— По какой-то причине я хорошо запомнил этот день, до мельчайших деталей. Помню, как Лина фыркнула и оттолкнула тебя, за что ее тут же отругали, а ты попросила ее не ругать. А потом принесли торт и мороженное, и ты была так счастлива… Думаю тогда я впервые влюбился.
Какое-то время я сидела, растерянно хлопая ресницами, а затем рассмеялась.
— Ой, не могу… А говорят у тебя нет чувства юмора! А ведь на секунду я чуть не повелась… Скажи, ты всех девушек сюда приводишь, или только когда другие приемы не работают?
Я не язвила и не пыталась его как-то задеть, но мысленно была готова услышать в ответ какую-нибудь грубость.
Однако, вместо этого он ненадолго поджал губы и спросил:
— Почему ты думаешь, что это шутка?
В ответ я устало покачала головой.
— Брось, Кирилл. Мы с тобой прекрасно знаем, как ты ко мне относился все эти годы. С самого моего появления в вашем доме ты только игнорировал и избегал меня. Иногда грубил, относился как к вечной проблеме, как к занозе в заднице, и до недавнего времени никогда не пытался вести себя иначе. Ты правда хочешь, чтобы я поверила в то, что я — твоя первая любовь?
— Это правда. Я знаю, что вел себя с тобой все эти годы, как засранец. Но я не лгу. В тот день ты мне действительно понравилась. Очень понравилась. Но годы шли, ты росла, и твои родители больше не решали, кого позвать на твой день рождения. Мы виделись все реже, и почти не знали друг друга. А потом однажды наша мать вернулась домой вся в слезах, и рассказала об аварии.
Я помрачнела, будто вновь переживая тот страшный вечер, а Кирилл все говорил и говорил. Казалось, он дошел до точки кипения, когда пришло время высказать все, что накопилось у него в душе за эти годы.
— Ты наверное никогда в это не поверишь, но в тот день вся наша семья оплакивала твоих родителей. Даже Лина прорыдала всю ночь, и никто, даже я, не мог ее успокоить. Они ведь были нашими крестными. В каком-то смысле мы действительно были семьей.
Это нас не оправдывает, но когда наша мать привезла тебя, потерянную и разбитую, мы не знали как к тебе подступиться, особенно я. Несколько дней я пытался решиться с тобой заговорить, даже часами стоял у дверей твоей комнаты, собираясь сказать или сделать хоть что-то, хоть что-нибудь… Но я трусил. А потом я просто привык тебя избегать, и уже не мог иначе.
Возможно, найди я в себе силы тогда, все было бы иначе. Я должен был сказать это намного раньше. Я должен был быть рядом. Должен был остановить Лину давным-давно. Прости меня, Злата…
Какое-то время я молчала, задумчиво глядя на счастливых, резвящихся детей, их друзей и родителей, и вдруг осознала, что впервые за долгое время не чувствую при этом боли. Наверное это и зовется исцелением…
— Знаешь, когда родители погибли, мне казалось, что весь мой мир рухнул, разрушился и рассыпался на миллиарды осколков в той проклятой аварии. Я даже желала выжившему водителю смерти. Я не понимала, почему он жив, а их больше нет? Почему виновник аварии выжил?
Тюрьма, его рухнувшая жизнь — все это казалось слишком малой, несправедливой платой за содеянное. Даже если бы он провел в тюрьме тысячу лет, для меня этого было бы недостаточно.
Я была зла на весь мир. Зла на судью, который вынес такое решение, на адвоката виновника аварии, за то, что тот посмел защищать убийцу, на нашего адвоката за то, что не сумел добиться более строгого наказания… Я была зла на все счастливые семьи. На всех детей, не потерявших родителей. Но больше всего я была зла на саму себя, за то, что меня не было с ними в той машине.
По моей щеке все же скатилась предательская слеза, и Кирилл нежно стер ее, успокаивая, желая поддержать.
— Не говори так. Они бы этого не хотели.
— Знаю… За это я себя тоже ненавидела. За то, что была эгоистко й, и заставляла волноваться тетю Злату. За то, что не ценила жизнь — их главный подарок.
А потом, навещая их могилу, я пообещала им, что возьму себя в руки. Что изменюсь и буду бороться ради них, что стану человеком, которым они могли бы гордиться.
— Но ты оставалась одна.
В голосе Кирилла не было жалости или осуждения. Он просто сказал правду.
— Потеряв двух самых дорогих мне людей, я едва не умерла. Не физически, морально. В тот день глубоко внутри меня что-то надломилось. И я решила, что будет лучше, если я больше никого не пущу в свое сердце. Потому что, если никем не дорожишь, то никогда не испытаешь той боли, что едва не разрушила меня.
Вновь встретив Андрея, я впервые нарушила правило не подпускать никого к себе, подумала, что смогу жить как все. Ходить на свидания, влюбляться… И вот, чем все обернулось.
Кирилл стиснул мои пальцы в жесте поддержки, и холодно произнес:
— Послушай меня очень внимательно. Забудь о нем. Он был мразью, подонком. За то, что он сделал, его убить мало, но послушай меня, Злата. Ты прекрасная девушка, и однажды найдешь себе до тошноты замечательного парня. И он сделает тебя счастливой. Такой счастливой, что однажды ты забудешь все дерьмо, через которое тебе пришлось пройти, и заведешь с ним семью, детишек. Каждый год вы будете ездить в отпуск: в горы, на море, в Европу, и выставлять в соцсетях множество раздражающе-счастливых фото…
— А что насчет тебя?
