— Тетя, а тетя! — тихонько позвал Косой.
«Тетя» не отзывалась. Тогда Косой потолкал ее локтем.
— Бинокль дай поглядеть, — попросил он.
— Же не компранца! — сказала женщина.
— Бинокль, гражданочка. Бинокль! — повторил Косой и, чтоб быть понятым, приставил к глазам кулаки и посмотрел в них.
Француженка улыбнулась и протянула Косому бинокль.
— Я отдам, не бойся! — хмуро заверил ее Косой. Он встал и, настроив бинокль, стал искать кого-то в публике.
Приближенный биноклем Мишка сидел, облокотившись на барьер третьего яруса, и, улыбаясь, говорил что-то сидевшей рядом девушке.
Трошкин проследил за взглядом Косого.
— Дай-ка. — Он взял у Косого бинокль, посмотрел.
— Это его жена? — шепотом спросил Трошкин, возвращая бинокль Косому.
— Откуда я знаю… — буркнул Косой.
— Что, давно не виделись?
— Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, — с глубокой обидой шептал Косой. — Ну и дал бы мне по морде. Только зачем ты при Мишке? Мишка, он знаешь какой… Не то что мы. Он, видал, как обрадовался, а ты при нем… — Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать.
— Ну и что? — сказал Трошкин. — Подумаешь, инженер. Что у него за жизнь? Ну, сходит в театр, ну, съездит летом в Ялту. Придет домой с работы, а там жена, дети. Никто его не ловит, ни от кого он не бегает. Тоска. А ты… Ты — вор. Джентльмен удачи. Украл, выпил — в тюрьму, украл, выпил — в тюрьму…
— Да тише вы! — зашипел Хмырь.
Поднялся занавес.
«Ялта, где растет голубой цыган», — пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». Заглянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку.
Старый дом пылал хорошо и красиво, и поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.
Автор зрелища — Али-Баба — скромно стоял в сторонке, держа в одной руке чайник, в другой бабу с ватным подолом.
Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.
— Все, — грустно сказал Косой. — Кина не будет, электричество кончилось.
Помолчали.
— Деньги! — вдруг завопил Хмырь. — Деньги там под половицей лежат! — И кинулся к горящему дому.
— Старуху! Старуху держите! — заволновались в толпе.
Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и вместо того, чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:
— А, падла! Так вот кто деньги украл!
А старуха к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и с криком: «Ответь за падлу!» — пошла на девку в дубленке.
Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья — толстая, в косынке — и, крикнув: «Отставить», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.
Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» — и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней — свирепая девка, следом — толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.
Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины.
Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.
Возле автоматной будки Трошкин остановился.
— Стойте здесь! — приказал он.
Троица отошла к стене дома, куда им показал Трошкин.
— И ни шагу в сторону! Убью!
Трошкин вошел в автомат и стал звонить.
Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. А перед ними шли беспечные люди, которые ни от кого не бегали, и каждого ждало где-то светящееся окно.
— Слаломисты, снег пушистый, — неслось из репродукторов, — воздух чистый, у-а-у!
— Вот тебе и у-а-у… — сказал Косой.
— Раз-два! Три прихлопа! Раз-два, три притопа! — командовал Трошкин. На вытоптанной площадке перед окруженной старыми соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.
Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.
— …А теперь переходим к водным процедурам, — распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снега, потер им себя по голому животу.
— А у меня насморк! — заныл Косой.
— Пасть разорву!..
— Только это и знаешь… — Косой нехотя подчинился.
— Алло, алло, квартира Трошкиных? Свердловск вызывает, — кричал Трошкин женским голосом в телефонную трубку, но не из Свердловска, а со второго этажа профессорской дачи, из кабинета Мальцева. Трошкин подул, посвистел и погудел в трубку, потом радостно закричал уже своим, трошкинским голосом: — Мама! Здравствуй, это я! С наступающим! Позвони ко мне на работу, скажи, что конференция затягивается, пусть Елена Николаевна возьмет маски у Саруханяна: зайчиков, лисичек и кошечек. Волков и свиней не брать категорически! Запомнила?
Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге. На ковре, скрестив ноги по-турецки, сидел Али-Баба, чистил картошку. Из-под его пальцев вился серпантин из картофельной шелухи и падал в хрустальную вазу.
А Косой, разложив на столе пиджак от трошкинского костюма, колдовал над ним, вооружившись ножницами.
— Ялта, где растет голубой цыган… — пел Али-Баба.
— Во дурак! — с восхищением сказал Косой. — Виноград!
— Ялта, ляляляляляляля, паровоз. — Али-Баба не обратил внимания на критику. Своя песня ему нравилась больше. — Какой шакал этот доцентовский кунак! — заметил он. — Какой большой дом украл…
— А сколько может стоить такая дача? — задумчиво спросил Хмырь, меланхолично пуская голубые кольца душистого дыма.
