Мужчина дышит сквозь зубы, не выдерживает, опускает голову к моей груди, и я вижу его макушку с темными волосами. И тут же в шоке прикрываю глаза – он вцепляется зубами в мой сосок сквозь ткань платья.
Рыкнув, что-то нечленораздельно выдавив из себя, зубами стягивает резинку платья и на секунду застывает, оглядывая мою грудь. Я ощущаю его пронизывающий, страстный взгляд, он и холодит, и будоражит, - странное, невероятное ощущение, небывалое по своей мощи для меня.
Но мужчина не дает задуматься над природой чувств – он просто обводит своим горячим, шершавым языком ореол соска, и тут же втягивает своими мягкими губами его в свой адски обжигающий рот. Втягивает, прикусывает легко зубами, и я тут же рефлекторно пытаюсь сдвинуть колени, между которыми он и лежит на мне, но все становится только хуже – он обмякает на мне, впечатывается еще сильнее, пригвождая своим мощным телом к кровати, опустив себя на волю, второй рукой он оглаживает мою попку сквозь ткань, однако пальцем то и дело касается кромки трусиков на бедрах.
С рыком, граничащим со звериным, он выпускает изо рта мой сосок и перекидывается на второй, проделывая своим языком тоже самое, что делал только что. Эта грудь, оказывается, у меня гораздо чувствительнее, чем другая, и он это чувствует – как только я вздыхаю, стону, выгибаюсь в пояснице дугой, он вскидывает голову и пронзает меня своим темным взглядом, пришивает к себе суровыми нитками, припечатывает заклятьем.
От перемены температуры после его обжигающего рта я снова опадаю, и потому он возвращается к груди и тут же продолжает иссушающую пытку, облизывая, вытягивая, втягивая в себя мой сосок.
— Ааах, — сознание туманится так сильно, что, кажется, не понимаю, где верх, а где – низ, где – потолок, а где – пол. Мой стон простреливает его – скорее чувствую, чем вижу, как его будто пронзает стрелой, он рычит прямо мне в горло, впивается поцелуем в ключицу, жалит ладонью бедра.
Я открываю рот, и он набрасывается на него, обрушивается поцелуем. Втягивает нижнюю губу, обхватывает верхнюю, облизывает, проталкивается языком внутрь. И если первый поцелуй я ошарашенно не принимала, то сейчас буквально против воли своего сознания впускаю этого завоевателя в себя. Таких поцелуев со Стивом у меня никогда не было. Ни-ког-да.
Порочных, будоражащих, долгих, страстных. Мужчина будто трахает мой рот своим языком, но я ничего не могу поделать, вернее, не хочу ничего делать, а хочу отвечать ему, играя своим языком с его, танцуя в этом порочном танце губ.
Не понимая, что творю, разомлев от этой странной страстной ласки, я закидываю свои ноги ему на бедра, будто прижимая к себе, и в этот момент он стонет.
Стонет и рычит, и тут же прерывает наш поцелуй.
Отстраняется и я вижу, как горит в его глазах страсть, огонь, сожаление и раскаяние. Он прищуривается, резко вскакивает, и я обалдело смотрю на его полуголую фигуру, скольжу глазами по развитой мускулатуре, сильным рукам, бицепсам, плоскому животу, ярко выраженному треугольнику бедер в приспущенных трикотажных штанах.
Обдает холодом, и я резко обнимаю себя за плечи, а он, нервно взъерошив волосы, не оборачиваясь назад, делает шаг к двери. Второй. И резко развернувшись, распахивает ее, пропав в глубине темного коридора, и хлопает ей так сильно, что я тут же прихожу в себя от этого звука, так похожего на выстрел из пистолета.
Дёргаюсь и пялюсь на дверь, за которой он только что скрылся. Что происходит?!
10
Вот теперь, когда я остаюсь одна, без подавляющего внимания этого хищника, сознание начинает очищаться, как ручей после сели. Несколько минут рвано вдыхаю и выдыхаю воздух, несильно бью себя по щекам, чтобы кровь начала циркулировать по всему телу и отлила, наконец, от предательски загоревшихся огнем частей тела.
Что это было? Какой-то морок. Может быть, меня отравили?
Комната обставлена по-спартански просто: широкая кровать с покрывалом из нежного мягкого ворса, круглое окно в морском стиле, через которое пробивается луч света, освещающий танцующие в воздухе пылинки, небольшой круглый столик у двери с овальным зеркалом с подсветкой.
И ничего больше.
Столик пуст. На кровати нет подушек. Окно не прикрывают жалюзи, тюль или шторы.
Пустота.
Оправляю платье и подхожу к двери. Наверное, она закрыта на ключ, раз уж меня увезли в качестве заложника.
Дёргаю ручку на себя и с удивлением обнаруживаю, что она легко поддается. В коридоре ни души. Здесь тоже все оформлено довольно просто и светло. Дохожу до лестницы, спускаюсь вниз, держась за богато оформленные деревянные перила.
И едва только мои ноги касаются пола, застываю в недоумении.
На первом этаже, практически под аркой, - собрание. Сердце тарахтит, мельтешит, бьется, как мотылек в банке. Потому что я вижу, кто там находится. Комната пустая и светлая, но мне темно от того, что мужчины, которые оказались в ресторане в мой день рождения, сейчас навытяжку стоят в ряд. Охаю и хватаюсь за сердце, другой рукой уперевшись в перилла, чтобы совсем не сползти на пол.
