– Что ты…
– Весело тебе? – цежу, а она испуганно смотрит, потому что не понаслышке знает, КОГДА я злюсь. И когда это, черт возьми, серьезно.
– Макстон, я… это ведь шутка.
– Она задохнуться могла, пойми. Твоя шутка едва не обернулась трагедией.
Беспомощно открывает рот, словно рыба, лишившаяся кислорода, и в какой-то момент мне даже становится ее жалко. Только Я знаю, какая Кайли на самом деле. Сколько всего ей пришлось пережить. Но это вообще не оправдывает всего этого дерьма.
– Мне больно, – шепчет, и я почти сразу ослабляю пальцы.
Понимаю, что перегибаю, что не должен так себя вести.
Особенно здесь, при ребятах, подпитывая их сраное любопытство.
– Так, расходимся, – встревает Дейтон, – не на что тут смотреть. Вечеринка окончена. Валите все по домам.
Дом Метьюза пустеет с той же скоростью, что и чаша моего терпения.
Достаю из холодильника бутылку крафтового и залпом выпиваю почти половину.
О чем я вообще думаю? И почему так на все это реагирую?
Почему так злюсь, когда ей плохо? Почему чувствую свою за нее ответственность? Почему, мать твою? С чего вдруг?
Митчелл – всего лишь соседская девчонка. Простая и тихая – да, не такая, как многие здесь, к каким я в принципе привык. Но с каких пор меня это волнует?
С каких пор она вообще в моих мыслях?
И почему?
Бью дном бутылки по стойке и понимаю, что слишком взбешен для того, чтобы обо всем этом думать. Мозг теперь не просто в вакууме, он плавится. Посылает какие-то бредовые сигналы. Выдумывает то, чего и в помине нет. Нервы натянуты. Пульс ускорен. А руки чешутся надрать кому-нибудь зад.
– Дерьмо, – стягиваю мокрую футболку, решая, что сегодня останусь у Дейта.
Мне нужен горячий душ.
И сон.
Остальное, черт возьми, подождет.
Глава 8
Мне все это снилось?
Его теплые ладони на моем лице, успокаивающий голос и запах, проникающий в легкие и заполняющий их так плотно, что хотелось глубже дышать.
Его пылающие беспокойством глаза, в которых я безвозвратно тонула. Тепло, которым он согревал каждую клеточку меня. И пульс, воедино слившийся с моим.
А еще шепот – тот самый, которым он умолял меня оставаться здесь.
С ним.
И я бы в самом деле подумала, что все это только сон, если бы не аромат, который впитали в себя подушки. Его неповторимый аромат.
Вдыхая глубже, плотнее прижимаю мистера Пибоди к груди.
Я так боялась, что запах исчезнет – а с ним и волшебство вчерашнего вечера, – что твердо решила не вылезать сегодня из постели.
А может, и не только сегодня.
Сколько времени нужно, чтобы запах окончательно выветрился?
– Ри! Ну сколько можно, ей-богу! – влетая в комнату, Скайлер отодвигает плотные шторы. – Скоро обед, а ты еще даже зубы не чистила!
– Банза-а-ай! – Итан прыгает на меня сверху, но сегодня это даже не бесит.
– Еще пять минуточек.
– Я слышала это два часа назад. Вставай. – Срывает с меня одеяло, а я не реагирую ровно до тех пор, пока подруга не тянется к подушке. – Это я тоже забираю.
– Эй! – вскакиваю, пытаясь отобрать своего теперь любимого кота.
Безуспешно.
– Он уже дважды приходил, – дразнит, подняв к верху подушку.
Пользуется, зараза, тем, что я почти на пятнадцать сантиметров ниже.
– Кто?
– Он, – намекает, и до меня, наконец, доходит.
– Приходил? Зачем?
– Хотел узнать, как ты себя чувствуешь.
– И что ты сказала?
– Что ты в порядке. Но неизлечимо больна его запахом.
В возмущении открываю рот, а Скайлер ржет во весь голос, когда я еще упорнее стараюсь забрать у нее игрушку.
После десяти отчаянных попыток я проигрываю заразе с разгромным счетом, как итог – мы долго и до коликов в животе смеемся, завалившись на кровать, а Итан исподтишка снимает нас на камеру.
И такие моменты – самые важные для меня.
– Тебе облепиховый или с мятой? – слышу уже на улице, после того, как мы решаем спуститься и закрепить примирение чаем.
– С мятой! – а когда хлопает задняя дверь, замираю с пакетом мусора в руках.
– Привет, – Макстон оттягивает карманы на джинсах, а я пытаюсь придумать, как незаметно себя ущипнуть.
Я ведь все еще сплю, да?
– Привет. – Э-э… – Что ты делаешь на моем заднем дворе?
Он усмехается и сексуально взъерошивает пальцами волосы – мой самый любимый жест. Мой и его фанаток, разумеется.
– Если я скажу, что забрел сюда по ошибке, ты ведь не поверишь?
– Не очень, – морщу нос, после чего он обезоруживающе улыбается.
А я засматриваюсь, хотя не должна.
Вновь впускаю в свою голову мысли о Нем. Вновь думаю: а каково это, когда твой парень – Марс? Когда его улыбка, губы, глаза – все это полноправно твое? И когда для тебя одной бешено бьется его сердце?
