— Спасибо.
— Да, пустяки, — ответила я и поправила его челку.
— Я для тебя пустяки? — весело спросил адепт.
— Ты нет, пусти уже.
Ташши продолжал держать меня на весу и улыбаться.
— Что? — не выдержала я.
— Ничего, — и меня отпустили.
И казалось бы, вот оно счастье — все живы и все хорошо, но, увы!
— Ярослава, тебе письмо от родителей, — странно улыбаясь, сказала Верховная.
Умчавшись в ученическую комнату, я раскрыла конверт и узрела… «Приглашение на ежегодный бал у Темного Повелителя». Ну и от мамы пара слов: «Твою мать! А… я же твоя мать! Яра, я все понимаю, но, доча, как у нас там с совестью, а? Ярочка, родовая защита — это хорошо, но, счастье мамино, ты обо мне подумала? Мне свекруха… тьфу ты, бабушка твоя, гарантировала, что с кровиночкой, то есть с тобой, ничего не случится. Это называется „ничего не случилось“? Яренок, дома поговорим. Жду. И на балу твое присутствие обязательно, жених вернулся и требует. И имеет же право, гад безрогий. В общем, на балу ты быть обязана, выходить замуж — нет, с дедом разберусь сама. Котенок, целую… сильно-сильно, и в носик, и в щечки, и вообще! Я соскучилась!»
Все еще улыбаясь после прочтения письма, я вернулась в общую комнату. Девочки как раз с лекций вернулись. И вот стою я, улыбаюсь опять же, а Василена Владимировна и спрашивает:
— И что там? Жених объявился?
— Ага, — ну да, жених — не самое радостное.
Тут кто-то за столом подавился, с трудом откашлялся, да это Ташши! Он едва смог выговорить:
— Кто?
— Жених, — повторила Верховная.
— Как жених? — у некроманта такое растерянное лицо стало, и даже челка повисла, а огонек в черепе стал тусклее.
— Да какой там жених, — главный очаровательно жене улыбнулся, — Ярославе было пять лет, когда помолвка состоялась.
— Милы-ы-ый! — протянула Василена Владимировна.
— Молчу, любимая, — ответил некромант жене и тут же громким шепотом сообщил племяннику: — Он тебе не соперник!
— Любимый! — возмутилась Верховная.
— К тому же будущая теща против его кандидатуры, а теща это знаешь какая сила? Это не сила, а силища!
Я рассмеялась и честно призналась девочкам, что уезжаю дней на пять, не больше. А потом, взяв Верховную за руку и уведя ее все в ту же ученическую, я с замиранием сердца спросила:
— А Инар, он… что?
Василена Владимировна присела на краешек стола, взяла меня за руки и начала рассказывать:
— Его не исключили, Ярослава. — Я издала выдох, полный облегчения, но Верховная добила: — Он сам ушел.
Замерев, с удивлением смотрела на ведьму.
— Сам, Ярославушка. Не вынес… того, что случилось с ним и с Лин… а главное, того, что случилось с тобой. Я ведь неправа оказалась, Ярослава, он помнил все. А пуще всего тебя. К тебе и вернулся с того света. Тебя и искал здесь.
Верховная помолчала, да и продолжила:
— Главный-то мне всего не рассказал, но магистр Онтар описал ситуацию подробно. Знаешь, эльфы, они очень чувствительные, они эмоции чувствуют. Он, считай, единственный, кто все понял.
— Что понял? — едва слышно отозвалась я.
— Что ты любишь Инара. — Верховная улыбнулась. — Любишь, несмотря ни на что, ведь сердцу не прикажешь.
— Да?
— Да, Ярослава, да. А остальные, они ведь факты видели.
— Какие? — спросила, а самой страшно.
Василена Владимировна начала перечислять:
— Что ты на спасение Ташши ринулась, что, его защищая, Инару сказала слова заветные… Что, едва миновала угроза, опять же к Танаэшу устремилась. А когда он тебя поцеловал, ты ведь обняла его…
— Мне было холодно…
— Инар решил иначе. Лианну отстранил от себя и пошел с повинной к главному.
— А как же Лин?
— А что Лин, Ярослава?
И я промолчала. Что тут сказать, как вспомню счастье Яринки…
— Знаешь, был у меня жених, — вдруг заговорила Верховная. — Спас он меня от первой и очень горькой любви, практически с того света вытащил. Я и дала ему слово, что его буду. Верила в каждое слово клятвы, а потом… тот день, Даркаэрш и чувство, словно лечу над миром. Сколько слез потом, как винила себя, как ругала, дрянью последней чувствовала. Но вот прошли годы и, знаешь, просыпаюсь по утрам и понимаю, как хорошо, что так оно сложилось. Ведь жить с нелюбимым страшно, Ярослава. И жениться из жалости тоже нельзя. Я не оправдываю Инара, но и понять его могу. Лин очень больно сейчас, но лучше так, чем, прожив годы и родив детей, в один день понять, что тебя никогда не любили. А она девочка добрая и светлая, пройдет время — и боль ее пройдет.
— Я себя виноватой чувствую, — призналась, и как-то стало легче.
— За что, Ярослава? Вины твоей нет.
— Я… слова не те сказала.
— Не они его к тебе толкнули, не они… Давай так сделаем: поезжай к родителям да на балу отдохни, а как вернешься, устрою вам встречу с Инаром, поговорите, все обсудите. Если не судьба вам — значит, первая любовь комом, а коли судьба… Тебе решать, Ярослава. Только тебе. Ты сердце слушай, оно подскажет. Но сначала школу окончи!