И привлекаю внимание.
Они, как по команде, поворачивают в мою сторону свои головы. Практически как близнецы: огромные, рослые, в темных брюках и рубашках, опасные, пересушенные в спортзалах качки. Все десять человек.
А нет, одиннадцать.
Одиннадцатый, или, вернее, Первый, разворачивается всем корпусом ко мне. И это не тот дикий, необузданный мужчина, который явно терял голову от женской груди, - нет. Прямо сейчас я вижу его в новой ипостаси. Это приличный, ухоженный мужчина, больше похожий на классического бизнесмена: легкая льняная рубашка, расстегнутая на груди на несколько пуговиц, светлый пиджак с небрежно поднятыми рукавами, под которыми видны мощные запястья. Серые брюки обтягивают в рамках разумного сильные, упругие ноги.
Он одновременно и похож, и не похож на тех людей, которых я встречала в кабинете отца. Сейчас от него разит уверенностью, леностью, спокойствием. И, кажется, совсем не чувствуется подавляющий страх. Но глаза…они горят огнем, словно выдают тайну демонов, упрятанных глубоко в его душе.
Он словно опаляет меня, и я снова ощущаю, как подгибаются ноги.
Однако я беру себя в руки и делаю шаг вперед. Он вопросительно выгибает бровь.
— Отпустите меня, — громко говорю, смотря прямо вперед.
По ряду его бойцов пролетает шелест, будто они обмениваются мнением, однако никто не смеется, не выходит из строя, они так и стоят, смотрят на меня, только переглядываются друг с другом.
— Вы должны меня отпустить, — давлю я.
Первый, распахнув пиджак, засовывает кулаки в карманы брюк, и я неосознанно следую взглядом за его руками. И понимаю, что уже несколько секунд пялюсь на его пах. Дура.
Он хмыкает, будто понимает, что я неожиданно для себя вспоминаю наши поцелуи наверху и краснею.
— Нет, — через минуту отвечает он, разрушив странную, набрякшую тишину.
— Нет? — тупо переспрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Зачем я вам? — спрашиваю тише, и, честно говоря, не хочу услышать ответ на этот вопрос.
Он подходит ближе, и произносит буквально одними губами, но я понимаю его слова:
— Ты нужна мне. — Последнее слово он выразительно подчеркивает, и я опять начинаю дрожать.
Но теперь уже не от страха. От беспокойства.
— Что произошло в ресторане? — дрогнувшим голосом, сипло спрашиваю у него. Мужчина прикрывает глаза, и я ощущаю, как волнение свинцом затопляет сознание, выжигает все внутренности каленым железом.
Неужели?..
— О нет, они спаслись, — говорит он громко.
Один из прихлебателей молча подает ему пульт, и Первый щелкает им вперед. Тут же за моей спиной оживает стена – отворяются створки и оттуда выезжает экран. Я резко оборачиваюсь всем корпусом, чтобы воочию убедиться: все спаслись. Потому что на экране идут новости, а может быть, и запись новостей, выложенная в сети.
Ресторан цел, вокруг ходят люди, среди них мелькает прическа моей матери, крупным планом оператор берет лицо Стива, который что-то проникновенно вещает на камеру. Меня даже передергивает от отвращения. Наверняка бахвалится какими-то своими успехами, хотя во время штурма террористами даже слова в мою защиту не сказал!
— Убедилась? — мягко спрашивает голос сбоку. Я даже не смотрю в его сторону, продолжаю смотреть на кадры, где берут интервью у Кэндис, показывают, как Биллу оказывают помощь врачи.
Он проводит пальцем по моей руке.
Я дергаюсь и морщусь.
— Зачем вы бросили бомбу? Что вам нужно? —зло шиплю я, а сама закусываю щеку изнутри, чтобы не разреветься.
— Ты уверена, что это была бомба? — голосом змея-искусителя шепчет он прямо мне в ухо.
11
Я не то, что отстраняюсь, о нет. Буквально отпрыгиваю как минимум на полкилометра от него. Это его смешит: вижу, как блестят темные глаза, как легкомысленная ухмылочка ползет по породистому лицу.
Выставляю вперед руку.
— Вы должны меня отпустить. Вам нужны деньги? Моя семья вам заплатит, сколько нужно.
Он снова засовывает кулаки в карманы и небрежно откидывает назад легким взмахом головы волосы, упавшие на лоб.
— Джинджер, принцесс, деньги – не главное. И ты лучше других должна это понимать.
Я сглатываю. То, что похититель знает мое имя – плохо, очень плохо. Для меня. Наверное, их требования будут очень, очень невыполнимыми. Или моя семейка решит отказаться от выплаты выкупа…Сейчас я ни в чем не уверена.
— Тогда зачем я здесь?
— Скажем так, — он смотрит на меня почти смеясь. — Это будут небольшие каникулы. Тебе понравится…
У меня от его голоса по спине ползет холодок плохого предчувствия. После того, что было наверху несколько минут назад, я ни в чем не уверена.
Вытягиваюсь в струнку, приложив руку к груди, будто бы пытаясь прикрыть свой довольно откровенный лиф нарядного платья. Поняв, что меня охватило запоздавшее смущение, террорист веселится. Он откидывает голову назад и хохочет, демонстрируя ровные белые зубы.