Старик. Прекратите!
Дима (поворачивает его в разные стороны). Смотрите! Вот оно, ваше прошлое! Не нравится? Признаться, мне тоже! Жалкое, убогое прошлое, над которым вы пускали слюни сорок лет подряд. И что получается в итоге? Смешная вещь — ничего у вас нет! Вы прожили бессмысленную, полную дешевых трюков жизнь, оставшись под конец ни с чем — одно светлое воспоминание превратилось в грязную помойку!..
Они уже идут между облупленных стен — когда-то это было двором усадьбы.
Дима. Вы так цените свою жизнь, так носитесь с ней, так дрожите над каждым мгновением — и все ради чего? Чтобы наслаждаться несчастьем других!
Старик. Вы не должны быть таким жестоким.
Дима останавливает коляску, склоняется над стариком, лицом к лицу.
Дима. Ах вот как! Жестокость — это не то, что я к вам испытываю. Я вас ненавижу так, как человек вообще способен ненавидеть. Я мог бы вас убить здесь, прямо сейчас, и — видит Бог — не испытывал бы жалости. Вы — исчадие ада, и я счастлив, что говорю вам это. Вы превратили меня в ничтожество, в холуя, и я не знаю, как мне теперь жить. Вы отняли у меня любимую женщину, превратив мою жизнь в забаву, в анекдот! И вы говорите, что я — жесток?..
Старик (неожиданно улыбается). Я ценю ваш пафос. С удовольствием продолжу этот разговор… Потом. А сейчас позвольте мне побыть в тишине.
Дима отходит от кресла.
Старик. Благодарю.
Наступает тишина, в которой вдруг отчетливо проступают звуки: жужжание шмеля, шум ветра в деревьях, пение птиц.
Старик. Вы правы, тут все изменилось… Все не то… Но есть вещи, которые не меняются, — это то, что в воздухе… Слышите? И еще не изменились запахи, я помню их с самого детства. Они те же, что и тогда, когда я ползал по траве, еще не умея ходить. Я помню запах мятой травы на руках в моем детстве… Будьте добры, сорвите мне несколько травинок.
Дима. Нет.
Старик. Я просто хочу растереть их в ладонях… Сделайте мне удовольствие. Это будет моя последняя просьба.
Дима. Нет.
Старик. В конце концов, у нас есть договор, и вы должны это сделать.
Дима. Нет.
Старик. Вы не получите ни копейки денег. Вы никогда не поставите свой спектакль. Вы так и останетесь неудачником, который никому не нужен. Вы понимаете, что вы делаете сейчас?
Дима (кричит). Нет!!!
Старик отворачивается от него. Он смотрит на траву, которая совсем близко, в метре от кресла. Старик упирается ладонями в подлокотники так, что костяшки на пальцах белеют, делает огромное усилие и вдруг встает на ноги. И остается стоять, не в силах сделать один шаг к своей цели. Старик плачет. Дима отворачивается от него. В полной тишине где-то рядом, в глубине усадьбы, раздается выстрел. За ним еще один и еще, а потом начинается настоящая пальба. Старик падает на землю. Под грохот перестрелки Дима видит бизнесмена, который выбегает из-за стен и проносится мимо.
Бизнесмен (пробегая). Господи, спаси меня, сохрани, Господи, дай мне остаться живым, и я никогда, никогда!..
Не раздумывая, Дима подхватывает старика на руки и что есть сил бежит прочь из усадьбы, в которой идет настоящий бой.
Старик (на руках у Димы). А кресло? Мы что, бросим его прямо там? Вам известно, сколько оно стоит?…
Бескрайние русские просторы. Поле. Широкая река внизу. Темный лес на другой стороне реки. Небо в облаках. И маленькая фигурка бегущего Димы со стариком на руках.
Снег опускается на многочисленные автомобили, стоящие у театра.
В полной тишине зрители смотрят финальную сцену «Бориса Годунова» — народ безмолвствует. В зале мы видим почти всех наших героев. Бизнесмен с женой и взрослой дочерью. Отдельно — два телохранителя. Они невольно поглядывают на Саймона, который сидит рядом с Олей во втором ряду.
Саймон (Оле шепотом). Почему… он… молчать? Это же — безобразий!
Оля. Не молчат, а безмолвствуют.
Саймон. Почему? Англичан бы не молчать. Англичан бы — говорить в лицо!
Оля. Тс-с! Тут русские. Они тебе не англичан.
Саймон берет ее за руку и смотрит на Олю с восхищением. Это видит бармен Боря, вздыхает с грустью и отворачивается к сцене. Трал осторожно толкает локтем соседа по креслу.
Трал (шепотом). Смотри, моя-то как? Фантастика!
Сосед. Где?
Трал. Во-он, видишь, за той шикарной шапкой! Это она.
На сцене среди безмолвствующего народа — Жанна в шубе.
Трал (с любовью). Моя ласточка, как играет!
Впереди зала на специальном кресле — старик. В глазах его, устремленных на сцену, стоят слезы. Занавес медленно закрывается. Гром аплодисментов.
