Яна ШерерМОЙ ОТЕЦ, ЕГО СВИНЬЯ И ЯРОМАН
I
Когда я рождалась на свет, мой отец охотился на медведя-гризли.
— Совсем один? — спрашивала я отца всякий раз, когда он рассказывал мне эту историю.
— Совсем один, — говорил отец, — ведь мама была в больнице.
Историю про медведя-гризли отец рассказывал мне каждый год — вечером накануне моего дня рождения, после того, как историю о моем рождении расскажет мать. В этой истории речь шла о том, как матери в одиночку пришлось рожать меня на свет в американской больнице, потому что отец в это время охотился на медведя-гризли. В истории про медведя-гризли речь шла о том, как отцу в одиночку пришлось ловить медведя-гризли на американской кемпинговой площадке, потому что мать предпочла в это время рожать в больнице.
Обе истории начинались с того, что мои родители несколько лет жили в Америке и в осенний отпуск отправились в небольшое путешествие. Я тоже отправилась с ними, в животе матери.
— Собственно, ты должна была появиться на свет только через две недели, — говорила мама, сидя на краю моей кровати вечером накануне моего дня рождения. При этом она гладила меня по голове, и во взгляде её читался укор.
— Собственно, твоя мать должна была родить тебя только через две недели, — говорил отец, сидя на краю моей кровати вечером накануне моего дня рождения. — М-да. Но ты ведь её знаешь.
В обеих историях родители в день накануне моего рождения приезжали на кемпинговую площадку в Йеллоустонском парке. Они разбивали палатку, раскладывали стол, ставили перед ним походные стулья, а холодильный контейнер с ужином помещали в тень под ветками. Потом они шли прогуляться.
— Маме не терпелось осмотреть окрестности, — рассказывал отец.
— Папе хотелось выкурить трубку, а на кемпинговой площадке это было запрещено, — рассказывала мама.
— Когда мы вернулись, — рассказывали оба, — нашего холодильного контейнера на месте не оказалось.
Родители обыскали всё вокруг палатки и, в конце концов, стали расспрашивать соседей, не видели ли те чего.
— Да, — сказали соседи, — здесь был медведь-гризли, который катал ваш контейнер по земле до тех пор, пока он не раскрылся, и тогда медведь съел всё, что там было. Контейнер так и остался валяться за деревом.
— Ах вон оно что, — сказали родители и достали контейнер из-за дерева.
Я хорошо представляю, как мать вздохнула:
— Ну и проныра этот медведь.
А отец спросил, что же им теперь есть. После этого они поехали в Макдоналдс, где мать съела салат, а отец — мак-риб. Во время еды отец строил планы, как бы ему устроить для медведя-гризли западню.
— Ты ведь можешь подложить ему в контейнер мак-риб, — предложила мать, — и когда он туда сунется, ты быстренько захлопнешь контейнер.
— Да! — воскликнул отец. — Так и сделаем!
Он пошёл к стойке и купил ещё один мак-риб, чтобы взять с собой.
Когда они вернулись на кемпинговую площадку, отец положил мак-риб в контейнер и поставил его незакрытым недалеко от палатки. Потом он уселся на походный стул и стал ждать. Мать улеглась в палатке.
На следующее утро она нашла отца спящим на стуле. Холодильный контейнер валялся около него пустой.
— Гризли, — рассказывал мне отец, — явился ночью и тайком, под прикрытием темноты, сожрал мак-риб.
Отец тут же поехал в Макдоналдс, чтобы купить новую приманку и несколько донутов на завтрак. Когда он вернулся, мать исчезла.
— У меня чуть сердце не остановилось. — В этой кульминационной точке истории отец всегда делал маленькую, но полную значения паузу.
— Твой отец, — рассказывала мама, — отправился утром за новой приманкой, потому что ночью кто-то съел мак-риб. Как только он уехал, у меня начались схватки. Соседи тут же привели местного смотрителя, а тот вызвал скорую помощь. Папу мы ждать не могли.
— Гризли, — рассказывал отец, — к счастью, всё-таки не сожрал маму на закуску. Она всего лишь попала в роддом. — Это ему сообщили соседи, когда увидели, как он бегает вокруг палатки в поисках мамы, как бегал и накануне в поисках контейнера. — Мне, — рассказывал отец, — пришлось засесть в засаду. Я должен был обеспечить тебе безопасное возвращение на кемпинговую площадку.
Три дня подряд отец пытался изловить медведя-гризли.
Три дня подряд мать вместе со мной ждала отца в больнице.
На четвёртый день мать взяла такси и привезла меня на кемпинговую площадку. Отец всё ещё сидел на походном стуле у палатки, рядом с ним лежал холодильный контейнер с биг-маком, а на столе лежали два мак-риба и порция картошки фри.
— Да, — рассказывал мне отец, — я чуть было уже не поймал его.
Несколько раз медведь-гризли подбирался к холодильному контейнеру и даже рискнул заглянуть внутрь. Но то ли он заметил, что это ловушка, то ли ему не захотелось мак-риба. Поэтому отец купил биг-мак. К сожалению, ему пришлось прервать охоту, потому что мать настаивала на том, чтобы переехать в отель.
