Лада не любила просто так расставаться со своим гневом. Ей обязательно нужны были жертвы и разрушения, сопровождавшие, как правило, ее ураганные эмоции.
— Нет, ты мне скажи, Санька, как это в голову тебе пришло — сватать за себя чужого мужика неизвестной науке национальности, да еще в кафешке возле метро? — подступая ближе, снова начала она. — Чего ты морду-то воротишь? Или я не понимаю ничего? Или я не твоя подруга жизни?
— Ты моя подруга жизни, — с готовностью подтвердила Александра. — Только не наступай на меня своим бюстом, я тебя умоляю. И какая разница, где я его сватала. Если б не возле метро, то это лучше или хуже?
— Пошла в задницу со своей журналистской демагогией!
— Лада!
— Мань, если ты не можешь слушать, выйди в коридор и постой там.
— Это моя идея — насчет Сашкиного замужества, поэтому в коридор я не пойду, — сказала Маша. — А если ты будешь непрерывно ругаться, мы тебе кляп вставим в одно место, и я даже знаю в какое.
Лада от возмущения потеряла дар речи.
Фыркнув, она повалилась в кресло, схватила со столика какой-то журнал трехмесячной давности и с мстительным видом начала его перелистывать.
— Ну, правда, Саш, расскажи, что за француз и почему ты за него замуж выходишь? — попросила Маша, закрывая глаза.
— Потому что ты мне велела, — буркнула Александра.
— Я велела вообще!
— Я и выхожу «вообще», — сказала Александра, с жалостью рассматривая похудевшее Машино личико. — Он журналист, приехал книгу, что ли, писать. На год. Я с ним договорилась, что на этот год он становится моим мужем. Живет у меня, за жилье не платит, я за ним ухаживаю, стираю, готовлю, убираю. Потом он уезжает обратно, а я к этому времени, имея замужний статус, уже нахожу работу. Вика про меня забывает, и Победоносцев… тоже…
— Замечательно, — похвалила Маша, не открывая глаз. — Похоже на то, как мужик, чтобы отомстить барину, на воротах повесился.
— Вот именно, — сказала Лада из-за журнала. — Нормальные люди за фиктивные браки бешеные деньги получают, а наша предприимчивая, наоборот, все расходы на себя берет. А, предприимчивая?
— Это нужно мне, — мрачно сказала Александра. — Я не хочу ставить крест на своей работе. У меня еще вся жизнь впереди. Как вы не понимаете, это же совсем просто!
Она поднялась с дивана и, протиснувшись между Ладой и пианино, подошла к окну. Ей так хотелось, чтобы ее поняли. Но как им объяснить?.. Ведь все очень логично и… хорошо продумано.
— Мне наплевать на этого мужика, — четко сказала она. На улице снова шел дождь, капли тяжело стучали о жесть подоконника. — И на всех остальных, по правде говоря, тоже. Наверное, я больше никогда в жизни никому из них не смогу доверять. И не захочу. Но если для того, чтобы меня взяли обратно на работу, мне придется ухаживать за параличным — я буду ухаживать! И если мне придется еще раз умолять чужого человека жениться на мне, я, черт вас возьми, буду умолять! Я спать с ним буду, трусы его буду стирать, морду его каждый день созерцать — только ради того, что, может быть, у меня появится надежда когда-нибудь вернуться на работу. Ясно?
Подруги молчали, глядя на нее во все глаза.
— Я не знала, что ты такая… фанатичная, — выговорила наконец Маша. — Ну совершенно вроде Ваньки. Он такой же придурок…
— Трусы ты, конечно, будешь стирать, в этом, как раз никто не сомневается. Трусы перестираешь, а работу не добудешь, и что? — спросила Лада и пристроила журнал домиком себе на голову. — Куда ты его потом денешь? А если от него невозможно будет отвязаться? И ты его что, пропишешь?
— Да нет, конечно, — сказала Александра. — Не пропишу. Я тебя хотела попросить, чтоб ты нашла кого-нибудь, кто понимает во всей этой юридической кухне — контракты, сроки, условия…
— Пропади ты пропадом! — Плюнула Лада. — Найду, конечно. А деньги на жизнь он тебе будет давать или ты ему?
— Об этом мы еще не договаривались, — пробормотала Александра.
— А между прочим, надо бы договориться, — подала голос Маша. — И так мы с Ладкой понять не можем, на что ты целый месяц живешь? Чужого мужика на шею сажать глупо.
— Моя шея сейчас никакого не выдержит, — улыбнувшись, проговорила Александра. — Ни своего, ни чужого. Так что хочешь не хочешь — придется обговаривать.
— Я дам тебе денег, — быстро сказала Лада. — И не выпендривайся ты, ради бога. У меня их полно. Васятка только и способен, что деньги давать, а больше он ни на что не годен. Надо же как-то использовать его высокие чувства. Давай хоть деньги его проживать, пока очередная революция не грянула.
— Без меня проживешь, — отозвалась Александра.
Баба Клава никогда ни у кого не брала в долг. Только давала. И Александре брать не разрешала.
— Ты нам его покажешь? — спросила Маша, но как-то через силу. Александре казалось, что она весь вечер разговаривает через силу. Может, потому и гроза оказалась такой непродолжительной. Маше явно было не до чужих проблем.
