— Да-да, — говорил он, — нас, немцев, так и тянет построить дом. Нас хлебом не корми.
Мои родители переглянулись.
Вечером, накануне нашего отъезда, мы снова отправились в бар, где говорили и по-испански, и ели там шоколадное мороженое.
— На прощанье, — сказал отец и многозначительно посмотрел на нас.
Я отвернулась.
На обратном пути в отель отец сказал пенсионеру:
— Итак, отъезд завтра в девять! — и подмигнул нам.
Автобус отходил в семь.
Уже улёгшись в кровать, я никак не могла заснуть. Мне было жаль пенсионера. Что с ним будет? Останется на Мальорке один-одинёшенек. Я тихо встала с кровати и прокралась в коридор. Комната пенсионера была через три двери. Я тихонько постучалась к нему. Он не ответил. Я постучалась громче. Никакого движения. Ведь старые люди, подумала я, слышат уже не так хорошо — и нажала на ручку. Дверь открылась. Я вошла и стала на ощупь пробираться к кровати.
— Извините за беспокойство, — сказала я, — но завтра вас здесь бросят.
— Что? — послышалось с кровати.
Это был голос отца. В этот момент зажёгся свет. В дверях комнаты стояла мать.
— Привет, — сказала я. — Я только хотела…
— Я тоже! — сказал отец, сидевший на краю кровати.
Кровать была пуста. И фотографии исчезли с ночного столика. Мать раскрыла шкаф. Там висели только плавки, которые мы купили пенсионеру для пляжа.
— Пенсионер, — сказала мать, — сбежал от нас. Как это бессовестно.
V
В десять я узнала, что мой отец — тайный агент. Мы ехали в Дрезден. Там жила кузина отца.
— Для этого, — объяснил мне отец, — нам придётся пересечь границу. Но бояться тебе нечего, я вас подстрахую.
— Супер, — сказала я.
Пока мы ехали, отец рассказывал о своих прежних переходах через границу. Однажды он ехал из Западного Берлина домой со своими однокурсниками. В багажнике у них было несколько чемоданов, потому что они собирались привезти из дома виноградный джем, яблочное ситро и свежее бельё.
— Пустые чемоданы, — рассказывал отец, — мы вложили один в другой, чтобы они занимали меньше места.
На границе их попросили выйти из машины и открыть багажник.
— Пограничник спрашивает: «Что у вас в чемоданах?», — рассказывал отец, подражая грозному рыку пограничника. — И что я ему отвечаю? — спрашивал он затем.
— Чемоданы, — скучающе сказала мать.
— Чемоданы! — повторил отец. — Чемоданы! Они, разумеется, решили, что их решили провести!
Каково же было их удивление, когда они открыли чемодан и обнаружили в нём другой, а в другом опять чемодан со следующим чемоданом внутри.
— Как в русской матрёшке, ну, вы знаете, что это такое! — сказал отец и засмеялся. Но тут же посерьёзнел. — На обратном пути, — сказал он, понизив голос, — нас приняли за террористов, причём западные пограничники.
— Из-за виноградного джема? — спросила мать.
— Из-за дедушкиной старой пишущей машинки, — сказал отец и таинственно посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
Между тем мы доехали до хвоста длинной автомобильной очереди. Отец остановил машину. Мы оказались рядом со смотровыми вышками, на которых были закреплены прожекторы, как на футбольном стадионе. Мне стало от этого всего ещё страшнее. Я жевала одну за другой конфеты «Мамба», а бумажки выбрасывала за стекло.
— На таких пишущих машинках, — сказал отец, — рафовцы[1] печатали свои листовки. Вот в чем дело.
Я набила рот конфетами «Мамба» и вспомнила про плакат «Разыскиваются», который видела на вокзале. Люди на этом плакате имели опасный, но и немного печальный вид. «Осторожно, они вооружены!» — предостерегал плакат.
— У пограничников в руках, — рассказывал отец, — были автоматы. Незадолго перед тем кого-то похитили. И когда они увидели эту пишущую машинку… — Отец сделал устрашающую паузу.
Сзади нам посигналили, я посмотрела вперёд. Там уже образовался большой просвет, и зелёный пограничник нетерпеливо махал нам, подзывая. Где же, подумала я, его автомат? Отец проехал вперёд и протянул пограничнику наши паспорта.
— Счастливого пути и приятного пребывания, — сказал тот и улыбнулся.
Отец поехал дальше.
— Это, — сказал он, — какое-то необычайное везение. Ну да, с короткой стрижкой и с ребёнком в машине выглядишь совсем иначе.
Он вздохнул и остановился. Впереди была следующая очередь.
— Папа, — спросила я, — а как же вы тогда доказали, что не террористы?
— Нас попросили, — объяснил отец, — изложить наши политические взгляды. Я сказал: «Что значит политические? Вы имеете в виду революционные?» И тогда нас пропустили.
— Потому что настоящие террористы не такие дураки, чтобы заявлять подобное пограничникам в лицо, — пробормотала мать и отвернулась к окну.
При этом она заметила, что я выбрасываю из машины обёртки «Мамбы».
— Детка, — сказала она, — не делай этого. За тобой кому-то придётся убирать.
— Или, — сказал отец, — нас арестуют, потому что примут эти бумажки за тайные записки. Так сказать, сигналы из капиталистической ФРГ.