— А как вы встречу устроите?
— Организуем ему вызов в кабинет министра. Могу я раз в жизни использовать родственные связи или как? — Верховная весело подмигнула. — Ты не грусти, Ярослава, все будет хорошо. Вот увидишь.
В тот же вечер, наобнимавшись с девчонками, я и уехала. Ну, уехала — это громко сказано. Трижды кольцо повернула, на камень надавила и, как всегда, от души завизжала, проваливаясь в темноту.
А у нас было лето! И светило яркое солнце. И трава была зеленая, а в воздухе царил аромат маминых любимых абрикосов, которые цвели круглый год ей на радость, а соседям на зависть — ну не любят тут маму. И за красоту, с годами не увядающую, и за сад, вечно цветущий, а больше всего — за характер! Правда, как я родилась, соседки сменили гнев на милость и даже решили ее пожалеть. Ну как же, родить самую обычную дочь — это страшное наказание. Но мама им быстро втолковала, что жалость является последним чувством, которое по отношению к ней можно испытывать.
И вот стою я, активно ворот расстегиваю, ибо солнышко припекает, и тут земля начинает трястись.
— Только не это, — простонала несчастная я.
Их было шестеро. Огромных, размером с коняку, сторожевых псов. И вся эта стая, радостно повизгивая, мчалась к одной маленькой мне. И я уже знала, что дальше будет.
— Дем, Смерть, Жуть, Ужас, Мрак, Тайфун, сидеть! — скомандовала я в самый последний момент.
Шестеро абсолютно черных псов с совершенно красными глазищами радостно бухнулись на землю. Я бухнулась тоже, потому что на ногах не удержалась. Но суровое выражение на лице храню, ибо стоит расслабиться — и вылижут с ног до головы в буквальном смысле. А слюна у них паршиво отмывается. Зато псы пастями улыбаются и хвостами по земле бьют.
— Вы мои хорошие, — не удержалась я.
Зря. Вся стая, от радости, что их узнали и похвалили, бросилась здороваться… ну да, с языками. И тут как прогремело:
— Ярусик!
Антуан спикировал с неба, выхватил меня практически из пастей песиков и взмыл в небо. Ну я завизжала, высоко же, а брату хоть бы хны.
— Яренка! — и меня подбросили в воздух, а потом поймали и снова бросили. — Ты вернулась! Я так соскучился.
Не поймал. Лечу вниз и понимаю, что сейчас всех убью.
— Яра! — Лиарс перехватил прямо на лету и начал щекотать. — Ярусик!
— А-ха-ха, — был мой ответ.
А внизу бесновались от радости псы и безжалостно топтали мой саквояж, зато братцы решили поделиться мной. То есть начали перебрасывать прямо в воздухе, ну и щекотать заодно.
— Хва… хва… хватит!
В небе прогремел гром и послышался голос деда:
— А ну живо отпустили сестру, охламоны крылатые!
— Привет, деда… — сказала я, находясь в свободном падении… а земля-то уж близко.
— Здравствуй, Ярусик, — и меня поймали на ручки. — Ух, кто-то вырос.
Я радостно улыбнулась деду и крепко обняла за шею.
— Ласковая ты моя, — сказал дед и, цокая копытами по дороге, понес меня к воротам.
Ему-то псы были не помеха, они ему по грудь только, да и кто с самим советником Темного Повелителя будет связываться.
— Ну, как учеба на новом месте? — спросил меня самый настоящий высший демон.
— Нормально, — я невольно потянула руку до его рогов. Они здоровые такие, черные, чуть с изгибом — сразу видно, что дед из древних. — Сначала жутко было, а потом ничего, привыкла.
— Угу, — скептически хмыкнул дед, — когда ты с магом-отступником в первый раз столкнулась, нам тоже жутко было. А потом ничего… привыкли. Тебя еще разговор с отцом ждет!
— А ты ругать будешь? — решила я с ходу заручиться поддержкой.
Дед нахмурился, от чего на его черном лбу такие складочки смешные появились, но потом сменил гнев на милость и, к моему удивлению, с восхищением произнес:
— Моя кровь! Пробудилась, наконец. А то все сдержанная да разумная, тьфу, перед советниками было стыдно. Зато теперь всем ясно: может, с виду и воробушек, а в душе орел — птица гордая.
Значит, не будет.
— Деда, я тебя обожаю! — и смачно поцеловала в щеку.
— Яруська, одна ты дедина радость. Ну, беги к маме, Аннарэль уж заждалась тебя.
И меня аккуратно опустили на землю. Тут же Смерть подбежал, неся в пасти затоптанный и обслюнявленный саквояж. Но ругаться на песика я была не в силах.
— Пасиб, родной, — и чмокнула в носик. — Вечером покатаемся.
Пес от радости устроил такой танец, что я опять едва на ногах удержалась, да деда поддержал, он у меня жалостливый.
— Яруська! — раздался радостный крик, и с порога по ступеням сбежала мама.
Абсолютно все собаки мгновенно поджали хвосты и, поскуливая, смылись подальше. А с чего бы? Мама у меня красавица — глаза зеленые, волосы карамельного оттенка, длинные до пола и цветами украшенные, платье розовое летящее, и она опять босиком, значит, только из сада.
— Ярусик, — мама подбежала, сжала в объятиях, а потом и вовсе закружила от радости, — ты приехала!