— Покажу, — пообещала Александра. — Ну что, девицы?
Маша молчала, а Ладка с силой махнула рукой.
— Женитесь, — сказала она с отвращением, — разводитесь, топитесь… Кроме того, как я понимаю, нам все равно ничего не изменить, если только сдать тебя в психушку…
— Правильно! — воскликнула Александра с подчеркнутым энтузиазмом и опрометью, чтоб ничего больше не слышать, бросилась на кухню, где чайник, судя по доносившимся звукам, давно уже намеревался убежать с плиты.
Когда она заварила кофе, внезапная и острая боль вдруг скрутила живот. Такое с ней часто теперь случалось.
Боль эта напоминала о том, как она сидела под столом в комнате «Новостей» и слушала разговор своего мужа с Викой, а потом стояла перед Михаландреичем, подписавшим ее заявление, а затем дожидалась в кресле очереди на аборт…
— Ты чего? — испуганно закричала Ладка, пришедшая за чашками. — Чего ты, Сашка?!
— Мне плохо, — выговорила Александра черными губами. — Очень плохо. Совсем…
Они ушли не скоро, вдоволь насуетившись над дрожавшей в ознобе Александрой.
Маша искала в коробке с лекарствами какие-то препараты, снимающие спазмы, Ладка все порывалась вызвать «Скорую», а потом поехала в аптеку, поскольку Маша, конечно же, ничего подходящего не нашла. Они бестолково метались по квартире, ругались и, кажется, даже всплакнули в коридоре — иначе почему бы у них обеих глаза стали вдруг такими красными?
Александру вся их суета раздражала.
Они ничем не могли помочь — ясно как божий день, и метались исключительно для успокоения собственной совести, так, по крайней мере, казалось Александре.
— Не нужно мне ничего, — раздраженно цедила она, пока они поили ее ромашковым чаем и звонили Машиной тетке, которая разбиралась во всех болезнях и точно знала, что и в каком случае нужно делать.
Потом ей стало стыдно за свои несправедливые злобные мысли, и она принялась благодарить их, умоляла не поднимать паники. Это у нее не первый приступ, она консультировалась с врачом, и тот заверил ее, что в конце концов все должно пройти. Когда успокоятся расшатанные нервы.
— А когда они успокоятся? — деловито спросила Маша.
На этот вопрос Александра не могла ответить, как не могла и рассказать им про аборт. Страшно даже подумать, как много всего она потеряла. И в черном списке этих потерь работа шла вовсе не первым номером. Переложить на них еще и тот, самый черный, ужас?.. Нет, ни за что! Это ее крест, и, как бы он ни был тяжел, она должна нести его одна, сама, без посторонней помощи.
Никто ни в чем не виноват, виновата только она.
Она оказалась плохой женой, слабой и никчемной. Она не смогла защитить то, что было ей дорого, — Андрея, его ребенка и собственную жизнь. Андрей не виноват, что Вика оказалась интересней, свободней, сильнее и умнее его жены, размазни и рохли! И никогда этого не понять Маше с Ладкой, которые клянут изменщика Победоносцева на чем свет стоит. Вот она его понимала хорошо. Наверное, он бы очень удивился, если б узнал, насколько хорошо она его понимала!
Он попробовал пожить с ней, благодарный за то, что она когда-то помогла ему. А она оказалась… недостойной. Господи, это же так понятно и объяснимо!
Она никогда не оправдывала ничьих ожиданий.
Не должна была родиться — и родилась, заставив родителей разойтись и пристроить ее бабушке, которой и без Александры жилось нелегко. Она не была очаровательным ребенком, потом превратилась в некрасивого подростка, и девушка из нее получилась весьма далекая от совершенства — «слишком много мяса», как выражалась обычно та же Вика.
И она никогда не умела бороться, быстро уставала, несмотря на свою богатырскую внешность, и уставала не физически, а душевно. Ей скучно было по сто раз переписывать контрольные по геометрии, чтобы в конце концов получить вожделенную пятерку, и вовсе не хотелось драить пол в кабинете у ботанички, хотя всем было хорошо известно, что это единственный путь в самое сердце ботанического рая. Ей нравился английский и совсем не нравилась химия, и она никогда не могла заставить себя полюбить химию и разлюбить английский, и это стоило ей золотой медали.
Ей было лет восемнадцать, когда баба Клава впервые высказала мысль, поразившую Александру. «Господи, — сказала бабушка в сердцах, — кто же тебя замуж-то возьмет, такую недотепистую! Дал бы бог дожить до этого дня, я бы, кажется, в Киев на богомолье съездила, если б тебя пристроила…»
Бабушка боялась, что ее не удастся «пристроить», и переживала из-за этого. Вот так… Раньше Александра никогда об этом не задумывалась. Она даже заставила себя поверить, что баба Клава смирилась с ее недостатками и даже приняла их. Но теперь можно не сомневаться — бабушка мечтала избавиться от нее, хотя бы от взрослой. Ребенка она не могла бросить на произвол судьбы, но этот ребенок, выросший в Александру, продолжал раздражать и огорчать ее.
Баба Клава не дожила до ее замужества, да и вряд ли Андрей понравился бы ей. Ведь он не забрал Александру к себе, а, наоборот, пришел жить к ней.