Борис Годунов и Марина Мнишек стоят у занавеса перед выходом на поклон. Годунов — Дима. Мнишек — его жена Маша.
Маша. Не трясись ты так. Мне передается.
Дима. Пошли? Уже пора.
Маша. Еще чуть-чуть. Пусть еще похлопают.
Дима (через мгновение). Все. Идем.
Занавес медленно раскрывается. Дима и Маша, взявшись за руки, медленно идут к рукоплещущему залу…
Конец
Джентельмены удачи
По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь — вор в законе и авторитет по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой.
Ехали молча, утомленные верблюжьей качкой.
Навстречу жуликам повстречался старик узбек.
— Салям алейкум! — заорал Косой, обрадовавшись новому человеку.
— Алейкум салям, — отозвался старик.
— Понял… — с удовлетворением отметил Косой.
Старик продолжал свой путь, а жулики свой.
— Хмырь, а Хмырь, — Косой постучал соседа по спине, — давай пересядем, а? У меня весь зад стерся. Доцент, а Доцент! Скажи ему!
— Пасть разорву! — с раздражением отозвался Доцент.
— Пасть, пасть, — тихо огрызнулся Косой.
В песке торчал колышек, а на нем табличка в виде стрелы:
«АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
№ 13. 2 км».
Жулики спешились.
— Уложи верблюда, — распорядился Доцент и стал карабкаться на вершину бархана.
— Ляг! — приказал Косой верблюду. — Ложись, дядя!
Верблюд не обратил на приказ никакого внимания. Он стоял, старый и высокомерный, перебирая губами.
— Слышь? Кому говорят? Ложись, скотина. Пасть разорву!
Верблюд оттопырил губу и плюнул в лицо Косому.
— А-а!! — завопил Косой. — Ты что, дурак, шуток не понимаешь?!
— Тихо ты! — одернул Доцент с бархана. С высоты он оглядывал перспективу в полевой бинокль.
До самого горизонта лежала пустыня, как застывшее море. Потом, приближенные биноклем, выступили какие-то древние развалины, палатки, люди…
Стояла ночь. Над пустыней взошла луна.
— Пора, — сказал Доцент.
Он лег на живот и пополз по-пластунски. Хмырь тоже лег и пополз. Далее следовал Косой, а за ним безмолвно и преданно зашагал верблюд.
— Доцент, а Доцент, — растерянно позвал Косой. — Верблюд…
— Гони! — приказал Доцент, обернувшись.
Косой встал, и его лицо оказалось вблизи от верблюжьей морды. Верблюд узнал Косого и оттопырил губу…
— А ну тебя… — Косой махнул рукой и побежал догонять товарищей. Верблюд не отставал.
Возле входа в древнюю усыпальницу дежурил сторож. Он сидел на камне, положив берданку на колени.
За его спиной послышались шорохи. Сторож обернулся, но не успел ничего увидеть, потому что его схватили, повалили, связали и засунули в рот кляп…
Сухо щелкнула в замке отмычка. Заскрипела дощатая дверь, наспех сколоченная археологами. Жулики ступили в усыпальницу.
Жидкий свет фонарика выхватил из темноты каменный свод, гробницу, дощатый стол. На столе тускло мерцал золотом древний шлем…
— Порядок, — тихо сказал Доцент.
— У-у-уа! — вдруг прорезало тишину ночи.
— Верблюд! — выдохнул Хмырь, цепенея от страха. — Заткни ему глотку! — приказал он Косому.
— Да ну его! Он кусается!
Из палатки археологов выглянул бородатый ученый, профессор Мальцев. Пошел по направлению к усыпальнице.
— Кто тут? — крикнул он в темноту.
Доцент выхватил нож и застыл, прижавшись к двери.
— Доцент, а Доцент, спрячь перо! — испуганным шепотом умолял Косой. — Не было такого уговора…
— Глаза выколю! — прохрипел Доцент.
На полдороге профессор остановился.
— Опять эти кошки… — пробормотал он и беззлобно припугнул: — Кыш!
Евгений Иванович Трошкин — заведующий детским садом № 83 Черемушкинского района Москвы — стоял у себя дома в ванной комнате и брился электробритвой, вглядываясь в свое лицо.
Он привык к своему лицу, не находил в нем ничего выдающегося и, уж конечно, не мог знать, что как две капли воды похож на вора-рецидивиста по кличке Доцент. Только Трошкин в отличие от Доцента был лыс.
Он кончил бриться и вышел на кухню. Здесь над тарелкой манной каши колдовали две женщины — мама и бабушка.
Трошкин сел, подвинул к себе тарелку с кашей и развернул свежую газету. Мама и бабушка присели напротив и с благоговением смотрели на него.
— Во! Опять насчет шлема, — сказал Трошкин, найдя что-то в газете, и прочел: — «Начальник археологической экспедиции профессор Мальцев Н.Г. предполагает, что пропавший шлем относится к четвертому веку до нашей эры и является тем самым шлемом Александра Македонского, который, по преданию, был утерян им во время индийского похода…»
— Какое безобразие! — сказала мама.