Мы много разговаривали. Он рассказывал мне о каких-то экзотических животных, о которых я раньше даже и не слышала, а он знал о них всё. Но это не было нашей единственной темой. Мы обсуждали наши походы, сплетничали про Марка и Балинта (по правде сказать, сплетничала я, а Ими только смеялся над этим). А сейчас у нас ещё больше общих тем. Он любит современную музыку (и у нас с ним похожий вкус), мы обсуждаем фильмы, он знает имена актёров, моделей.
Но до сих пор он сохранил привычку рисовать для меня. Все его рисунки я собираю. Однажды он подарил мне резиновую игрушку в форме сердца. Я храню её среди самых дорогих мне вещей. И мне это важно, потому что это подарок Ими. Сейчас мы мало времени проводим вместе, и мне его не хватает. Мне не хватает его юмора, его весёлых историй, его теплоты. Не хватает той любви, которую я получаю только от него».
Что чувствуют те люди, которых друзья оставили из-за их ребёнка? Может, они его обвиняют в том, что остались одни? Может быть, отсюда берёт начало то чувство стыда, которое они испытывают из-за своего сына или дочери и из-за которого они прячут глаза при встрече с другими людьми?
А задумывались ли они над тем, как это сказывается на их ребёнке? В то время, когда малышу надо постигать окружающий мир, чувствовать на коже солнце и дуновение ветра, слушать пение птиц и звуки цивилизации, он бо́льшую часть дня проводит в закрытом помещении, за решёткой детской кроватки, потому что мама стыдится его, ведь он родился другим. Многие из таких мам не хотят видеть на лицах людей нездоровое любопытство или простое замешательство, когда те замечают, что с ребёнком «что-то не то», какой-то он «не такой». Они не хотят отвечать на бестактные вопросы: «А вашему сколько? И он ещё не держит головку?…не сидит?…не разговаривает?»
Мне знакомо это чувство. Но мне удалось переступить через себя, в интересах собственного ребёнка удалось подавить в себе глупое родительское тщеславие. Радость, которую мы испытывали каждый день от наших маленьких побед, была гораздо больше, чем досада от ложного (или пусть даже искреннего!) сочувствия, которое скорее обижало, чем поддерживало. Мы не только научились «не стыдиться», но мы гордились своим сыном, гордились теми результатами, которых добивались вместе с ним. Не было такого места, куда мы не взяли бы его с собой только потому, что он «не такой»: начиная от дружеской компании до самого изысканного общества. Балинт, наш второй сын, умный, воспитанный, развитый во всех отношениях мальчик, гораздо чаще ставил нас в неловкое положение, чем Имике. В Ливии по вполне объективным причинам мы вели довольно замкнутый образ жизни. Дети практически не общались с внешним миром (жара, антисанитария, отсутствие детского общества и т. д.). Когда Балинту исполнилось два года, я с ужасом обнаружила, что мой мальчик не имеет представления о существовании девочек. В первый наш летний отпуск в Венгрии ему было всего восемь месяцев, и «прекрасный пол» не интересовал его по причине младенчества. А в Ливии у него вообще не было возможности встречаться с детьми, не говоря уж о «дамах» своего возраста. Когда мы поехали в наш очередной отпуск, ему исполнилось уже два года. Мы вышли на детскую площадку, где была куча детей (Венгрия тогда переживала демографический взрыв). Балинт подошёл к симпатичной девочке и своим звонким голосом вежливо спросил: «Мальчик, тебя как зовут?»…
Вернувшись в Ливию, мы стали срочно искать возможности общения с другими детьми. При русском посольстве действовал «детский сад». Скорее, это была игровая комната для детей дошкольного возраста от двух до шести лет. Наших мальчиков приняли в эту группу. А в четыре года (это был возрастной порог для поступления в любое другое детское заведение для иностранцев) Балинт пошёл в детский сад при американской школе. В его группе не было двух детей, которые были бы выходцами из одной и той же страны. Шкала национальностей охватывала весь мир – от Африки до Финляндии, от Америки до Азии. Балинт впервые столкнулся с многообразием такого рода. Несмотря на то, что у него уже был темнокожий друг из Ганы, с которым он любил играть, в детском саду он очень быстро усвоил, что белокожие – «особенные». К сожалению, мы не заметили этого (просто не было подходящего случая), пока не попали в довольно щекотливую ситуацию.
Ливийский дипломатический корпус организовал спортивный праздник, в котором принимали участие работники посольств всех стран, имевших свои представительства в Ливии. Многие пришли вместе с семьями. Дипломат из одной африканской страны, мистер Уоки, очень милый, весёлый человек, обожал детей и спортивным состязаниям предпочёл общество ребятни. После теннисного турнира был общий обед. За столом Балинт хотел привлечь к себе внимание мистера Уоки, но не мог вспомнить его имени. Он по-детски просто вышел из затруднительного положения, громко обратившись к руководителю дипмиссии в манере, усвоенной в школе: «Hey, you… Black!»