Мне стало плохо. Я представила свой портрет на плакате «Разыскиваются».
— А сейчас, — сказал отец, — можешь не удивляться.
— Чему? — спросила я.
— Сейчас, — сказал отец, — под нашей машиной будет ездить тележка с зеркалом. Потом они запустят проволочный щуп в наш бензобак.
— Это, чтобы мы никого не провезли в ГДР контрабандой, — сказала мать.
Мне стало еще хуже. А вдруг, подумала я, отец и в самом деле везёт кого-нибудь контрабандой. Однажды я была с ним в Швейцарии, и он там закупил много табака. На обратном пути таможенник спросил его, есть ли у него что декларировать. «Нет», — сказал отец. «Но всё-таки, — сказал таможенник, — откройте вашу сумку». Отец открыл сумку, а она доверху набита коробками с табаком. «Ой! — ошеломлённо сказал отец, — оказывается, есть что!» — «Вот как!» — сказал таможенник.
Я представила отца на плакате «Разыскиваются».
— Ты, кстати, знаешь, как у нас поднимается заднее сиденье? — спросил отец мать.
— Ну, приблизительно, — сказала мать.
— Однажды, — сказал отец, — нас попросили выйти из машины и поднять сиденье. Ты тогда была совсем маленькая, а машина совсем новенькая.
Поскольку машина была новая, мои родители ещё не знали, как поднимается сиденье.
— А они, конечно, решили, — сказал отец, — что это трюк, и сами его подняли. А там такое…
— Всего накрошено, — сказала мать.
— Хм, — сказал отец.
Между тем перед нами оставалась всего одна машина. Мне стало так дурно, что я больше не могла взять в рот ни одной «Мамбы». Я вспомнила о Микки-Маусах, которые были у меня в рюкзаке. Конечно же, подумала я, они решат, что я хочу провезти их в ГДР контрабандой.
Машина, которая была перед нами, поехала дальше. Отец остановился у будки и сунул туда наши паспорта. Я закрыла глаза. Я почувствовала, как все «Мамбы» из моего желудка медленно тронулись вверх по направлению к горлу.
— Спасибо, и приятного пребывания в Германской Демократической Республике, — услышала я голос с каким-то странным акцентом.
И тогда я распахнула дверь, и меня вырвало рядом с машиной. Когда все «Мамбы» лежали на асфальте, а я снова открыла глаза, я увидела перед собой пару серых ног. Мгновение спустя ко мне протянулась рука с бумажной салфеткой. Я вытерла рот и подняла глаза.
— Ну что, полегчало? — спросил пограничник и улыбнулся мне.
— Да, — сказала я и вернула ему сырую салфетку.
— Опять всё обошлось, — сказал отец, когда мы отъехали от пограничного поста. — Они могли и это принять за ловкий отвлекающий манёвр.
— Он был очень милый, — сказала я и выпила глоток воды, чтобы смыть кислый привкус во рту.
— Ну, — сказал отец, — теперь — то я могу вам признаться: у меня, как бы это сказать, особый статус.
— Какой такой статус? — спросила я.
— Тайного агента! — сказал отец. — Потому и беспрепятственное пересечение границы.
— Ах вон оно что, — сказала я и полезла в карман за упаковкой «Мамбы».
Она была пуста.
VI
Когда мне было двенадцать, отец арендовал свинью.
— Это было спецпредложение, — сказал он, проталкивая свинью в дверь перед собой.
— Нет, — сказала мать.
— Да, — сказал отец, — я добился особых условий. Мы будем платить всего десять марок в месяц!
— Что мы будем делать с этой свиньёй? — спросила мать.
Свинья — это очень практично, объяснил отец, так ему сказал и тот человек, у которого он арендовал свинью. И так дёшево свинью больше нигде не получишь.
— Арендованную свинью, — сказала мать, — нельзя ни заколоть, ни съесть.
— Эта свинья не для еды, — ответил отец, — а для поддержания гармонии в семье.
Мол, его заверил в этом тот человек, у которого он арендовал свинью.
— Свиньи — очень социальные животные. — Отец посмотрел на мать: — Тут и людям есть чему поучиться. Теперь эта свинья, считай, член семьи. И точка.
Отец привязал свинью к стеллажу в гостиной. А сам пошёл в свой кабинет. Мать села на диван и уставилась на свинью. Свинья села на ковёр и уставилась на мать. Мать встала.
— Пусть свинья живёт у папы, — сказала она. — Отведи её к нему в кабинет!
Я отвязала верёвку от стеллажа и потянула свинью с ковра. Она упиралась. Она хрюкала. Мать взяла у меня из рук верёвку. Свинья встала и послушно пошла за ней.
— Она тебя полюбила, — сказала я.
— А я её нет, — сказала мать и пошла со свиньёй к комнате отца.
Потом она вернулась — уже без свиньи.
— Вот так-то, — она уселась на диван.
До следующего утра ни отец, ни свинья не показывались. Когда мы сидели за завтраком, он пришёл на кухню.
— Мне нужны старые картофельные очистки.
— А у нас нет, — мать намазывала себе ломтик хлеба апельсиновым джемом.
— Тогда новые картофельные очистки.
— У нас тоже нет, — мать надкусила свой бутерброд. — Есть только картошка, — жуя, она показала на сетку с картошкой, — и картофелечистка.