– На самом деле я хотел узнать, как ты. – Знаю, боже, Скай ведь уже все уши мне про это прожужжала… – После вчерашнего…
– Я в порядке, – прерываю прежде, чем он скажет что-то вроде: «…твоего истерического припадка». Но уже через секунду больно кусаю губу и мысленно бью себя по лбу. Потому что знаю: он бы не сказал.
– Уверена? Может, тебе что-то нужно?
Ты! – кажется, еще немного, и выкрикну, потому что так устала держать это в себе.
– Нет, – отвечаю вместо этого. И между нами почти сразу возникает та самая неловкая пауза, которую я всегда так боялась услышать.
Вижу, что хочет спросить, но не решается. Что не по себе ему, возможно, он испытывает стыд. Я ведь опозорилась вчера. Опозорила Макстона. Наверное, все ребята, не скрывая, надо мной потешались. Особенно Куинн – такая вряд ли упустит возможность.
– Мне было пять, когда это началось. – мы не сговариваемся, но одновременно начинаем идти. – Через месяц после смерти мамы я перестала подходить к воде. Стоило приблизиться ближе, чем на метр, пульс учащался, и я задыхалась. Папа сразу понял, что трагедия сильно на мне сказалась. Водил меня к психологам и психотерапевтам, пытался говорить со мной сам. Но все было бесполезно. Каждая новая попытка зайти в воду сопровождалась очередным приступом. И каждый новый был сильнее предыдущего. Через несколько месяцев он оставил попытки. Просто смирился и дал мне время. Но всегда все эти годы был рядом, зная, как сильно мне нужен. – договариваю шепотом.
И, не глядя на Макстона, выбрасываю мусор в бак.
После Скайлер Он – первый, с кем делюсь этой своей частью жизни. Кому открываюсь без стыда и сомнений. Кому доверяю, как себе.
Возможно, это по наивности и влюбленности, но наверняка – правильно.
И я ни капельки об этом не жалею.
– Твоя мама…
– Утонула. Почти сразу после рождения Итана.
– Прости.
– Все нормально, – слабо улыбаюсь, чтобы он не чувствовал неловкость. – Если честно, то я почти ее не помню. Какие-то отдельные моменты. И тепло, которое ощущала всегда, когда она меня обнимала. Но мы часто говорим о ней, чтобы не забывать. И чтобы Итан знал, что, несмотря ни на что, она очень сильно его любила.
– Твоему отцу, наверное, было нелегко.
– Он – мой герой, – признаюсь и знаю: другие слова ни к чему.
Будто нам они и не нужны вовсе.
В его глазах столько понимания и поддержки, что в который раз теряю ориентир. Смею ли я мечтать о нас? Надеяться, что между нами случится что-то большее?
Скайлер говорит, что мечты – больше, чем просто желания. Они – наши маяки. Мечты способны вывести нас из самой непроглядной тьмы. И дать надежду в самые темные моменты нашей жизни. Наверное, если не мечтать, то можно и не жить вовсе. Зачем?
Макстон собирается что-то сказать: чувствую, вижу, но то ли я в детстве головой сильно билась, то ли я просто сама по себе такая – трушу.
– Хочешь позавтракать с нами? – выдыхаю прежде, чем в легких кончается кислород.
Не знаю, наверное, в этот момент мне кажется, что приглашение на завтрак – меньшее из того, чего я в самом деле боюсь. Потому что больше я боюсь понять, что не справляюсь. Что открываясь ему, вместе с сидящей внутри болью выпускаю всю свою смелость и силу. И что, если он всю ее заберет, а после – разобьет мне сердце, я уже не соберу себя обратно.
Секунда. И вот его глаза беспощадно плавят мои. А я стою как завороженная, понимая, что ни за что не променяю эту истлевающую жару ни на что другое.
Точно не сейчас.
– Я никогда не завтракаю. – Четыре слова, одним выстрелом убившие всю мою надежду.
Отпустившие с небес не землю.
И заодно подрезавшие мне, глупой, крылья.
– О, – давлю улыбку, пока мой внутренний трус несется прочь, – ладно.
– Ри…
– Ничего, все в порядке. Я просто…
…что?
Хотела поблагодарить?
Не ври хотя бы себе.
Ты просто с ума сходишь, как мечтаешь провести с ним еще хотя бы лишние десять минут, вот и ищешь разные предлоги.
– …ничего, – выдыхаю и бросаю что-то вроде: увидимся. Хотя очень сомневаюсь, что теперь высуну свой нос из дома.
– Ри, – тверже, останавливая мой побег.
Боже, разве можно чувствовать себя хуже?
Поворачиваюсь, хотя очень хочется провалиться. А лучше отмотать все назад и никогда – слышите? – никогда не спрашивать парня, который мне нравится: не хочет ли он со мной позавтракать. Потому что его ответ не сделает меня счастливой.
– Я сказал, что не завтракаю, но от чая с мятой не откажусь. – буравит взглядом так глубоко, что чувствую, как его слова касаниями пробираются под кожу.
Ласкают каждый оголенный нерв.
Расходятся по телу мурашками.
И это так эротично, что почти не дышу.
Как здесь вообще можно дышать?
Глупо улыбаюсь – определенно глупо, разве я умею иначе? – а затем веду его в дом. Словно гамельнский дудочник – без слов, под ритмичное тук-тук-тук – представляя, как он завороженно идет следом. Ведомый мной.
Все влюбленные такие?
– Постой, с мятой? – оборачиваюсь слишком внезапно. Так, что едва не врезаюсь ему в грудь.