Ситуация более чем неприятная! Я покраснела из-за «чрезмерной непосредственности» своего ребёнка, муж отвесил маленькому «расисту» подзатыльник, отчего мы оба пришли в ещё большее замешательство. Но в таких случаях взрослые обычно бывают снисходительны, они очень просто объясняют такое поведение ребёнка: «Он ещё маленький и глупенький!» Это не выходит за рамки допустимых норм поведения детей. А вот то, что кто-то родился не таким, как все, уже само по себе неприемлемо!
Может быть, благодаря нашему естественному поведению (для нас естественному), или нам просто повезло, и на нашем пути встречались в основном понимающие, добрые люди, но в любом случае, мы не были изолированы от общества. Наши друзья не оставили нас, более того, у нас появилось много новых друзей. Они помогали и помогают Имике адаптироваться в обществе. И чем больше люди узнают его, тем больше любят. Просто потому, что его нельзя не любить.
Прошлым летом спортобщество «Водомерка» подало заявку на участие в соревнованиях по переплытию Балатона. По известной причине (инвалиды!) было непросто получить разрешение со стороны устроителей заплыва. Только благодаря настойчивости председателя спортобщества Чиллы Маттес вопрос был решен положительно, и «водомерки» отправились на Балатон. Из-за сильного ветра соревнования отменили, и ребята провели чудный день на пляже. Ближе к вечеру я пошла встречать сына, но автобус пришёл раньше назначенного времени, и он отправился домой, не дождавшись меня. Имике уже шёл по нашей улице, когда я заметила его. Тут его окликнули двое парней, сидевших на скамейке, и он остановился. Наученная многолетним горьким опытом, я испугалась («Что они от него хотят?!») и ускорила шаг: вдруг ему нужна моя помощь. Но в данном случае мои опасения оказались безосновательными. Ребята просто поинтересовались, где он был, что делал. Было впечатление, что они давно знают друг друга. Я присоединилась к их беседе. Выяснилось, что они живут поблизости и действительно знакомы с Имике. Они часто видят, как он идёт домой с тренировки, и иногда общаются с ним.
– Ими нормальный пацан! – сказал один из них, обращаясь ко мне.
«И вы тоже очень даже неплохие ребята!» – подумала я.
Я думаю, после знакомства с Имике они не будут использовать слово «даун» с целью кого-то оскорбить, обидеть, указать на его «умственную несостоятельность». И хочется верить, что со временем это слово будет использоваться только врачами и только для обозначения определённого генетического отклонения.
Тяга к знаниям
Имике было всего два месяца, когда мы с ним первый раз летели на самолёте. С того времени он «налетал» не одну сотню тысяч километров. До его пятнадцатилетия мы каждый год, а иногда и несколько раз в год, навещали моих родителей. Они жили в деревне на Южном Урале, почти в четырёх тысячах километров от Будапешта. Это два часа лёта на самолёте, потом целые сутки на поезде по железной дороге, а потом ещё часа два трястись на машине почти по бездорожью.
Имике спокойно переносил длительные переезды. Особенно на поезде. В первую поездку он был ещё совсем маленьким и сладко посапывал под стук колёс. А во второй раз ему было уже около полутора лет, и он с интересом смотрел из окна поезда на пробегающие мимо поля и деревья, на городские многоэтажки и маленькие сельские домики с огородами и привязанными к изгороди лошадьми, на пасущихся коров и коз. Лошадка, дядя, тётя, мальчик, девочка, собачка… Сначала всё это называли мы (сто раз), а потом, когда подрос, он сам (тысячу раз).
Больше всего он радовался, когда видел животных. Неслучайно и его первые книги были о животном мире. Он «зачитывал» их до дыр в буквальном смысле слова. Это были не сказки про животных, а короткие истории с красивыми иллюстрациями, сначала только о домашних животных, потом об обитателях зоопарка, а чуть позже о фауне всего земного шара. У Ими с малых лет и до сегодняшнего дня есть два любимых места, куда он с удовольствием пошёл бы в любое время и провёл бы там несколько часов: это зоопарк и книжный магазин (натуралистический отдел).
В конце первого класса начальной школы он впервые поехал с классом в лесной лагерь. Я нервничала: он ещё никогда никуда не ездил один, без нас, даже к венгерской бабушке. Но Имике был спокоен, как всегда. Сбор был назначен на улице Батори перед зданием школы. Дети, родители, учителя, шум, гвалт, суета… А мой сын стоит посреди толпы и, не замечая ничего и никого вокруг, читает свою любимую книжку. Эта сцена очень понравилась учительнице, с которой я как раз разговаривала. Она не учила Имике, поэтому спросила, умеет ли он читать. Конечно, книга в руках человека не показатель того, что он её ещё и читает, но не в случае с Ими. «С того времени, как он научился читать, он не просто рассматривает картинки, а действительно читает», – уверила я свою собеседницу.
Она в свою очередь рассказала мне, что ей уже доводилось работать с ребёнком-дауном, и она помнит, что он довольно быстро освоил технику чтения, бойко читал слова, но не понимал смысла прочитанного.