— Тыщи полторы, не меньше, — сказал наивный Косой. — А то и все две…
— Считай, в десять раз больше, — поправил Хмырь, оглядывая гостиную. — Возьмем шлем, приобрету себе такую хату, сосны срежу и огурцы посажу…
— А к тебе приедет черный машина с решеткой, — продолжил Али-Баба, — скажут: «Тук-тук-тук, здрасьте, Гаврила Петрович!»
Косой вздохнул, взял со стола ножницы и с недовольным лицом разрезал трошкинский пиджак.
В гостиную со второго этажа спустился Трошкин, подошел к Хмырю, выдернул у него изо рта сигару, выкинул в открытую форточку.
— Я же предупреждал: ничего не трогать! — с раздражением сказал Трошкин.
— А он еще губной помадой на зеркале голую бабу нарисовал, — тут же наябедничал Косой.
— Ты что это делаешь? — с ужасом проговорил Трошкин, глядя на свой разрезанный пиджак.
— Разрезы, — поделился Косой.
— Сан Саныч, давай червонец, пожалуйста, — попросил Али-Баба, — газовую керосинку буду покупать, а то тут плитка не горит совсем!
— У-у-у! — застонал Трошкин. Запасы его терпения подходили к концу. — Слушай мою команду! — заорал он плачущим голосом. — Я поехал в город. Без меня ничего не трогать — раз! Огонь не разводить — два! Пищу есть сырую! Из дачи не выходить! Кто ослушается — убью! Вот падла буду, — поклялся Трошкин, — век воли не видать. Вот честное слово!
С электрички на заснеженную платформу сошли двое: профессор Мальцев в летнем пальто и его жена Людмила в дорогой шубе.
— Вот видишь, уже почти час, а в два у меня совещание. Поехали обратно! — раздраженно сказал Мальцев.
— Ну и езжай обратно. Я тебя не звала. — Людмила пошла по платформе.
— Люся! — Профессор догнал жену, взял за локоть. — У людей серьезная умственная работа, а мы потревожим их, отвлечем. Это неприлично.
— А по-моему, неприлично забросить своих коллег за город и не оказывать им никакого внимания. Когда ты был в Томске, с тобой носились как с писаной торбой.
Людмила высвободила руку и пошла. Профессор — за ней.
Людмила поднялась на крыльцо, позвонила в дверь.
Никто не отозвался.
— Вот видишь, нету никого, — обрадовался Мальцев.
Людмила позвонила настойчивее.
— Открыто! — донеслось из-за двери.
Людмила толкнула дверь и в сумерках прихожей увидела двоих с поднятыми руками.
Наступила пауза. Обе пары с недоумением разглядывали друг друга.
— Это они? — тихо удивилась Людмила.
— Вроде, — неуверенно отозвался Мальцев.
— Разве вы не знакомы?
— Как это не знакомы? Это товарищ Хмырь, это товарищ Косой. Здравствуйте, дорогие! — закричал Мальцев и кинулся обнимать обалдевших жуликов.
Али-Баба стирал в ванной комнате, с остервенением терзая в руках простыни.
— Это Али-Баба! Наш младший научный сотрудник, — сообщил Мальцев Людмиле, заглянув в ванную.
— Ну какие молодцы! — растроганно проговорила Людмила. — А вот моего Николая Георгиевича ни за что стирать не заставишь.
— Доцент бы заставил, — мрачно сказал Али-Баба.
Общество прошло в гостиную. Сели.
— Ну вот что! — сказала Людмила. — Я знаю, что вы очень заняты. Но сегодня Новый год, и мы вас всех приглашаем к себе в нашу городскую квартиру. Народу будет немного. Только свои из академии. Договорились? — Людмила ласково глядела на Косого и Хмыря.
— Они не могут, — сказал Мальцев.
— Коля! — Людмила выразительно посмотрела на мужа.
— Договорились, — согласился Косой. — Адрес давай…
— А мы еще не решили, — поспешно сказал Мальцев, — может, мы еще к Мельниковым пойдем.
— Как это к Мельниковым? — возмутилась Людмила. — Тогда зачем я два дня не отхожу от плиты?
Вошел Али-Баба, поставил перед гостями хлеб, соль и сырую картошку.
— Нате, жрите! — сказал он и ушел.
— Это что такое? — удивилась Людмила.
— Картошка, — сказал Мальцев.
— Я вижу, что картошка. А почему она сырая?
— Доцент так велел, — объяснил Косой.
Мальцев решительно взял из вазы картофелину и стал ее есть, как едят яблоко.
— Коля… — удивилась Людмила.
— А что? Вот хунзакуты, племя на севере Индии, употребляют в пищу только сырые овощи, и это самые здоровые люди на земле. Мак-Кэрисон провел опыт: 1200 крыс, содержавшихся на рационе небогатой лондонской семьи — хлеб, сельдь, сахар, консервированные и вареные овощи, — приобрели болезни, распространенные среди лондонцев: легочные и желудочные. А другие 1200 крыс, питавшихся тем же, что и хунзакуты, были абсолютно здоровы. По словам Аллена Баника из США, восьмидесятилетние женщины в Хунзе выглядят, как наши сорокалетние, — сообщил Мальцев.