— Кемпинговая площадка, — говорил отец, — казалась ей недостаточно надёжной.
Отец утешился тем, что теперь и биг-мак тоже достался ему, рассказывала мама.
— Вот как это было, детка, — говорил отец, рассказав до конца историю про медведя-гризли, — и с тех пор я уже никогда не ходил на медведя.
II
До того, как я появилась на свет, мои родители были чёрно-белые. Я это обнаружила, когда мне было шесть лет. Я задумалась, когда же и как они стали цветными? На фотографиях, где они маленькие и очень странно одетые, они были чёрно-белые. На фотографиях, где они большие и очень странно одетые, тоже. А теперь они разноцветные. Когда же это произошло? Я помнила их только в цвете, значит, это случилось до моего рождения. На фотографиях, где я вместе с родителями, они такие же разноцветные, как и я. Мои родители ни разу даже словом не обмолвились о смене своего цвета. Иногда они даже шли на обман.
— Это было моё любимое зелёное платье! — сказала мама, показывая на снимок, где она стоит в светло-сером платьице и держит в руках молочник.
— Красиво, — сказала я и сделала вид, что ничего не заметила.
Может, мои родители сами забыли, что раньше были чёрно-белые. Потому что стыдилась этого. И они просто делали вид, будто на фотографиях в начале фотоальбома они такие же яркие, как и в конце.
Только один из наших родственников оставался чёрно-белым даже в конце: дядя Фридхельм. Дядя Фридхельм жил на Мадагаскаре и носил круглые очки. И это было всё, что я о нём знала. И то, что он чёрно-белый. До сих пор. Странно, думала я, если моим родителям удалось сделаться цветными, то почему дядя Фридхельм остался чёрно-белым? Может, как раз поэтому я никогда и не встречалась с ним? Может, его и из семьи изгнали, потому что он единственный не стал цветным? Во всяком случае, теперь ему приходится жить на Мадагаскаре. Чтобы помочь ему, думала я, нужно разузнать, как мои родители сумели сделаться цветными и почему это не удалось дяде Фридхельму.
Я взяла фотоальбом и отправилась к матери.
— Ой, покажи-ка! — обрадовалась она и добавила: — Фридхельм такой тощий, даже на Мадагаскаре не расцвёл!
Значит, так и есть. Мой дядя уехал на Мадагаскар, чтобы расцвести. Но у него не получилось. Поэтому он не может вернуться. Я представила себе, как дядя Фридхельм сидит на Мадагаскаре, грустный и чёрно-белый. С этим надо было что-то делать.
— Какая на тебе красивая красная водолазка!
— Хм. — Отец сидел, склонившись над книгой, с трубкой во рту.
— А раньше ты тоже носил такие же яркие водолазки?
— Хм.
— Или они были скорее чёрные или серые?
— Хм.
— Папа!
Он поднял взгляд:
— Водолазки мне покупала бабушка. Это была её забота!
Я позвонила бабушке.
— Когда твой отец был ещё при мне, он носил рубашки, — сказала она и добавила, что тогда он выглядел как человек.
— Белые рубашки? — спросила я.
— Ослепительно белые!
Я положила трубку. Всё-таки бабушка подтвердила мне, что раньше не было цветных рубашек.
Я ещё раз присмотрелась к чёрно-белым фотографиям в альбоме. На одной отец стоял на высокой горе с моими дедушкой и бабушкой и моим дядей. Все с рюкзаками и в тяжёлых туристских ботинках. У дедушки был очень радостный вид. У остальных — нет. На следующей фотографии мама и другие мои дедушка и бабушка сидели у дома-трейлера. Дедушка высоко поднял марлевый бинт, которым он перед этим крепил дом-трейлер к фаркопу. Я это знала, поскольку дедушка рассказывал об этом на каждом дне рождения. Сразу после истории с садистом. Мой дедушка был врачом и любил за обедом рассказывать истории из своей практики. В садистской истории речь шла о парочке, которая явилась к моему дедушке на приём поздно вечером.
— Потому что у женщины торчала иголка в заднице! — заявлял дедушка, цепляя вилкой кусок пирога. На этом месте рассказа мать всякий раз бросала на дедушку сердитый взгляд. Но дедушка всё равно продолжал: — И сидела она так глубоко, что без помощи врача уже не вынималась! — И засовывал пирог в рот. Жуя, он говорил: — Потому что они были приверженцы садомазохизма, если вы знаете, что это такое, — и довольно откидывался на спинку стула.
Когда дедушка рассказывал эту историю в самый первый раз, я спросила у матери, что такое «задница».
— Это приличное название жопы, — сказала бабушка, а мать после этого добавила, что бабушка наша из деревни, на что отец сильно рассердился.
Я захлопнула фотоальбом. Так я и не продвинулась дальше. Если я не могу разузнать, что делали мои родные для того, чтобы стать цветными, то, может, проще узнать, что же дядя Фридхельм делал неправильно?
Я застала мать в коридоре, она стояла на стремянке и сверлила в стене дырки. Дрель ей подарил на Рождество отец.
— Мама, — крикнула я сквозь шум дрели, — а почему это дяде Фридхельму так плохо на Мадагаскаре?
Мать выключила дрель.
— Понятия не имею, детка, — сказала она.