— А я буду рассматривать эти фото и кусать локти, зная, что упустил свой шанс.
Глава 7
Кирилл
— Прости, что ты сейчас сказал?
Злата улыбается, глядя в сторону шумных детишек. Те уже доели торт, и теперь их вовсю развлекал аниматор в костюме одного из популярных мультяшных героев, устроив конкурс под громкую музыку.
В ответ я улыбнулся, в тайне радуясь, что она не расслышала последнюю фразу. Само собой, я не собирался ее повторять. Ни к чему ей это слышать. Это бы стало причиной ненужной неловкости между нами.
Вместо этого я произнес совсем другое:
— Если честно, я и сам не знаю. Отец хочет, чтобы я унаследовал его бизнес, но я не уверен, что хочу быть частью строительной фирмы. Дело, конечно, неплохое, прибыльное, но я не могу не думать о том, что эта работа делает с моей семьей. Отец почти не видит нас и мать. Он пропустил столько важных дней, столько праздников и важных моментов прошло мимо него… Не знаю, будут ли у меня когда-нибудь дети, но я бы для них этого не хотел.
Это не было ложью или просто красивыми словами.
В отличие от Лины, я не винил отца за его выбор, но не хотел следовать по его стопам. И надеялся, что он примет мое решение, когда мы поговорим об этом.
Злата молча выслушала меня, опустив взгляд, а затем наконец ответила:
— Я думаю ты должен поступать так, как считаешь нужным. В конце концов это твоя жизнь. Никто, кроме тебя, ее не проживет, поэтому никто, кроме тебя, не должен решать, как это сделать.
Я был благодарен ей за эти слова. И все же… Предсказать, как на это отреагирует отец, было невозможно. Скорее всего будет разочарован. А вот насколько — хороший вопрос.
— Вполне вероятно, что он вычеркнет меня из завещания тут же, как только узнает об этом, — с мрачной улыбкой отвечаю я, — Мягкостью отец никогда не отличался.
Злата задумалась всего на миг. Как и мы, она видела его нечасто, и в большинстве случаев он просто молчал, уставившись в телефон, или был занят работой.
По-настоящему злым она его видела всего пару раз: первый, когда Лина устроила маме истерику в свой день рождения, и второй, когда меня едва не исключили, но, уверен, оба глубоко врезались ей в память.
— Уверена, ваша мама не позволит ему с тобой так поступить. Она любит вас. Я знаю, она найдет правильные слова, чтобы вразумить его.
Я покачал головой, безжалостно уничтожая узор на пенке кофе с помощью ложки.
— Не думаю, что в подобной ситуации она сможет как-то повлиять на отца. Я уже нашел другую квартиру. Это моя страховка, на случай если он решит выгнать меня из дома. А так вероятнее всего и будет.
— Думаешь он на это пойдет? — Злата помрачнела, совсем забыв и про торт, и про шарик кокосового мороженого с шоколадной стружкой, которое стремительно таяло в стеклянной вазочке.
— Работа для него — все. Эта компания занимает все его время и внимание. Так было еще до нашего рождения. Он уверен, что после выпуска сможет передать ее мне. Сомневаюсь, что он с улыбкой примет мое решение отказаться от всего этого.
— Но ты ведь его сын! — в голосе Златы слышится искреннее возмущение и отчаяние.
Что ж… Думаю, нет ничего удивительного в том, что она этого не понимает. Ее родители с ней никогда бы так не поступили. Они были совсем другими людьми.
Однажды Лина призналась мне, что завидует Злате. Что хотела бы, чтобы ее отец был нашим отцом. А неожиданное признание мамы о том, что когда-то давно у них с отцом Златы был роман, только подогрело эту одержимость.
— Если бы не ее мать, он мог бы быть нашим папой! — сказала она как-то в детстве, — Тогда он не пропустил бы ни одного нашего дня рождения! Ни одного Рождества или любого другого праздника! Тогда мама бы не плакала оттого, что ее оставили одну!
Само собой, маме пришлось поговорить с ней на эту тему. Объяснить, что она любит родителей Златы, и они — ее очень дорогие друзья. И что нашего отца она тоже очень любит, а он любит нас, просто он очень занят на работы.
Тогда Лина надулась и неделю ни с кем не разговаривала, кроме меня.
Возвращаясь к нашему разговору, я мягко коснулся руки Златы, успокаивая ее.
— Все в порядке. Какое бы решение он ни принял, я к нему готов.
В конце концов, в этой жизни за все приходится платить. В том числе и за свободу выбора. Это я уяснил давным-давно.
Единственное, о чем я жалел, это о том, что мой уход может разочаровать маму. Но я знал, что, в отличие от отца, она поймет меня и примет любое мое решение. Тем более если будет знать, что я в порядке.
Злата помрачнела, и я мигом пожалел о том, что вообще поднял эту тему. Я ведь привез ее сюда для того, чтобы подбодрить, а не расстроить еще больше.