеет дружеские отношения с человеком, так непохожим на них самих, и считала определенно опасным, что я часто таскал его по домам моих друзей. Готфрид Федер даже написал памфлет, в котором обвинял Гитлера в предпочтении «компании красивых женщин» его обязательствам в качестве главы партии рабочего класса. Это было прямое указание на мою сестру Эрну и особенно на мою жену, к которой Гитлер испытывал одну из своих платонических страстей – это его свойство примет еще более явные черты в будущей трагической истории.